скачать книгу бесплатно
– На радиационный ожог тоже не очень похоже. Может быть, дерматомикоз, грибковое заболевание, или разновидность кольцевых червей, хотя симптомов для этого недостаточно. Ни шелушения, ни зуда. И затем, кольцо слишком четко очерчено: не похоже на воспаление, которое наблюдается при микроспоридии или стригущем лишае.
– К чему же мы тогда приходим?
Хитон задумался, потом сказал:
– Не думаю, что это серьезно. Скорее всего, сильная реакция на неизвестную аллергию. Если будет продолжаться, придется сделать стандартные кожные пробы на аллергию: это позволит найти источник проблемы.
Он отпустил руки Брендана, сел за стол, стоявший в углу, и начал заполнять рецепт.
Озадаченный Брендан уставился на свои руки, потом сложил их на коленях.
Не прекращая писать, Хитон сказал:
– Я начну с простейшего: лосьон с кортизоном. Если круги не исчезнут через два дня, приходите снова.
Он вернулся к смотровому столу с рецептом в руке. Брендан взял у него бумажку:
– Скажите, нет ли опасности, что инфекция передастся кому-нибудь из ребят и все такое?
– Нет-нет, если бы я считал, что есть хоть малейшая опасность, то сказал бы вам, – проговорил Хитон. – Дайте посмотреть еще раз, напоследок.
Брендан протянул ему руки ладонями вверх.
– Что за черт? – удивленно сказал доктор Хитон.
Кольца исчезли.
Той ночью в «Холидей-инн» Брендана опять преследовал знакомый уже кошмар, о котором он рассказывал отцу Вайкезику. За прошедшую неделю этот кошмар мучил его дважды.
Ему снилось, будто он лежит в незнакомом месте, руки и ноги связаны ремнями или фиксаторами. Из тумана к нему тянутся две руки, облаченные в отливающие блеском черные перчатки.
Он проснулся в ворохе напитавшихся по?том простыней, сел на кровати, откинулся на изголовье, давая сну время рассеяться, пока пот высыхает на лбу. В темноте поднес руки к лицу, чтобы вытереть его, и окаменел, когда ладони коснулись щек. Включил лампу. Красные кольца, участки воспаленной кожи, вернулись на ладони. И тут же исчезли, прямо у него на глазах.
Был четверг, 12 декабря.
9
Лагуна-Бич, Калифорния
Доминик Корвейсис считал, что проспал ночь на четверг без всяких приключений. Он проснулся в кровати точно в том положении, в каком заснул, словно ночью не сдвинулся ни на дюйм.
Но когда он сел за работу и включил Displaywriter, то был поражен свидетельствами своих сомнамбулических странствий, которые обнаружились на дискете. В своем ночном трансе он явно включил машинку, как уже бывало несколько раз, и стал набирать одно и то же слово. Если прежде он набирал «Мне страшно», то сейчас – кое-что другое:
Луна. Луна. Луна. Луна.
Луна. Луна. Луна. Луна.
Четыре буквы, повторявшиеся сотни раз. Доминик тут же вспомнил, как бормотал это же слово в состоянии полусонного забытья, ложась спать в прошлое воскресенье. Охваченный ужасом, он долго смотрел на экран, не имея ни малейшего представления о том, какой особый смысл может иметь для него слово «луна».
Лечение валиумом и флуразепамом дало свои результаты. Хождения во сне прекратились, никаких снов он не видел с прошлого уик-энда, после того кошмара, когда его макали лицом в раковину. Он еще раз съездил к доктору Коблецу, и тот остался доволен его быстрым выздоровлением.
Коблец сказал:
– Я продлю курс, только смотрите не принимайте валиум больше одного раза в день. Максимум – два.
– Я этого никогда не делаю, – солгал Доминик.
– И только одну таблетку флуразепама перед сном. Не хочу, чтобы у вас выработалась зависимость. Уверен, к новому году мы победим эту напасть.
Доминик поверил Коблецу, а потому не стал беспокоить доктора признанием, что случались дни, когда он держался только с помощью валиума, и ночи, когда он принимал по две и даже три таблетки флуразепама, порой запивая их пивом или виски. Но через пару недель он сможет перестать принимать лекарства без страха, что сомнамбулизм снова схватит его за горло. Лечение действовало. Вот что было важно. Лекарства, слава богу, давали результат.
