Мир был на пороге конца

Рассеянно стряхнув пепел, она продолжала:

– И все же мне не удается свыкнуться с этим. Мой муж знает об этом, хоть мы и никогда не касаемся этой темы, это у нас в семье единственное расхождение. И все же мне кажется, что в глубине души он придерживается того же мнения, что и я. Ибо он добр и великодушен. Но он ведь и сам – офицер запаса и поэтому должен оправдывать существующий порядок…

Снова на дорожке послышались шаги и в комнату вошел фон Кауфманн.

Я не лишена наблюдательности и заметила, что, возвратившись в комнату, он тут же внимательно взглянул на меня, словно подозревая меня в чем-то и желая задать мне вопрос. Мне стало не по себе.

Госпожа фон Кауфманн тоже почувствовала, что произошло что-то неприятное.

– Наконец-то ты вернулся, – воскликнула она, – надеюсь, ничего не случилось?

Прежде чем ответить на этот вопрос, он повернулся к нам спиной, запер дверь в сад и опустил шторы.

– Ничего серьезного, – заметил он и взял письма, которые Фриц положил на письменный стол.

– А орудийный выстрел, тревога, весь этот шум? – осведомилась жена.

– По-видимому, произошло какое-то недоразумение, – заметил судья.

– Но майор сказал Натали, что один из заключенных бежал из замка, – продолжала настаивать госпожа Кауфманн.

– Майора вовсе не было в замке, когда это случилось там, он был внизу в городе в погребке Шмидта. С твоего позволения я прекращу этот разговор, – поспешил он добавить, заметив, что его жена собирается продолжать расспросы. – Лучше всего будет, если ты забудешь обо всем случившемся, если не хочешь обречь майора не неприятности.

– Но, Фриц, ведь ты сказал, что собираешься пожаловаться на майора генералу!

– Мало ли что я могу сказать в минуту раздражения, – нетерпеливо возразил судья. – Майор принес мне свои извинения, и я считаю инцидент исчерпанным. И я не хотел бы, чтобы ты или наша милая фройляйн когда-нибудь упоминали о случившемся. Надо уберечь майора от неприятностей, хотя бы уже потому, что если он будет смещен, то мы потеряем этот уютный домик.

Госпожа Кауфманн расхохоталась.

– Вот действительно совершенно аморальное заключение для судьи, – заметила она, решив его подразнить. – Но, разумеется, если наше дальнейшее пребывание в этом доме зависит от нашего молчания, то мы будем молчать. Не правда ли, Наталья? – Затем она нахмурилась и добавила: – Но ведь они подняли такой шум, что могли разбудить даже мертвых. Завтра весь Визенхольм будет говорить о происшествии. Вы не подумали об этом?

Судья возразил:

– Это не первый случай ночной тревоги в гарнизоне. На этот раз то была тревога не в казарме, а непосредственно в замке. Публика удовлетворится этим объяснением. – И он выразительно замолчал, дав понять, что вопрос исчерпан. – А теперь пора спать, уже полночь.

Обычно госпожа фон Кауфманн поднималась наверх вместе со мной, предоставляя мужу запереть все двери и окна. Но сегодня она предпочла остаться с ним внизу. Сердечно поцеловав меня на прощанье, она пожелала мне доброй ночи. Судья также был очень приветлив ко мне, но, подавая ему руку, я заметила, что его пристальный, внимательный взгляд продолжает покоиться на мне.

И меня снова обуял страх.

Глава шестая

Колченогий

Мне суждено было провести тяжелую ночь.

Я не смогла заснуть – мысли мои были поглощены выстрелами, раздавшимися в саду. Поведение Кауфманна явно свидетельствовало о том, что всю эту историю пытались затушевать, но мне было неясно, делалось ли это потому, что удалось захватить беглеца, или же ему удалось благополучно спастись.

В ту пору я и не предполагала, что моего гостя могли просто застрелить.

О себе я не беспокоилась, меня беспокоила мысль об участи моего незнакомого соотечественника. Я надеялась, что ему удалось спастись, и искренне желала, чтобы ему удалось осуществить свою задачу и уведомить меня об этом, тем самым избавив от необходимости выполнить возложенное на меня поручение, которое мне было совсем не по душе.

