Пусть лёгкая витает грусть

скачать книгу бесплатно

Пусть лёгкая витает грусть
Елена Кулешова

Жажда славы и страх разоблачения – самые сильные мотивы для этого человека, чтобы совершить убийство. А когда к ним примешиваются зависть и ненависть, соблазн становится непреодолимым. Современная английская провинция только на вид кажется спокойным райским уголком: мисс Алисе Месгрейв невольно приходится столкнуться с самыми отвратительными чертами человеческого характера. Для этого стоит только начать ходить на групповую психотерапию… Благодаря другу, капитану Карлу Рильке, героине удается избежать мучительной смерти, но какой ценой?

Начало

Мисс Фарида отпила глоток чая, кинула в рот засахаренный орешек:

– Продолжай, пожалуйста.

Алиса сгребла в горсть штук пять арахисовых конфет, будто не чувствуя, как неприятно они липнут к ладони, демонстративно сгрызла одну. В ее стакане был кофе.

– А почему у вас кофе такой дешевый и невкусный?

– Я держу его для клиентов, – психолог неожиданно полезла в шкаф, достав большой пакет действительно очень дешевого кофе из супермаркета. Показала со всех сторон: синий подсолнух на золотой упаковке смотрелся неаппетитной кляксой.

– Зачем покупать дорогой кофе, если я его все равно не пью, а клиенты не против?

Из принципа Алиса допила горький напиток: все-таки не совсем дрянь. Но в отместку съела три воздушных крохотных печенья-меренги. "В буквальном смысле слова "сладкая месть", – подумалось Алисе, и она улыбнулась.

– Рассказывай дальше, – предложила психолог. И Алиса решила, что хоть с кем-то она может быть откровенной. Ну хотя бы раз в жизни побыть самой собой. А потом вопрос с доверием можно будет решить так, как привыкла Алиса. Но это будет потом, потом, а сейчас можно без опаски погрузиться в прошлое. Как обычно, рассказывая, Алиса предпочитала начинать с конца – так выходило веселее и правильнее. Мисс Фарида не возразила ни словом: конфеты в ее вазочке убывали очень медленно.

Глава 1. Алиса и Бегбедер

"Я обвиняю общество потребления в том, что оно сделало меня таким, какой я есть: ненасытным. Я обвиняю моих родителей в том, что они сделали меня таким, какой я есть: бесхребетным. Я часто обвиняю других, чтобы не обвинять себя самого". Алиса захлопнула невнятное произведение Фредерика Бегбедера и отбросила его в сторону: книга, бедняжка, ударилась твердым переплетом в стену, затрепетала всеми страницами и упала на ковер, подмяв под себя несколько страниц. Она выглядела покалеченной, а убожество и беспомощность Алиса не любила. Нехотя встала, подняла безвинную страдалицу, расправила заломы. И с некоторым презрением отложила в сторону. Нет, Алиса не хотела обвинять себя ни в чем. Это было неощутимо лживо и неприятно. Неправильно. Вроде бы, и виновна в чем-то, но точно знаешь, что – нет. И все-таки червь сомнения грызет, грызет мозг, доводя до головокружения.

Вчера она опять выходила гулять, и снова, увидав ее из окна, соседка вывела на прогулку всех своих шавок. Во всяком случае, Алиса думала, что толстуха специально дожидается у окна момента, как можно будет схватить поводки и вывалиться на тротуар, окруженной шерстяной, булькающей и захлебывающейся лаем пеной. Как обычно, чуть поодаль шествовал соседкин супруг: высокий, чрезмерно худой мужчина с носом, напоминающим то ли клюв тукана, то ли руль корабля. Психолог, кстати. Что было даже хуже, чем юрист, потому что в открытом противостоянии с ненавистной соседкой он был чем-то вроде имперского космического дредноута – орудия огромной мощи и крепкая броня. Правда, до сих пор держался в стороне, но по глазам было видно: если начнется ссора, то Алисе не миновать словесного насилия и унижения. Вот за это еще она не любила Бегбедера: и впрямь чувствуешь себя бесхребетной тварью, и как бы ни храбрилась, но до визга боишься вступить в конфликт. "Что люди скажут?" – рефреном звучит в голове голос матери. И точно – люди бы не одобрили. Разве что покойная бабушка, но и та была бы разочарована, если бы Алиса проиграла. Так не лучше ли вообще не вступать в схватку?

