скачать книгу бесплатно
Гришка засунул один палец в живот Шибанову и начал просовывать второй.
– Молю тя, всё мне скажи, молю тя!
– Все они царицу извели, а теперь хотят и царя извести, так как он Русь старую уничтожил, воли им не даёт! Прошу тебя, Богом заклинаю, прекрати свои зверства. Молю тя!
В это время раздался хлопок двери и сверху раздался голос Алексея Зверюги:
– Гришка, ну чего ты там делаешь? Прибрался? Отвязывай давай этого скота, пусть так поваляется. Никуда он не денется. Пойдём кваску испьём да по чарке вина творёного опрокинем. Ох, и любо мне творёное винишко – нутро жжёт!
– Алексей Васильевич, он рассказал всё! Во всём признался. Заговор бояре против царя учинили и царицу Анастасию смерти предали.
Алексей Зверюга быстрыми прыжками спустился внутрь и с ужасом посмотрел на Гришку, который стоял в его кожаном фартуке весь в крови.
– А ну-ка скажи мне, кто против царя крамолу замышляет!
– Горбатый-Шуйский с сыном, – еле перебирая губами, произнёс Васька, – Горенский, Шевырев, Кашин!
Алексей покачал головой и сплюнул. Вот ведь послал ему Господь помощника! Переусердствовал. Надо было сразу ему всё рассказать и серебром поделиться. Пожадничал, всё себе забрал. А теперь что делать?
Алексей подошёл к Ваське, достал из сапога кинжал и резким движением вспорол брюхо холопу.
– Он так умрёт! – крикнул Гришка. – Нужно потихоньку!
– А ну говори, сучий сын, кто на государя крамолу измышляет? Говори!
Алексей знал, что Васька ничего не скажет, потому что сразу испустит дух. Этого он и хотел. С опаской посмотрев на Гришку, он развёл руками.
– И впрямь издох. Жаль, слова свои под пыткой не подтвердил. Может, оговаривает князей. Такое царю не скажешь.
– Говорю я тебе, Алексей Васильевич, назвал он имена изменников.
– Раз под пыткой не подтвердил, значит, выдумал. Оговорил. Ты слишком ретив, Гришка. Давай вон убирайся тут.
***
Григорий Лукьянович Скуратов жил на окраине Москвы. Избу ему и его семье предоставили временно, как человеку, служащему государю. К вечеру он, переодевшись в добротный кафтан, который ему пожаловали, когда брали на службу, пошёл домой, неся в мешке сапоги ныне покойного Васьки. Серебряный крест и большую часть денег, которые были при холопе, забрал себе Алексей. Хорошо хоть сапоги позволил взять! Вот снесу их на торг и выручу пару монет, хорошая прибавка к небольшому жалованью будет, подумал Скуратов.
Григорий подошёл к бедной избе, в которой жил с семьёй, и, тяжело вздохнув, открыл дверь. Навстречу ему с радостными криками бросились три девочки. Он обнял всех троих разом.
– Батюшка пришёл со службы! Батюшка!
– Что вы тут без меня делали? Не скучали? Матушке по дому помогали или нет?
– А ты гостинцы нам принёс, батюшка? – радостно закричала старшая дочка Ксения, которой было тринадцать лет.
Красивая доченька выросла, да кто к ней посватается. Так и будет сидеть в девках, пока приданое не соберу, подумал Григорий. А что тут соберёшь – вон только если сапоги с покойника.
– Прости меня, Ксюша. Каюсь, не успел купить я вам сладостей.
– А в мешке что?
– А это сапожки мне друг богатый подарил. Вот снесу их на рынок и там на что-нибудь сменяю.
– Идите, что вы батюшке прохода не даёте. Садись, Григорий Лукьянович, за стол, откушай. Небось, на службе-то государевой в рот себе крошку хлеба не положил, всё времени не было.
Да где уж тут сидеть и жрать, подумал про себя Григорий, продолжая улыбаться. Тут бы всем с голоду не помереть. Это бояре высокородные по пять раз на дню жрут. Животы у них настолько надулись, что не каждый на коня влезть сможет. А тут хоть бы раз в день потрапезничать да детишек хлебом вволю накормить.