Несмотря на запрещение судьи, я решила доискаться до правды. Я надеялась, что мне удастся хоть что-нибудь выведать от одного из молодых офицеров, расположенных ко мне, и я надеялась, что мне завтра же удастся приступить к расспросам.

И, приняв это решение, я, наконец, заснула. Мне привиделся ужасный сон. Мне казалось, что я лечу по узкому бесконечному каменному коридору и что меня преследует огромный хромой мужчина, размахивающий в воздухе синим конвертом. Преследователь настигает меня, я слышу его тяжелое дыхание, и я просыпаюсь с испуганным воплем. Моя комната залита светом, а в дверь стучится прислуга Фрида: «Уже семь часов, фройляйн!»

Я спешу одеться и спуститься вниз к завтраку, рассчитывая после него засесть за работу. С послеобеденной почтой в Берлин должна уйти рукопись, и я до обеда работаю с фрау Кауфманн. Обычно после завтрака я садилась за пишущую машинку, а она диктовала мне. Затем мы вместе исправляли написанное, а по вечерам я переписывала.

Госпожа Кауфманн обладала способностью диктовать очень ясно и вразумительно, совершенно не испытывая необходимости менять построение фразы или подыскивать слова. Но в это утро она была необычайно рассеяна.

Что мог ей сказать вчера вечером доктор? Ко мне она была внимательна как обычно, и я готова была уже объяснить себе ее состояние тем, что она была не удовлетворена развитием действия в своем романе.

За обедом тяготевшая над нашим домом тайна не прояснилась, о происшествии минувшей ночью вообще не упоминалось. Судья Кауфманн имел беседу с одним из своих прибывших из Берлина коллег и целиком был поглощен политическими сообщениями. Он прочел нам целую лекцию о преступлениях сербов и заверял нас, что австрийцы будут реагировать на их деяния должным образом и воздадут им по заслугам.

После обеда он, по обыкновению, отправился поспать. Его примеру последовала и жена, а я села за просмотр очередной главы. Фрау Кауфманн редко выходила в жаркие дни из дому, и поэтому я сказала ей, что охотно возьму на себя труд доставить рукопись на вокзал, полагая, что после скверно проведенной ночи мне будет полезно прогуляться. К тому же дорога в Визенхольм была очень людной, и я рассчитывала, что мне удастся повстречать кое-кого из знакомых и, быть может, узнать что-нибудь о происшествиях минувшей ночи.

Поэтому я в половине четвертого покинула дом и направилась по тенистой липовой аллее вниз в городок.

Стоял чудесный солнечный день, воздух был напоен ароматом лип. Я медленно спускалась вниз с холма, любуясь раскинувшейся предо мной живописной панорамой.

После обеда городок снова оживает. У дверей магазинов и лавок стоят их владельцы, приветливо здороваются со мной, уделяют внимание каждому прохожему.

После пребывания в одноцветной серой русской провинции мне все это кажется очень милым, и в тот солнечный день я была очень далека от мысли, что в последний раз вижу и городскую площадь, и старинное здание ратуши, и гостиницу «Под вечной лампой». По пути мне попадаются офицеры в тугих высоких воротниках, внимательно оглядывающие всех проходящих женщин, денщики с продуктовыми корзинами, пастор в черном одеянии, супруга бургомистра в платье, вышитом черным бисером, наконец, начальник гарнизона, престарелый полковник Дернер, направляющийся в своей коляске в замок.

Этот мирный городок нисколько не походил на место, в котором могла разыграться ужасная трагедия. А то, что здесь разыгралась какая-то трагедия, я чувствовала.

Я прошла мимо аптеки и собиралась уже завернуть за угол, как аптекарь, краснощекий юноша, подбежал ко мне и объявил:

– Простите, сударыня, что беспокою вас, – сказал он, – но прибыли капли для фрау Кауфманн, и я полагал, что, быть может, вы захватите их с собой…

Аптекарь Лахвиц всегда был в курсе всех новостей, и так как у меня времени было достаточно, то я прошла за ним в аптеку. Мне не пришлось нарушить запрет судьи, потому что аптекарь, не дожидаясь с моей стороны расспросов, поспешил сам открыть огонь.

– Какая суматоха поднялась вчера в замке, – заявил он.

– Вы тоже слышали этот шум? – спросила я.

Он улыбнулся.

– А разве есть люди, которые не слышали его? Разве только мой глухой сосед ничего не слышал. Все решили, что объявлена война, но я то знал, что это всего-навсего лишь ложная тревога.

