Пока плывут облака

– А я и не знал…

– Ничего, теперь узнаешь.

Освещение в палате – лишь уличный фонарь за окном, да свет из коридора через незакрытую Изольдой дверь. Но вдруг и этот источник света пропадает. Почти весь дверной проем перекрывает могучая фигура главврача:

– Игорь, прости, я должен сказать тебе, – Виктор Владимирович тяжело вздыхает, оттягивая момент, когда надо будет произнести непоправимое, – беда действительно редко ходит одна…

Он даже не может понять, что собственно, случилось, замечая лишь серый клубок, который мгновенно повис у него на руке и, упираясь, изо всех сил пытается вытолкнуть в коридор.

– Что еще случилось? Ну, что? – этой девчонке-пигалице удалось-таки заставить его выйти из комнаты, и теперь она шипит, сузив глазищи, словно рассерженная змея.

Опытный, достаточно долго поживший и многое повидавший профессор сам толком не знает, почему разговаривает с девочкой, которую Игорь не хотел видеть, но у нее в голосе такая отчаянность и такая убежденность в собственном праве знать, что смолчать не получается:

– Позвонил отец Игоря. Умерла Ксения Андреевна – у нее было больное сердце.

Девчонка наконец отпустила его руку. На секунду опустила глаза, и тут же опять уставилась своими огромными серыми льдинами:

– Но ведь Игорь может ехать? – так, словно это единственное важное.

– Как? Сам? Понимаешь, девочка, ему надо привыкнуть к своему новому положению. Плохо видеть и не видеть совсем – далеко не одно и то же.

– Мы полетим вместе.

Она опять умоляюще вцепилась в его руку:

– Пожалуйста, доктор, ну, пожалуйста… Одолжите мне деньги на два билета. В общежитии сейчас занять не у кого – перед стипендией… Я верну. Попрошу у мамы, она пришлет, и сразу верну. А потом заработаю, – голос звенит, словно стеклянный.

Лишь когда Главврач подходит к посту дежурной медсестры и просит:

– Анна Васильевна, не в службу, а в дружбу, закажите на завтра на первый рейс до Минска еще один, третий билет, – Изольда отпускает его руку, но смотрит недоверчиво.

– Почему еще один?

– Ну, что с тобой поделаешь, если ты так настроена лететь. Может, ты и правда сумеешь помочь Игорю.

– А третий?

– Третий – я, если ты, конечно, ничего не имеешь против, – в голосе Виктора Владимировича проскальзывает легкая усмешка, – Игорь – мой племянник.

– Тогда… Тогда… Вы ведь не прогоните меня, правда? И разрешите мне остаться здесь до утра.

Надежду вдруг опять сменяет отчаяние, и Изольда прибегает к крайним мерам:

– Если не разрешите – я такой скандал тут устрою… Все равно не уйду: истерику закачу или в окно залезу.

– Четвертый этаж, между прочим, – напоминает профессор.

– Ничего. Найдется пациент, у которого не такое жестокое сердце, и он откроет мне окно на первом этаже. Или на втором…

– Ладно, Анна Васильевна, пусть ночует эта шантажистка. А то женщины у нас на втором этаже и правда сердобольные, – сдается Главврач.

***

День прошел, а кажется – год. Игорь спит. Изольда еще и еще раз прислушивается к его дыханию, осторожно сползает с дивана, на котором лежала, не раздеваясь и, старательно придерживая тяжелую дверь, чтобы не заскрипела, выходит в большую комнату.

Ксения Андреевна называла ее «зала».

У окна, раздвинув тяжелые шторы, стоит Святослав Владимирович. На обеденном столе – бутылка водки, три граненых стакана, один накрыт ломтем хлеба.

– Не спится, Изольда? Виктор ушел на ночной поезд, побоялся, что погода испортится, и самолет завтра не полетит. Он уверял меня, что ты захочешь остаться. Может, ошибся? Ты не беспокойся, я тебя провожу на вокзал или в аэропорт, когда захочешь…

– Не ошибся. И я не беспокоюсь.