– Пойдём, Мария Михайловна, за стол, – сказал Григорий, – и вы, красавицы мои, садитесь. Вон как вкусно пахнет. Кашка?
– Не просто кашка, а с курятиной! Кошка Мурка вон подрастающую куру порвала. Спасти не сумели, теперь вот съедим её. Я кошку, дрянь, палкой сильно обиходила. Будет знать, каково курей воровать! На дереве от меня схоронилась, окаянная. А ты, Машка, – обращаясь к средней дочери, которая почему-то закрывала лицо руками, – и не вздумай о ней плакать. Вот я её!
– Да почто ты, Мария Михайловна, бранишься? Ведь кошка-то тоже не со зла! Так ведь, Машенька? – подмигивая дочери, проговорил Григорий. – Ей ведь тоже есть охота. Другие и молочка кошечкам наливают, и со стола дают.
– Мышей вон пусть ловит! Молока самим нет.
– Нельзя так, Мария Михайловна, – укоризненно сказал Григорий, поднимаясь из-за стола, – она существо живое, нельзя с ней так. Пойдём, дочка, к дереву, где бедняжка сидит. Приманим её, накормим. Это пустое, что мы бедные. Пойдём, доченька.
Жена Григория тяжело вздохнула и закрыла лицо руками.
– Господи, ну зачем ты послал этому дураку сердце доброе! Самим есть нечего, а ещё и кошку эту кормить. А она, зараза, ещё и курей таскать повадилась!
Но долго сидеть и плакать Мария Михайловна не могла, так как пришлось встать на защиту каши, которую Григорий и дочь Маша стали накладывать в кошачью миску.
– Вы что творите? Да за такое вас Господь накажет! Знаете, сколько на Руси нищих, которые по три дня и кусочка хлебушка в рот не клали?! А вы кошке кашу кладёте, да ещё и с курятиной! Не дам! Не сметь!
Григорий с дочерьми оставили попытку заполучить каши и пошли к дереву, где сидела кошка, с пустыми руками.
– Мурка, ксс, ксс, ксс. – жалобно звала Маша, – спускайся! Матушка тебя больше не обидит!
– Иди сюда, голубушка! Мы тебе, когда разбогатеем, начнём молочко давать, – пропищала самая младшая дочь Екатерина, которой было почти девять лет, – что ты нам не веришь?
– Ладно, доченьки, придётся мне за ней слазить. Сейчас кафтан сниму и слажу на дерево. Кошки, они ведь такие – залезть залезли, а как спуститься, не ведают.
Григорий снял кафтан и полез за кошкой. Давненько он по деревьям не лазил! Но ничего – вспомню молодость. Мурка вцепилась в его руку, больно оцарапав.
– Бросай её, батюшка! Мы ловим.
– Нельзя так с животиной. А ну как не поймаете и она расшибётся?
– Она ведь тебя со страху всего расцарапает!
– Ничего, потерплю!
Глава 2
Пролетело несколько месяцев. Жаркая летняя погода сменилась ненастьем, а после выпал снег. Григорий Лукьянович Скуратов продолжал служить помощником заплечных дел мастера Алексея Зверюги. Казнить врагов государевых и их приспешников было делом нехитрым, зато довольно прибыльным. Конечно, назвать семью Григория Лукьяновича зажиточной было трудно, но хотя бы на столе всегда была каша, а по праздничным дням даже с мясом. Супруга Григория Лукьяновича, пусть и каждый раз причитая, позволяла дочерям наполнять глиняную мисочку кошке Мурке.
В один воскресный день после богослужения Григорий Лукьянович вместе с дочерьми отправился на торговые ряды. Было холодно, но морозец только радовал Григория. Вот, пусть все смотрят, что они с дочками идут в шубках. И пусть шуба у него на плечах не медвежья и на дочерях не лисьи, но всё же весьма достойные, не хуже, чем у других.
Возле торговых рядов расположились весельники и скоморохи. Они привели медведя и вместе с ним потешали народ.
– Ну, Потап Тополыгин, – со смехом обратился к медведю разряженный в девицу скоморох, – давай со мной в пляс пустимся! Только смотри не возжелай меня, как протопоп власти, а не то я потом как народу в глаза смотреть буду, если в подоле не то медвежат, не то людей принесу? Скажут, с Курбским согрешила!