– Вобщем такие истории, если к ним не привыкнуть, могут нагнать страху, – заметила я.

– Да, – заметил аптекарь, передавая сверток, – мы окружены врагами и должны быть всегда настороже. Вот поэтому и приходится проверять свою подготовленность к выступлению. Помните, как сказал старый Фриц…

Я не стала дослушивать изречения Фридриха Великого, меня в гораздо большей степени интересовало то обстоятельство, что официальное объяснение ночного происшествия уже успело распространиться по городу.

На обратном пути на городской площади я столкнулась с Соней фон Кломпе, чей на редкость несимпатичный муж, майор генерального штаба, служил в Визенхольме.

Из всех женщин, проживавших в городке, Соня была единственной, обращавшей внимание на свою внешность и свой туалет. Она была по происхождению румынкой, была молода и красива и одевалась с таким вкусом, что являлась предметом зависти всех остальных офицерских жен.

– Наталья, дорогая, ты сегодня выглядишь восхитительно, – воскликнула она со свойственной ей живостью, – твоя шляпа обворожительна, неудивительно, что все молодые офицеры влюблены в тебя. Руди фон Линц только и говорит, что о тебе… Вчера за столом…

– Глупости! – перебила я ее. – Руди очень милый юноша, но он чересчур сентиментален. Если ты не спешишь, пойдем со мною на вокзал. Я должна отправить письмо и боюсь опоздать.

– Охотно, дорогая, – ответил Соня, переходя на французский язык. Немецкий язык был ей не по вкусу и при малейшей возможности она переходила на французский. – Как поживает наша дорогая «жорж-санд»? Я видела сегодня нашего милого судью, он направлялся к коменданту, и у него был отчаянно важный вид. Кстати, ты в курсе того, что произошло сегодня ночью?

Я пожала плечами.

– Не знаю. Все, что я могу тебе сказать, сводится к тому, что ночью меня разбудил отчаянный шум, немало меня напугавший. Доктор фон Кауфманн говорит, что это была учебная тревога.

Соня презрительно рассмеялась.

– И ты веришь в эту сказку?

– Мне приходится верить, потому что я не знаю другого объяснения. Что же произошло?

– Говорят, сбежал один из заключенных.

Я вздрогнула. Быть может, мой земляк все же спасся?

– Об этом тебе рассказал твой муж?

Она откинула голову и звонко расхохоталась.

– Конечно нет. Фриц вообще никогда ничего мне не рассказывает. Я узнала об этом от моей горничной Анны, которой рассказал денщик моего мужа. Я спросила об этом Фрица, но он велел мне молчать и сказал, что все это – чепуха. И все-таки я продолжаю верить в это.

– Почему? – вырвалось у меня. Мы как раз подходили к вокзалу.

Соня бросила взгляд на часы и воскликнула:

– Боже, четверть пятого! Я больше не могу провожать тебя. Я обещала к четырем быть у Дернер к бриджу…

И она поспешила к пролетке. Я последовала за ней.

– Почему ты не веришь в объяснение твоего мужа? – повторила я, пытаясь казаться равнодушной.

– Потому, что сегодня в комендатуре произошел отчаянный скандал. Сюда прибыл генерал из соседнего городка Кронсфельда и основательно пробрал бедного Гагенбека. Антуан рассказал моей Анне, что он еще никогда не видел генерала в таком раздраженном состоянии.

И, помахав перчатками, она добавила:

– До свидания, дорогая. И навестите нас, Фриц ведь в вас влюблен.

– Все знают, в кого влюблен Фриц, – шутливо отпарировала я.

Кивнув мне на прощание, она уехала. Ее сообщение несколько обрадовало меня, и я бодро отправилась на вокзал.

Опустив рукопись в отверстие почтового вагона, я отправилась к выходу. В дверях со мною поздоровался господин в штатском. То был майор фон Гагенбек. Я не сразу узнала его, потому что привыкла видеть его в форме гвардейского драгуна. А теперь на нем был ужасный костюм в клеточку, к которому он надел желтые ботинки. В штатском он утратил всю свою привлекательность.

Он подошел ко мне и церемонно поцеловал мне руку.

– Я только что думал о вас, – заговорил он по-русски. – Дорогая фройляйн Наталья, вы единственный человек в Визенхольме, с которым мне жаль расставаться, не простившись.