Изольда не знает, о чем говорить с человеком, которому сейчас так плохо, но и уйти, оставив его одного, не может. В поисках темы для разговора, обводит взглядом комнату, задерживаясь на большом портрете темноволосой женщины с тонкими, правильными чертами лица:

– Еще в прошлый приезд хотела спросить: это, наверное, бабушка Игоря, ваша мама в молодости?

– Это?

Святослав Владимирович смотрит на портрет, тихо говорит, почти шепчет:

– Видишь, какая беда у нас, Белла…

Вздохнув, подходит к столу, наливает в стакан водку, но тут же отодвигает его:

– Это моя первая жена, мама Игоря.

В растерянности Изольда произносит первое пришедшее в голову:

– Красивая.

– Да, красивая. Она еврейка. Когда началась война, я был в Москве, на курсах по усовершенствованию врачей, а они с Игорем остались вдвоем.

Святослав Владимирович помолчал, допил водку и продолжил:

– Я только в сорок пятом, после демобилизации смог вернуться в Минск. Дом был разрушен. Соседи рассказали, что Белла с Игорем попали в облаву еще в августе сорок первого. Одной женщине показалось: Белла сумела вытолкнуть сына из большой черной машины, в которой их вывозили, но она не была уверена…

Я обошел все дома, домишки, лачуги в округе, всех расспрашивал. Кто-то рассказал о женщине, у которой после ухода немцев объявился маленький ребенок. Это и была Ксюша. Игорю к тому времени уже шесть лет стукнуло, но он на них не выглядел: худой, прозрачный почти. Да и с чего там было толстеть… Ксюша три года его в подвале держала, чтобы ни немцы, ни кто-нибудь из соседей не прознали и не донесли. Каждую свободную минуту к нему бегала, спали вместе, а свечу она оставлять ему боялась, чтобы нечаянно дом не спалил. Так в темноте и жили, поэтому и зрение у Игоря такое. Оно от рождения у него слабое было, а это еще усугубило… Игорь Ксюшу мамой называл, и она его любила безмерно. Она грубоватая, но тому, кого любит – всю себя отдает.

Вздохнул, исправился:

– Отдавала… Я это сразу понял. И понял, что не смогу забрать Игоря у нее…

Изольда слушала, боясь пошевелиться.

Святослав Владимирович помолчал, походил по комнате, словно искал кого-то и не находил:

– Ты прости меня, девочка. Я должен был отговорить Игоря от этой операции. И Виктор ведь предупреждал, что шансов очень мало.

– Игорь сказал: «Пятьдесят на пятьдесят» …

– Да какие там пятьдесят… Но он так хотел нормально видеть, что и я, старый дурень, понадеялся на чудо… Он говорил, что принцессы достойны чудес. А ты для него такой и была. Как видишь, не получилось…

Изольде хотелось сказать что-то очень важное, чтобы отец Игоря понял, что она никогда не оставит их с Игорем. Но то, что приходило в голову казалось совсем наивным и детским.

Какая из нее принцесса… Принцессы не плачут и добиваются своего. Так говорил папа. И она добьется. Они поймут: тому, кого она любит…

Изольда даже про себя не договорила фразу до конца. Разве дело в словах…

Осторожно вынула стакан из руки Святослава Владимировича:

– Я уберу, хорошо? А вы ложитесь. Постарайтесь заснуть…

Принцесса и море

– Море… Ты еще помнишь меня?

Она не прошептала, лишь подумала так, а море подкатилось белой пеной к ее ногам. Запах водорослей, от которого она отвыкла, вскружил голову, глаза сощурились: иначе не рассмотреть: что там, у горизонта.

– Мам, я в воду, да?

Обувь, джинсы, свитер полетели на песок и бледная, худая фигурка сына оказалась в воде.

– Ой, ой-ой, – сбитый с ног парнишка пытается подняться, но волны снова и снова накрывают его с головой, оттаскивая от берега.