Григорий усмехнулся, услышав слова скомороха, и тут же, насупившись, обратился к дочкам:
– Вот бесстыдники, о таком средь бела дня кричат! Пойдёмте, дочки, рогалики горячие купим. Свои здесь на морозце скушаем, а один матушке принесём.
Григорий знал, что скоморохам приплачивали, чтобы те как бы к слову бесчестили и изменника князя Курбского, и опального протопопа Сильвестра. Люди усмехались, слыша шутки скоморохов, кто-то хохотал, а кто-то, отворачиваясь, плевал в сторону.
– Чего вы морды воротите, – кричал скоморох, пляшущий с медведем, – да вокруг да около ходите? Кому совесть дорога, пусть намнёт мои бока!
Скоморох быстро поклонился людям, при этом задрав подол юбки. Отчего-то это всем понравилось и народ стал смеяться.
– Батюшка, ну куда мы уходим? Я Мишу Тополыгина посмотреть хочу, – запищала Катька, самая младшая дочь Григория.
– Да куда мы пойдём смотреть, – возразила ей старшая, – все вон стоят и слушают, для нас там места нет. Не пустят нас в первых рядах всё увидеть.
– Ну батюшка, ну давай медведя посмотрим! Ну хоть издали, а то живём вот затворниками – ни свету белого не видим, ни тварей божьих. Ну когда мы ещё Тополыгина увидим?
– Ладно, – согласился наконец Григорий, – только вы всё их похабство мимо ушей пропускайте. Им за такое после смерти геенна огненная уготована.
Григорий, подбоченившись, вместе с дочерьми стал проталкиваться в первый ряд.
– Куда ты лезешь? – прикрикнул на него какой-то мужик. – Чего толкаешься, будто тебе больше всех надо?
– Молю тя, дай мне пройти! Страх как медведя дочкам показать хочу. Молю тя!
– Раз лезет, значит, надо. А ну пшёл с дороги, а то сейчас как в зубы дам! – вступился кто-то за Григория. – Посмотрел – иди чарку опрокинь, дай другим тоже увидеть. А то так и будешь стоять да до вечера зырить. Всем надобно.
Дочери Григория с испугом поглядывали на людей, которых распихивал их отец, и, крепко держа друг друга за руки, лезли вперёд. Оказавшись в первых рядах, они с замиранием сердца стали смотреть на медведя, которому скоморохи уже нахлобучили на голову шапку.
– Батюшка, такой вот он, оказывается, Миша, – проговорила Катя, – а я думала, что он побольше будет.
– Так это медвежонок, глупая, – ответила за отца Мария, – а вырастет – станет большим и уже плясать не захочет.
– И что же тогда с ним будет?
– Чего-чего – шубу из него боярину сделают, а мясо подадут к нему на стол.
– Ой, как Мишку жалко! В чём его вина будет? Что он в возраст вошёл? Бедняжка! Эй, Скоморох Скоморохович, – не зная, как обратиться к весельнику, позвала Катя, – позволь мне медвежонка погладить, пожалеть его, голубчика!
Сложно сказать, как среди стоящего гама, весёлых криков и смеха скоморох расслышал голос дочери Григория. Он тотчас подбежал к ней и, дурачась, подставил ухо.
– А ну повтори? Тополыгина пожалеть хочешь? Погладить по меху пушистому да по морде слюнявой?
– Да, дядька Скоморох Скоморохович. Он ведь учёный?
– Ха! Честной народ, – тыкая пальцем в Катю и давясь смехом, крикнул скоморох, – да как это Тополыгин учёным может быть? Он у меня ни грамоты не знает, ни петь не обучен. Медведь у меня воспитанный, а не учёный – учёными коты да псы бывают. А ну-ка, Миша Тополыгович, хочешь, чтобы тебя пожалели? Ну давай, девочка, выходи. Сейчас тебя Тополыгин на хребте своём прокатит!
Григорий насупился и с опаской посмотрел на медведя. Хоть морда у зверя и связана, хоть и не взрослый он, а всё равно рода он не людского.
– Да полно ты, боярин, пугаешься за дочку, – сказал скоморох, – не медведя бояться надо, а людей. Сейчас такой народ пошёл, что хуже зверя дикого и лютого, а мой Тополыгин чуть ли не грудным молоком вскормлен. Я вон своей сиськой его выкармливал.