Соседка прошествовала мимо, не замечая Алису, хотя буквально вчера переманила у нее отличного переводчика, с которым у Алисы должен был состояться совместный проект. Переводить хотели малоизвестного сказочника, но девушка была очарована им, и уже сделала наброски главных героев. Иман – странное имя для турка – мог хорошо перевести тексты с турецкого на английский, на чистом энтузиазме. Но вдруг страшно увлекся той самой алисиной соседкой: потерял и голову, и интерес к проекту. Он сам не мог сказать, что именно так привлекло его в полнеющей пожилой женщине с кривыми зубами и хриплым прокуренным голосом. "Сила, наверное, – пожал при последнем разговоре плечами Иман. – Подумай сама: она театральный продюсер, автор двух книг…" "Автобиографических, – добавила Алиса". "Неважно. Она тверда в устремлениях, и у нее все получается, а ты никогда не умела доводить дело до конца" "С чего ты взял? – обиделась Алиса". "Дорогуша, – Иман обнял ее за плечи, покровительственно, чего раньше никогда не делал. – Она мне все про тебя рассказала. И про твои беспорядочные связи, и про твою безалаберность и безответственность. По сути, – продолжил он, – ты своего рода амеба. Талантливая, но бесперспективная. А я хочу перспективы, понимаешь? Свой дом, деньги, девушки, дорогая машина… И уж явно не хотелось бы связывать свое имя с человеком твоей репутации. А она, знаешь ли, хоть и грубая, но добрая и заботливая, в отличие от тебя".

Тогда Алиса вырвалась из-под его руки и чуть не залепила пощечину. Вот именно, что "чуть" – и об этом уже с тех пор неоднократно пожалела. Иман тоже почувствовал, что девушка колеблется, как никогда не поступила бы его новая патронесса. И рассмеялся: сбитая система координат подсказывала ему, что Алиса – слаба, раз не в состоянии ответить насилием даже на такую откровенную провокацию. Слаба, значит, недостойна даже общения. Насилие – вот, что стало его богом. Унижай или подчиняйся, стань господином, чтобы не быть рабом – третьего не дано.

"И-и-иман, – донеслось слегка ослабленное ветром хриплые контральто, – И-има-а-ан, зайчик, иди сюда-а-а!" И юноша побежал на зов, лишь раз обернувшись на онемевшую от неожиданного признания Алису. Так, чтобы убедиться, что она не бьется в истерике, например. Но Алиса будто окаменела – ни обиды, ни горечи, ни злости. Недоумение – это да. Злость и решение пришли позднее, вместе с Бегбедером, темным осенним сентябрьским вечером. И тогда же она решила вести дневник.

Дневник. День первый. Три Принципа

"Мне бывает грустно. Не до головокружения, не до слез. А так – беспредметно грустно. И еще чаще бывает обидно. Обидно, когда говорят, что я такая-то или такая-то, что я сделала то или это неправильно, а надо бы вот так. В моей семье все было подчинено трем принципам, и касались они, почему-то, только девочек. Мальчикам бы прививались другие принципы, если бы мальчики в нашей семье были. Мои кузены выросли в глубоком убеждении, что счастье мужчины – в труде и семье, и больше их ничего не волнует. Ингвар закопался в автомобильные железки, Дьюи – тащит на себе троих детей, один из которых – приемный, и жену, которая старается работать как можно меньше. Девочкам в семье внушались более обширные постулаты, а рамки задавались гораздо более узкие.

Принцип первый: что скажут люди. Жить надлежит с оглядкой на мнение общества. Люди не могут быть неправы, неправ можешь быть ты. К примеру, если десять человек скажут, что тебе не идут джинсы, то стоит перестать их носить – ведь столько человек одновременно не могут быть неправы. Нельзя петь на улице и валяться в грязи. Нельзя критиковать в лицо и сплетничать за спиной. Нельзя показывать продавцу в grocery, что именно на этом сыре плесени быть не должно – надо молча купить сыр и отнести его домой, а уж там что-нибудь с ним сделать. Или выкинуть. Потому что, если скажешь продавцу, что сыр заплесневел, значит – он плохо справляется со своими обязанностями. Человек может смутиться и расстроиться по твоей вине, так что просто купи сыр. Купи, и не причиняй вред другому. Стерпи. Мнение других всегда было важнее: соседский ребенок в драке всегда прав; учительница, поставившая двойку – права; наверное, был бы прав даже насильник.