До этого дня.
«Луна».
Злой и разочарованный, он стер слова с дискеты – сотня строк, по четыре повтора на строке.
Доминик долго смотрел на экран, и его тревога росла.
Наконец он принял валиум.
Тем утром Доминик не стал работать. В одиннадцать тридцать они с Паркером Фейном забрали Денни Улмса и Нюгена Као Трана, двух ребят, приписанных к ним отделением «Старших братьев Америки»[16 - «Старшие братья Америки» – общественная организация по оказанию помощи детям из неблагополучных семей.] в округе Ориндж. Они собирались поваляться на пляже, пообедать в «Гамбургер-хамлет» и посмотреть кино. Доминик с нетерпением ожидал этой вылазки.
Он начал сотрудничать со «Старшими братьями» несколькими годами ранее в Портленде, штат Орегон. Никакого другого участия в общественной жизни он не принимал. Это занятие было единственным, позволявшим ему выбираться из кроличьей норы.
Сам Доминик в детстве жил у нескольких приемных родителей, где чувствовал себя одиноким и все больше замыкался в себе. Он надеялся, что когда-нибудь женится и усыновит детей. А пока что он не только помогал детям, но и утешал одинокого ребенка внутри себя.
Нюген Као Тран предпочитал, чтобы его называли Дьюк, как Джона Уэйна, чьи фильмы он любил. Тринадцатилетний Дьюк был младшим в семье беженцев, которым посчастливилось спастись от ужасов «мирного» Вьетнама, – яркий, сообразительный, настолько же пугающе проворный, насколько худой. Его отец, уцелевший в жестокой войне, в концентрационном лагере и во время двухнедельного плавания на хлипкой лодке в открытом море, погиб три года назад в солнечной южной Калифорнии, застреленный грабителями в магазине 7-Eleven, где работал ночным администратором; это была его вторая работа в Америке.
Отец Денни Улмса, двенадцатилетнего «младшего брата» Паркера, умер от рака. Более замкнутый, чем Дьюк, он стал его закадычным другом, а потому Доминик и Паркер часто совмещали свои выезды.
Паркер стал «старшим братом» нехотя, по настоянию Доминика. «Я? Я? Я не создан для того, чтобы быть отцом, родным или приемным, – сказал Паркер. – И никогда не буду ни тем ни другим. Я слишком много пью, слишком много распутничаю. Какие советы, кроме самых что ни на есть криминальных, могу я дать мальчишке? Я канительщик, эгоист, занят только собой. И я нравлюсь себе таким! Что, бога ради, я могу предложить парнишке? Я даже собак не люблю. Дети любят собак, а я их ненавижу. Грязные блохастые твари, черт их побери! Чтобы я стал „старшим братом“? Дружище, твои шарики куда-то укатились».
Но днем в четверг, на пляже, когда вода была слишком холодной для плавания, Паркер устроил волейбольный матч и гонки на берегу. Он заинтересовал Доминика и мальчиков сложной игрой собственного изобретения, для которой требовались две летающие тарелки, пляжный мячик и пустая банка из-под лимонада. Под его руководством они построили еще и замок из песка, куда поселили злобного дракона.
Потом был ранний обед в «Гамбургер-хамлет» в Коста-Меса. Когда ребята отлучились в туалет, Паркер сказал:
– Доминик, добрый мой друг, эта затея со «старшим братом» – лучшая из всех идей, что посещали меня.
– Посещали тебя? – Доминик покачал головой. – Да я тебя на аркане тащил, а ты лягался и кричал.
– Чепуха. Я всегда умел общаться с детьми. Каждый художник – ребенок в душе. Чтобы творить, надо оставаться молодым. Дети меня бодрят, не дают заржаветь мозгам.
– Скоро ты обзаведешься собакой, – сказал Доминик.
Паркер рассмеялся, допил пиво, подался вперед:
– Ты в порядке? Мне показалось, что временами ты был… рассеянным. Немного не в себе.
– Много всего в голове, – сказал Доминик. – Но я в порядке. Хождения во сне почти прекратились. И сновидения тоже. Коблец знает, что делает.
– Новая книга продвигается? Ты только мне мозги не засирай.
– Продвигается, – соврал Доминик.