Итак, Соня была права, узнику удалось бежать. Неужели несчастного майора отрешили от должности? И я подумала о Кауфманнах – для них эта новость должна была иметь особенное значение.

– Но, господин майор, – воскликнула я, – разве вы покидаете нас навсегда?

Он мрачно кивнул головой.

– Да. Я не вернусь в Визенхольм.

Мне бросилось в глаза, что он утратил свойственную ему жизнерадостность. Казалось, что, утратив свой яркий мундир, он одновременно утратил и всю свою предприимчивость. Голос его потерял звучность, и весь он в дурно сшитом костюме совершенно не походил на прежнего майора.

– Майор, мне будет недоставать вас, – сказала я. – Но как неожиданно все это случилось? Вы назначены куда-нибудь комендантом или возвращаетесь к себе в полк?

– Ни то ни другое, – ответил он.

И к моему ужасу лицо его искривилось, и я заметила, как дрожат его усы.

– Ни то ни другое, – хрипло повторил он, – я должен вам признаться, моя дорогая, что я покидаю ряды армии. Мне пришлось… – и отвернувшись, он закончил, – …выйти в отставку.

Пожалуй, в другое время этот крупный мужчина, близкий к тому, чтобы расплакаться, был бы смешон, но сейчас мне было не до смеха. В противопоставлении испытываемого им унижения его обычной веселости было что-то трогательное и трагическое. К тому же его сообщение застало меня врасплох. Было похоже на то, что мой ночной визитер имел большое значение…

– Мне очень жаль, – повторила я, – но что случилось? Неужели этот заключ…

Он предостерегающе поднял руку и поспешил оглядеться по сторонам.

– Вы должны забыть о том, что я вам сказал вчера вечером. Из-за этого и из-за… мне теперь приходится уезжать.

– Это невероятно! – вырвалось у меня.

Он печально кивнул головой.

– Я ухожу из армии по постановлению кабинета его величества… Без расследования, без объяснений…

– Но что вы сделали, что заслужили столь суровое наказание?

– Этого я не смею сказать. Но я заверяю вас, что не сделал ничего, что противоречило бы понятиям о чести. Ведь вы мне верите, фройляйн Наталья?

– Разумеется, – поспешила я заверить его.

– Восемнадцать лет службы – и теперь выброшен, как старая перчатка… Это слишком суровый приговор, – вздохнул он. – Теперь я возвращаюсь в свое имение в Померании и займусь разведением свиней. Вы можете себе представить меня в этой роли?

На мгновение в его голосе зазвучала прежняя веселость.

– И там дома, в Померании, я буду думать: если в Визенхольме все сплетницы и станут чернить мою репутацию, то одна-единственная фройляйн Наталья будет продолжать верить в меня и скажет им, что бедный Гагенбек, быть может, и был глуп, но ничего бесчестного не сделал. Ведь вы поступите именно так?

– Разумеется!

– Ну, вот и хорошо! – сказал он повеселев.

Мы пожали друг другу руки, раздался свисток и майор поспешил в вагон. Когда поезд тронулся, я увидела, как он высунулся из окна и галантно послал мне на прощание воздушный поцелуй.

Я возвратилась обратно в домик коменданта. У подъезда стояла сильная спортивная машина красного цвета. Она была очень запылена и, по-видимому, проделала немало километров. На переднем сиденье растянулся усталый небритый шофер и спал. Очевидно в этом автомобиле кто-то приехал навестить судью, но так как его не оказалось дома, то гость остался ждать в гостиной. Не было дома и госпожи Кауфманн. Я вспомнила о том, что она собиралась пойти на партию в бридж к Дернерам.

Я собиралась подняться к себе наверх в комнату, но внезапно мне пришла в голову мысль воспользоваться отсутствием хозяев и пройти осмотреть сад. Мне следовало побывать в саду, потому что госпожа Кауфманн возложила на меня обязанность заботиться о том, чтобы в доме всегда были свежие цветы.

Поэтому я взяла ножницы и корзину и отправилась в сад.

Я всегда любила цветы, а наш сад был мне особенно дорог. Он разросся и превратился в чудесный парк, в котором имелись прекрасные цветочные клумбы. Поэтому, отдавшись обаянию красок, ароматов и одиночества, я мечтательно прошлась по дорожке, порой срезая приглянувшиеся мне цветы.