Трехлетнего Мишку, вознамерившегося последовать примеру старшего брата, Игорь поймал за руку и крепко прижал к себе. Тот вырывался и требовал: «Мо-ое… Хосю мо-ое».

– Сначала научись «р» выговаривать, тогда пойдешь в море.

Хорошо, что Лялька в последний момент все-таки всунула полотенце:

– Знаю я, как вы купаться не будете. Еще ни одного не видела, кто первый раз оказавшись на море, не попытался бы окунуться.

Дрожащего Павла растерли, завернули в куртку Игоря.

Изольда обняла сына, чтобы быстрее согрелся и вдруг почувствовала: как же она устала. Не от тягот долгой дороги с незрячим мужем и двумя мальчишками, постоянно изобретавшими новые каверзы; от неожиданно показавшихся такими долгими десяти лет, за которые они практически ни разу не расставались.

Села, притянула к себе на колени сына, а свободной рукой машинально все набирала песок в горсть и просыпала его между пальцев. Словно дни, заполненные до отказа домашними делами, проблемами мальчишек, статьями Игоря, его диссертацией, ее так и ненаписанной…

Игорь пошарил рукой, сел рядом. Смешной, длинноногий, в черных джинсах, белой рубашке – похожий на белорусского аиста. Попросил:

– Расскажи.

Вздохнула:

– Попробую. Вдали, где море сливается с небом, вода темно-синяя и кажется, чуть подрагивает.

Помолчала, подыскивая сравнение:

– Будто солнечные лучи прорываются между туч и мочат в ней пятки. Ближе к нам появляются серо-синие краски, потом бирюзовые… Они все время меняются, цвета переливаются из одного в другой, как бархатная ткань изменяет свой оттенок на складках. Из складок вырастают волны. Сначала маленькие, потом все выше, выше, наконец взлетают, изгибаются дугой и падают с высоты, превращаясь в пену. Выбрасывают на берег ракушки, отполированные стеклышки, водоросли и, шипя, возвращаются назад.

– Оно холодное – подал голос согревшийся Паша, – и тащит. То на берег, то с берега. Не понравилось мне твое море. И птицы кричат. Им тоже, наверное, холодно.

– Это чайки. Они любят море.

– Мо-р-р-ре, мо-р-р-ре, – торжествующе провозгласил Мишка, – в мо-р-р-р-ре хосю…

Нет, нельзя ей уставать. Изольда тряхнула головой и светлые пряди волос разлетелись по ветру:

– Пойдемте, научу вас кататься на волнах.

Немногочисленные отдыхающие на песчаном берегу с удивлением наблюдали как двое взрослых и двое детей, держась за руки, с радостными криками прыгали на волнах в холодном море. А когда эта странная группа ушла, на песке осталось невесть кем написанное корявыми крупными буквами слово: «Принцесса».

Пирожки от принцессы

В маленькой кухне жарко. Включены все четыре конфорки, духовка. Надо бы открыть форточку, но до нее можно дотянуться лишь с табуретки: в этих старых домах такие высоченные потолки. Изольда крутится между столом, плитой и раковиной, посмеиваясь: хозяйка на этой кухне может седеть, но толстеть не имеет права, иначе обязательно за что-нибудь да зацепится.

– Мам, привет, помощь нужна?

– Пашенька, здравствуй. Я и не слышала, как ты вошел.

– Так папа, наверное, в прихожей дежурил. Только я ключи достал, а дверь уже сама открывается. О, пирожки будут… Фирменные. Давай, я лепить буду. Или что-то другое надо?

– Руки помой.

– Каждый раз одно и тоже. Мамуль, ты знаешь, сколько раз в день хирург моет руки?

– Догадываюсь. Твое полотенце – в полосочку, слева на дверях висит.

– Справа, конечно – Мишкино. Он прилетел?

– Ждем. Самолет уже приземлился. А твои?