– Временами у тебя такое выражение… – Паркер внимательно глядел на него. – Будто ты накачался. Не увеличиваешь дозу, я надеюсь?
Прозорливость художника взволновала Доминика.
– Я был бы идиотом, если бы начал есть валиум, как конфеты. Конечно, я следую предписаниям.
Паркер просверлил его взглядом, но, судя по всему, решил не давить слишком сильно.
Фильм был хороший, но Доминик почему-то разнервничался. Через полчаса, почувствовав, что нервозность грозит перерасти в приступ тревоги, он поспешил в туалет. С собой у него была таблетка валиума – на всякий пожарный.
Но главное, он чувствовал себя победителем. Ему становилось лучше. Сомнамбулизм понемногу отпускал его. Правда-правда.
За сильным запахом дезинфектанта ощущалась едкая вонь мочи из писсуаров. Доминик ощутил, как тошнота подступает к горлу. Он проглотил валиум, ничем его не запив.
Той ночью, несмотря на таблетки, прежнее сновидение вернулось к Доминику. Он запомнил и другую часть, не только ту, где его совали головой в раковину.
Кошмар был таким: он лежал на кровати в неизвестной комнате, в воздухе которой, казалось, висел маслянистый темно-оранжевый туман. А может быть, этот янтарный туман существовал только в его сознании, потому что перед глазами все расплывалось. За кроватью виднелись контуры мебели, и в комнате присутствовали еще как минимум два человека. Но их формы были будто подернуты рябью, извивались, словно дело происходило в мире дыма и жидкости, где ни у чего нет четких очертаний.
Он чувствовал себя будто под водой, далеко от поверхности таинственного холодного моря. Атмосфера в пространстве сновидения давила сильнее, чем воздух. Ему едва удавалось дышать. Каждый вдох и выдох доставлял невыносимые мучения. Он чувствовал, что умирает.
Две нечеткие фигуры приблизились. Его состояние, казалось, беспокоило незнакомцев, которые взволнованно говорили друг с другом. Он знал, что говорят по-английски, но не понимал ни слова. Холодная рука прикоснулась к нему. Послышалось звяканье стекла. Где-то хлопнула дверь. Словно идущие подряд две сцены в фильме, сновидение переместилось в ванную или кухню. Кто-то вдавливал его лицом в раковину. Дышать стало еще труднее. Воздух превратился в гущу, которая с каждым вдохом залепляла ноздри. Он задыхался, пытался избавиться от густой каши воздуха, а те двое кричали на него, но, как и прежде, он не понимал, что они говорят, а они заталкивали его голову в раковину…
Доминик проснулся – он все еще был в кровати. На прошлой неделе, когда его выкинуло из сновидения, он обнаружил, что бродил во сне, а действие внутри кошмара разворачивалось над его собственной раковиной. На этот раз он с облегчением обнаружил, что лежит под одеялом.
Прогресс очевиден, подумал он.
Потом сел, дрожа, и включил свет.
Никаких баррикад. Никаких признаков сомнамбулической паники.
Он посмотрел на цифровые часы: 2:09 ночи. На ночном столике стояла полупустая банка пива. Он проглотил еще одну таблетку флуразепама.
Прогресс очевиден.
Была пятница, 13-е.
10
Округ Элко, Невада
Вечером в пятницу, три дня спустя после случая на восьмидесятой трассе, Эрни Блок никак не мог уснуть. Темнота накрывала его, нервы натягивались все сильнее, и он наконец почувствовал, что сейчас закричит и будет не в силах остановиться.
Он выскользнул из кровати, стараясь делать это беззвучно, подождал, убеждаясь, что медленное и ровное дыхание Фей не изменилось, пошел в туалет, закрыл дверь и включил свет. Чудный свет. Он наслаждался светом. Опустив крышку на унитазе, он сел и просидел минут пятнадцать в нижнем белье, чтобы эта яркость как следует обожгла его, чувствуя себя таким же беспричинно счастливым, как ящерка, греющаяся на камне под солнцем.
Наконец он понял, что должен вернуться в спальню. Если Фей проснется, а он засидится здесь, жена начнет думать, не случилось ли чего. Он был исполнен решимости не делать ничего такого, что могло бы вызвать ее подозрения.