Я была счастлива в саду. Мне было двадцать два года, я была романтична, пережила интересное приключение, а теперь мне ко всему этому была еще и доверена тайна, восхитительная волнующая тайна. Я погрузилась мыслями в происшедшее накануне и, решив, что для майора Дроботова и для меня все кончилось как нельзя лучше, счастливо улыбнулась.

Подойдя к клумбе с розами, я наклонилась к цветам и внезапно услышала позади себя резкий мужской голос:

– Как печально, что приходится радоваться жизни в одиночестве, – произнес голос.

Испуганно я отпрянула в сторону и увидела, что за порослью кустарника внезапно вырос крупный мужчина с резкими чертами лица.

– Простите, что вы сказали? – спросила я.

Незнакомец снял котелок и я увидела, что волосы его подернуты сединой и коротко острижены на прусский манер, на висках и на затылке. Тем не менее у него была очень густая растительность, и я обратила внимание на то, что волосы росли у него даже близ скул и в ноздрях. Руки его, походившие на лопаты, также густо поросли волосами. Из-за кустов он был виден лишь по пояс, и внимание мое привлекли его непомерно высокие плечи, длинные руки и сильно развитый торс. Все это в сочетании с его густыми сросшимися бровями, нависшими над внимательными умными глазами, и с густым волосяным покровом делало его похожим на исполинскую человекообразную обезьяну.

– Это цитата, – сказал он, – из «Минны фон Барнгельм». Произведение нашего классика Лессинга. Вам, иностранке, следовало бы поближе ознакомиться с нашей литературой.

Его манера разговаривать и бесцеремонность, с которой он разглядывал меня, внушили мне неприязнь, и поэтому я поспешила сказать:

– Это частный дом. Вам кого-нибудь угодно видеть?

На мгновение его рот скривился, а потом он улыбнулся и сказал:

– Совершенно верно, и богиня Фортуна пришла мне на помощь, послав мне именно вас.

И, произнеся это, он повесил котелок на рукоять своей трости и сложил руки на животе.

– Мне пришлось проделать очень длительную и тяжелую поездку в автомобиле, и все это только для того, чтобы повидать нашего друга, судью фон Кауфманна.

По-видимому, он наблюдал за мной, потому что внезапно он добавил:

– Вы ведь видели у дома мой автомобиль? Отлично, – продолжал он, – почтенного судью я не застал дома, и потому я решаю присесть вот здесь и отдохнуть в тени. Не понапрасну ли я трачу время в ожидании судьи? О нет. Я никогда не сижу без дела, и поэтому я решаю направиться в сад и там богиня Фортуна посылает мне вас.

И, произнеся эти слова, он затрясся всем своим грузным телом в беззвучном смехе.

При этом он не сводил с меня глаз. Меня охватил отчаянный страх, и вдруг я вспомнила слова майора Дроботова: «Если крупный, сильный немец, хромающий на одну ногу, вздумает у вас осведомляться обо мне, тогда будьте начеку. Не дайте в нем зародиться подозрению против вас, а не то… берегитесь!»

Инстинктивно я попыталась взглянуть на ноги незнакомца, но они были скрыты за кустарником.

Тем временем незнакомец продолжал:

– И пока я разгуливал здесь, размышляя об изменчивости человеческой судьбы, я вдруг увидел прелестное олицетворение светловолосой славянской женственности. Вы порхали от цветка к цветку, словно бабочка, погрузившись в свои грезы. – И после легкой паузы он добавил: – И разумеется, эти грезы были грезами невинной и беззаботной юности.

Я тщетно ломала себе голову, под каким предлогом я могла бы освободиться от него и удалиться к себе. Этот человек играл со мною в кошки мышки. Он что-то знал, но что именно?

– Фортуна была очень благосклонна ко мне, потому что я нуждаюсь в вашей помощи, сударыня…

Внезапно он умолк, молчала и я, охваченная страхом.

Он угрожающе опустил руку в карман своего люстринового пиджака и вытащил из нее мужской воротник. То был мягкий в синюю и белую полоску воротник. И он был весь испачкан землей.

Я тут же опознала этот воротник, то был воротник майора Дроботова.

Незнакомец протянул мне его.

– Быть может, вы будете добры, сударыня, и скажете мне, не приходилось ли вам уже ранее видеть такой воротник?