Народ принялся смеяться. Григорий, польщённый тем, что его назвали боярином, видимо, приметив, что шуба на нём красивая, в пол, чинно кивнул и полез в карман достать оттуда монетку, дабы отблагодарить весельников за потеху.
Катя подошла к медведю и погладила его, а скоморох посадил её на спину зверю и дал некоторое время посидеть так. Девочка гладила медведя, приговаривая:
– Какой же ты бедняжка! Вот вырастешь – и смерти тебя изверги предадут! Бедный ты у меня, бедный!
Тут народ стал расступаться, так как к весельникам подъехали несколько всадников.
– Вы чего в воскресный день тут устроили! Вы чего творите, псы окаянные? Всё вам потеха да беззаконие. Люд православный на греховные дела подбиваете. Вот я вам!
Кричавший всадник взмахнул кнутом и что было силы секанул им скомороха. Тот тотчас повалился на землю.
– Не вам, псы блудливые, князя Курбского и протопопа Сильвестра позорить! – продолжал кричать всадник, вновь взмахивая кнутом. На сей раз удар пришёлся по медведю и всаднице. Катя слетела с Тополыгина, который в испуге бросился наутёк.
– Господи помилуй! – вскрикнул Григорий и побежал к дочери. Он еле успел выдернуть её из-под ног коня, пустившегося в галоп.
– Чего вы все смотрите исподлобья? Пошли прочь! Знайте, люди, есть ещё честные и горячие сердцем. Не дадим мы позорить имена князей, роды свои от самих Рюрика и Гедимина ведущих, да над добрыми людьми, в сан священный возведённый, глумиться! Вот вам кнутом за потеху!
Народ с криками бросился бежать в разные стороны. Григорий, подхватив Катю на руки и обернувшись, увидел, что Ксюша, его старшая дочь, поднимается и отряхивает снег. Видно, кто-то толкнул её и она упала. Где находилась средняя его дочь, он не знал.
– А ты чего скалишься, – обращаясь к Григорию, проговорил всадник с кнутом, – а ну пошёл прочь отсюда, пока я вас обоих кнутом не приласкал! Будете знать, холопы, как над именитыми людьми потешаться!
– Молю тя, пощади! Не гони – я дочерей растерял. Как без них уйду? – закричал Григорий, смотря на замахивающегося кнутом всадника.
– Значит, попотчую! Вот тебе! Будешь знать, как своими погаными ушами хулу на людей благочестивых слушать!
Раздался свист кнута. Григорий еле успел закрыть собой дочку. Кнут щёлкнул по спине. Поскольку на Скуратове была шуба, то боли он не почувствовал, но кончик хлыста рассёк ему лицо.
– Тополыгин взбесился! – раздался чей-то крик, и Григорий увидел, как медвежонок бросается на какую-то женщину, которая возвращалась с торга. Женщина попробовала отмахнуться от медвежонка корзинкой, но, видно, это только разозлило испуганного зверя. Рядом с женщиной Григорий увидел свою дочь Марию, которую уже думал, что потерял.
Скуратов быстро поднялся на ноги и, подбежав к всаднику, вырвал у него заткнутый за пояс пистоль. Не раздумывая ни секунды, Григорий прицелился и выстрелил в медведя, заставив того повалиться на землю.
– Холоп! Мерзкий холоп! – закричал боярин, который до этого с коня смотрел на то, как медвежонок гоняет толпу, а два скомороха пытаются поймать его. – Да как ты посмел меня своими грязными руками трогать! Да как ты ещё посмел пистоль мой заморский схватить!
– Вот тебе, окаянный пёс! На! – и всадник замахнулся кнутом.
***
В царских палатах было прохладно, несмотря на то, что печи топили почти целый день. Царь Иван Васильевич трапезничал и внимательно слушал своего ближника Вяземского, который рассказывал ему о том, что произошло в Москве.
– А ещё князья Ростовские скоморохов погнали. Говорят, кнутом народ секли да конями давили.
– Это за что же? – ставя кубок на стол, поинтересовался самодержец.
– За что, за что – за то, что Курбского и Сильвестра протопопа скоморохи бесчестили, а людей секли за то, что те слушали.