Изольда виновато смотрит на старшего сына, прекрасно зная, что этот вопрос не надо было задавать. Сейчас рассердится, замкнется, слова из него не вытянешь. Но они с Игорем так соскучились по внучке.

– Мам, я же просил.

– Ладно-ладно, не буду.

Что поделаешь: взрослые мальчики; у Павла уже столько седых волос… Своя жизнь, свои проблемы, которыми они делятся очень выборочно. Да, впрочем, разве она сама когда-то рассказывала маме все? Тоже старалась не огорчать лишний раз. Сейчас самой смешно: поди разбери, какой раз там лишний был, а какой – нет.

Звонок в дверь совпадает с бульканьем телефона.

– Я открою. Что это у вас телефонный звонок такой странный?

– Мишины проделки. Игорь, возьми трубку. Наверняка тебя поздравляют.

– Бегу, бегу.

Голоса в комнате и прихожей сливаются.

– Да, Ростислав, спасибо за поздравление.

– Ты, конечно, как всегда без ключа?

– А ты, как всегда, начинаешь с упреков. Давай лучше обнимемся, братец.

– Нет, Ростислав, все официальные поздравления завтра, сегодня только свои. Тебе были бы рады. Особенно Изольда Константиновна, ты же знаешь, как она к тебе относится, – Игорь смеется, – ну, конечно, печет пирожки.

– На лестнице так одуряюще пахнет пирожками, я чуть в голодный обморок не упал, – басит младшенький.

– Да уже все и готово, помогайте на стол накрывать.

***

Что знала девочка – принцесса о счастье? Оказывается, все очень просто: счастье – когда те, кого ты любишь, сидят за одним столом.

– Ростик из Японии звонил, поздравил. Уже профессор.

– Еще бы! Он же был самым способным на курсе, – улыбается Изольда, – хотя самоуверенности – на троих бы хватило.

– Просто он был влюблен в тебя, – в голосе Игоря звенят веселые нотки. – У него голос менялся, когда ты входила в комнату.

– Стоп-стоп, родители. Отставить обсуждение всяких там студентов – аспирантов.

Павел встает, поднимает бокал. Он удивительно похож на отца: тот же крутой лоб, нос с горбинкой, ямочка на щеке:

– Я хочу за вас выпить. Ты прости, папа, сегодня твой юбилей, но с самого детства вы для меня были одним целым. Малышом я залезал к вам в постель и обнимал сразу двоих. Вы вместе отводили меня в садик, потом в школу. Я держал одну твою руку, мама – другую.

– Ну, это пока меня не было, потом уже я вцеплялся в твою руку, а ты, взрослый и самостоятельный, не знал, как от меня избавиться. С юбилеем, папа.

Миша тоже поднялся. Младший брат почти на голову выше, широк в плечах, а в чертах лица до сих пор таится что-то детское: белесые брови и ресницы, курносый нос, пухлые губы.

– Папа, я привез поздравительный адрес из ЦЕРНа, там много всяких хороших слов, но это завтра, на Ученом Совете. Ваши статьи с мамой цитируют, на них ссылаются; не мне тебе говорить – это и есть показатель эффективности научной деятельности. Я о другом хотел. Всю жизнь думаю: у вас годовщина свадьбы случайно с твоим днем рождения совпала или специально подгоняли? Хоть теперь признайтесь.

Игорь поворачивается к Изольде, ждет ее ответа.

– Не жди, не признаемся, – смеется жена, – у вас свои секреты, у нас – свои.

Он находит ее ладонь, кладет сверху свою. Пальцы переплетаются, и сыновья отводят глаза…

– Ой, про грибы чуть не забыла. Сейчас принесу.

Изольда выходит на кухню, следом поднимается Игорь.

***

– Что у тебя с Ириной? Ты даже дочку не привел сегодня, – младший брат сочувственно смотрит на старшего.

Павел прошелся по комнате, распахнул окно. Осенний ветер растрепал волосы, остудил раскрасневшиеся щеки.