Я напрягла все свои силы и попыталась равнодушно ответить:

– Право, не знаю. Такие воротники носит большое количество мужчин.

– Но не в Германии, – последовало быстрое возражение. – Этот воротник не немецкого происхождения. – И расправив его, он сказал: – Вот видите, какой здесь стежок? Тонкий и аккуратный наредкость старательная подделка под германский военный мундир.

Его толстый палец указывал на стежок.

Но я не смотрела на нитки, мои глаза были прикованы к темному расплывшемуся пятну, впитавшемуся в ткань. И я знала происхождение этого пятна. То была кровь.

Сильным броском вперед незнакомец продвинул свое туловище сквозь кустарник и вырос передо мной во весь свой рост.

Он прихрамывал, и, когда он вышел на дорожку, я заметила, что одна его нога была в бесформенном уродливом ботинке.

Глава седьмая

«До свидания!»

Если бы не внезапное появление Фриды, то мне кажется, мое лицо выдало бы меня. Я окаменела от ужаса. Так значит моего ночного посетителя снова захватили в плен или, быть может, его больше не было в живых? И теперь по его свежему следу охотился этот «колченогий», о котором меня предупреждал майор.

Я не могла забыть странное выражение, которое приобрели глаза Дроботова при упоминании об этом человеке. Я думала о запыленной машине, о мертвецки усталом шофере, – хромой не терял даром времени. Воспоминание о предупреждении, сделанном мне майором, подействовало на меня, как холодный душ: «того, на кого падет подозрение, что он мне содействовал в бегстве, ожидают самые большие неприятности…» И я почувствовала, что уверенность в своей безопасности рушится во мне, как карточный домик.

Появление Фриды выручило меня и дало мне на некоторое время отсрочку. Я не слышала ее приближения и внезапно увидела перед собой ее крупное тело в синем с белым платье. Она споткнулась и упала передо мной, – Фрида, краснощекая здоровая деревенская девушка, была весьма неуклюжа и двигалась словно слон, пробивающийся сквозь джунгли. Я помогла ей подняться на ноги.

– Ах, я так бежала, – воскликнула она, приложив руку к груди, – герр советник сегодня такой нервный. Он ожидает господина в кабинете… – И она поперхнулась.

Я помогла ей отряхнуть платье, чувствуя, что под огнем этих проницательных глаз важнее всего было выиграть время.

– Скажите герру советнику, что я скоро приду, – проворчал незнакомец. – И убирайтесь!

Девушка уставилась на него.

– Но господин советник приказал мне отыскать вас и провести в кабинет…

– Герру советнику придется подождать, пока я приду к нему, – с достоинством сказал он. И повелительно взмахнув тростью, добавил:

– Делайте то, что я вам приказываю, дитя мое.

Его слова напугали горничную и, вытаращив глаза, она пролепетала:

– Но…

– Прочь отсюда!

Эти слова прозвучали резко, словно они были брошены собаке, и в то же мгновение хромой сделал шаг вперед и грозно взмахнул тростью. Бедняжка не стала выжидать, что последует за этим и поспешила убежать.

Тем временем я успела овладеть собой. Теперь я поняла, какая мне угрожала опасность, и была настороже.

Я стояла перед незнакомцем и смело смотрела ему в лицо. Он держал передо мною воротник, но я не обращала внимания на кусочек ткани.

– Доктор Кауфманн не привык к тому, чтобы его не слушались в стенах его дома, – сказала я.

Хромой нахмурился и взглянул на меня.

– В таком случае ему придется привыкнуть к этому. Как и еще ряду самоуверенных особ, проживающих в этом городе.

И, произнося эти слова, он исподлобья бросил на меня испытующий взгляд. То была явная угроза, и мне было неприятно это слышать. Как-никак, я была иностранной подданной и гостьей видного должностного лица в Визенхольме. А кто был этот человек, вздумавший угрожать мне? Его поведение свидетельствовало о его большом влиянии и силе, но все это странно не вязалось с его скромной одеждой, – он одевался так, как одеваются мелкие прусские чиновники.

– Быть может, вам неизвестно, что советник фон Кауфманн является высшим судейским авторитетом этого округа? – спросила я.

Он отвесил мне насмешливый поклон:

– И тем не менее… Так значит, вы не узнаете этого воротника? – сказал он, задумчиво комкая воротник.