Хотя он не пользовался туалетом, но ради конспирации спустил воду и вымыл руки. Он уже смыл мыльную пену с рук и снял полотенце с крючка, когда его внимание привлекло единственное окно, которое располагалось над ванной – прямоугольник фута три в ширину и два в высоту – и открывалось вверх и наружу, подвешенное на рояльных петлях. Стекло с матовым покрытием не позволяло увидеть ночь, но, когда Эрни посмотрел на непрозрачную поверхность, по всему его телу прошла дрожь. Более тревожным, чем дрожь, стал поток особенных, взволнованных мыслей, нахлынувших на него: «Окно достаточно велико, чтобы вылезти наружу, я могу уйти, вырваться отсюда, а там, под окном, есть служебная пристройка, высота небольшая, я смогу слезть и спуститься в высохшее русло за мотелем, бежать в холмы, пробраться на восток, найти какое-нибудь ранчо, получить там помощь…»
Он неистово моргал. Поток мыслей затопил мозг, а потом схлынул, и Эрни обнаружил, что уже отошел от раковины, хотя и не помнил, как двигался.
Этот позыв к бегству ошеломил его. От кого бежать? От чего? Зачем? Здесь его дом. В этих стенах ему нечего бояться.
И все же он не мог оторвать взгляд от матового окна. Его охватила мечтательная сонливость. Он понимал это, но не мог от нее отделаться.
«Ты должен выбраться отсюда, бежать, другого шанса не будет. Сейчас, беги сейчас, беги, беги…»
Он бессознательно залез в ванну и теперь оказался прямо под окном, проделанным в стене на уровне головы. Фарфоровая поверхность ванны обжигала холодом подошвы.
«Сдвинь защелку, толкни окно вверх, встань на бортик ванны, подтянись к подоконнику, вылезай наружу и беги, у тебя есть три или четыре минуты форы, пока тебя не хватятся, не много, но достаточно…»
Беспричинная паника охватила его. Внутри у него все трепетало, в груди давило.
Не понимая, зачем он делает это, но будучи не в силах остановиться, он нажал на задвижку в нижней части окна. Толкнул раму вверх. Окно распахнулось.
Он был не один.
Что-то находилось по другую сторону окна, на крыше – что-то с темным бесформенным сияющим лицом. Эрни тут же отпрянул назад, но успел разглядеть человека в белом шлеме с закрывавшим все лицо забралом, затонированным так сильно, что казалось черным.
В окно просунулась рука в черной перчатке, так, словно пыталась схватить его. Эрни, вскрикнув, отступил назад, стал падать через край ванны, ухватился за занавеску, сорвал ее с нескольких колечек, но все же упал и громко стукнулся о пол ванной. Боль пронзила его правое бедро.
– Эрни! – воскликнула Фей и секунду спустя распахнула дверь. – Эрни, боже мой, что случилось?
– Не подходи. – Он поднялся, превозмогая боль. – Там кто-то есть.
Сквозь открытое окно задувал холодный ночной воздух, шурша наполовину сорванной, собранной в складки занавеской.
Фей пробрала дрожь – она спала в футболке и трусиках.
Эрни тоже пробрала дрожь, хотя не только по этой причине. Как только боль пронзила его бедро, сонливость ушла, мысли неожиданно прояснились, и он подумал: а не является ли фигура в шлеме игрой его воображения, галлюцинацией?
– На крыше? – спросила Фей. – У окна? Кто?
– Я не знаю, – сказал Эрни, потирая бедро, снова шагнул в ванну и посмотрел в окно. Но теперь не увидел никого.
– Как он выглядит? – спросила Фей.
– Не могу сказать. В мотоциклетном шлеме, в перчатках, – ответил Эрни, понимая, что говорит несуразицу.
Он подтянулся к подоконнику, чтобы увидеть крышу подсобки. Кое-где было совсем темно, но спрятаться там человек не мог. Незваный гость ушел – если вообще существовал.
Эрни вдруг осознал, насколько обширна тьма за мотелем. Она лежала на холмах, уходила далеко в горы: огромная чернота, освещаемая только звездами. Его мгновенно переполнили предательская слабость и ощущение собственной уязвимости. Он охнул, сполз с подоконника в ванну, начал отворачиваться от окна.
– Закрой его, – сказала Фей.