– Они на Кипр улетели, поправлять здоровье. Знаешь, Мишка, не могу: задыхаюсь я с ней. Мы словно разным воздухом дышим. Где она в своей стихии – там мне воздуха не хватает, а там, где мне хорошо – ей невмоготу.

– Я потому и не женюсь: второй, такой как мама наша – не встретил.

– Может, и у них не все гладко было, только перетерпеть сумели.

***

Двое очень немолодых людей стоят у окна на кухне. Свет не включают: ему не нужно, а она, прижавшись лбом к холодному стеклу, смотрит на звездное небо, на свет уличных фонарей, рассеивающийся в воздухе тонкими, длинными лучами, на огоньки проезжающих мимо машин. Игорь положил руки ей на плечи, притянул к себе.

– До сих пор не простила? Я просто боялся твоей жалости. Вот и тянул с женитьбой.

– Ты просто был глупый. Хорошо, что все-таки поумнел.

– Знаешь, Иза, я тогда лежал в больнице и не понимал, как буду жить дальше. Я ведь кроме физики ничего не знал, да и хотел заниматься только ею. А тебе – всего восемнадцать… И ты каждую минуту была рядом.

– Тебя это раздражало.

– Не без того. Мужчина должен опорой быть, а получилось так, что все легло на твои плечи. Не сердись, принцесса, я и правда был не слишком умен.

– Ладно тебе: принцесса… Какая девчонка в детстве не представляет себя принцессой, а своего избранника – рыцарем?

– Неважный тебе рыцарь достался.

– Сама выбирала.

Изольда поворачивается лицом к Игорю, обнимает за шею, вдыхая родной запах.

– Подожди. Как бы наши мальчики не подрались.

***

Возмущенный Мишин голос слышен, кажется, во всех уголках квартиры:

– Слушай, достали уже. Каждый второй журналист спрашивает: «Какая человечеству польза от открытия бозона Хиггса?» А какая польза от новорожденного ребенка? Устал повторять: наука – не роскошь. Не золотой унитаз. И поиск новых знаний – вовсе не прихоть или каприз ученых.

– Согласен, конечно – Павел кивает и делает преувеличенно серьезные глаза, – но ты мне другое объясни, братец. У нас в больнице медсестры начитались интернета и шепчутся, что вы там, в ЦЕРНе, на своем коллайдере ищите порталы в иные миры. Меня об этом спрашивают, нервно оглядываясь, как человека, приближенного к истине.

– Знаешь, как в том украинском анекдоте про сало: «З'їсть то він з'їсть, та хто ж йому дасть…». Мы бы и поискали, да где столько энергии взять. А вообще-то было бы неплохо.

Миша лохматит короткие волосы, отчего становится похож на белого ежика, смеется:

– Вдруг там все как у нас, только лучше.

– И лекарства всегда нужные под рукой, и нужное медицинское оборудование, – подхватывает Павел.

– Добавь еще: никто не ворует. Нет, чтобы там было лучше, придется некоторых в этом измерении оставить…

Этим четверым не бывает скучно друг с другом. Они еще долго о чем-то спорят, обсуждают научные новости, а на экране старенького ноутбука поет группа «Верасы»:

«Белы снег, белы снег, белы снег…

Ты куды мяне клiчаш, паслухай:

Завiруха мяце, завiруха…»

Изольда с грустной улыбкой смотрит на молодых, красивых Ядвигу Поплавскую и Александра Тихановича в модной когда-то черной шелковой рубашке с широченным белым галстуком:

«Засыпае нас снег, засыпае.

За табой асцярожна ступаю,

Патрапляю замецены след…»

Рука Игоря лежит на ее плече, осторожно сжимает:

– Помнишь?

– Помню.

Для обложки использована, с любезно разрешения автора, фотография В.Кожина

Примечания

1

"Но эта мечта оказалась для тебя непосильной" – строчка из песни Фрэнка Синатры "The world we knew" ("Мир, который мы знали")