Изначально мне прививали мысли о том, что мое мнение ничего не стоит, что мои поступки не имеют особой ценности и должны согласовываться со всем миром. Более того – любое мнение в этом мире – важнее моего, а ниже меня – никого нет. Так воспитывались женщины в моей семье много поколений. И пусть внутри они были не согласны, внешнее поведение отвечало стандартам Высочайшего Терпения…

Принцип второй: помалкивай побольше. "Помалкивать" – это признак ума. Ничего никому не рассказывать про себя, чтобы никто не мог воспользоваться этим знанием. Не раскрываться, не проявлять эмоций, все время держать себя в узде, кивать и поддакивать, а о себе рассказывать только что-то в общих чертах, никогда не вдаваясь в детали. Мне всегда казалось это таким похожим на жизнь шпионов, и сначала было как-то интересно, а потом оказалось, что эта замкнутость и закрытость превратили меня в забитого подростка. Толстого, в очках, в слишком коротком свитере и джинсах с постоянно расстегивающейся молнией. Я контролировала эту чертову молнию, вечно уползающий край свитера, пряди волос, спадающие на лоб и информацию, которая вот-вот готова была сорваться с моего языка… За этот принцип меня очень не любили в школе. В сочетании с Первым Принципом, он оказался убийственным, смертельным. Мое мнение – ничто, и даже мои эмоции – ничто. В то время как остальные ребята изощрялись в остроумии, я все время мысленно дергала себя за язык, и если что-то говорила, то, как правило, это была справочная информация. Нелюдимая, замкнутая, считающая себя некрасивой… Это начало проходить, когда в последнем классе школы к нам пришел преподавать информатику такой же замкнутый нерд, как и я: длинные темные сальные волосы с намечающейся лысиной, почему-то оставленный неимоверно длинным ноготь на мизинце – не иначе, ковырять в ушах или носу. Его звали Андрэ. У него были тонкие белые пальцы, с ним было интересно разговаривать, и он, кажется, действительно тогда на меня запал. Все кончилось ничем: Первый Принцип ударил меня в лоб и заявил, что люди осудят. И я сказала ему, что он мне не нравится… Это было очень тяжело: как два идиота мы сидели друг напротив друга, ели печенье со сливовым вареньем и плакали. Как сейчас понимаю, он был очень молод – вряд ли больше двадцати. А мне было шестнадцать. Он уволился из школы на следующий же день, несмотря на то, что был в очень стесненных обстоятельствах. Больше я его не видела, а жизнь моя снова вернулась в серый туман. Я жалела о нем, а он, как мне кажется, очень быстро забыл о неловкой школьнице с головой, забитой глупыми предрассудками.

Принцип третий: выходя из дома, надевай чистое белье. Предполагается, что, как у ведьм Терри Пратчетта, если меня насмерть собьет машина, а на мне – несвежее белье, то я тут же умру от стыда. Хотя стоп – я же тогда буду уже мертва? Но это не останавливало моих домашних. Контроль был тотальный, проверялось все – от белья до наглаженных шнурков, и в итоге, в пику всему этому диктату, я стала одеваться крайне небрежно. И это продолжается до сих пор.

Вот поэтому мне так часто бывает беспредметно грустно. Как в робота, в меня заложили три бессмысленных, уничтожающих закона. И как робот, я механически двигаюсь по тому пути, который указывают мне они".

Алиса захлопнула дневник – обычная тетрадь в черном переплете, не кожаная, не лакированная. Школьная тетрадь в бледно-лиловую клетку. Желтый кухонный таймер в истерике затрепыхался на столе: время занятий по психотерапии. Мисс Фарида не поощряет пропуски.

Глава 2. Сеанс психотерапии

Алиса робко зашла в психотерапевтический кабинет: рассевшиеся вдоль бледно-зеленых стен ее уже ждали. Точнее, ждали последнего. Она присела в угол. Мисс Фарида отреагировала:

– Алиса, чудесный болотный цвет!

– Я всегда такое ношу. Практично. – Алиса вовсе не желала вступать в дискуссии по поводу своей одежды, тем более, что всегда старалась одеваться максимально скромно. Именно поэтому женский стиль ее пугал: стразы, пух и перья, яркие цвета. Вываливающиеся, как маффин, из слишком низко посаженных джинсов бока… Каблуки, заставляющие бедра вихляться, неудобные и глупые. Курточки, не закрывающие ничего, пошлые декольте, открывающие грудь так, чтобы всем окружающим было видно, что перед ними – самка… Алиса передернулась. Ее все время мучил вопрос взаимоотношения мужчин и женщин: сначала первые хотят, чтобы вторые выглядели как шлюхи, а потом упрекают их за то, что они выглядят, как шлюхи. Этот вопрос мучал ее, наверное, лет с двенадцати. Уже тогда она достаточно насмотрелась на американских солдат и глупеньких английских продавщиц.

Тем временем мисс Фарида уже о чем-то вещала из своего угла. Это странная женщина обожала забиваться куда-нибудь, чтобы занимать как можно меньше места, а в особо сложных случаях прикрывалась огромным стаканом, делая вид, что пьет из него. Однажды Алиса спросила у нее прямо – зачем? Группа начинающих психологов поймала мяч, и с любопытством воззрилась на мисс Фариду. Та от ответа ушла, но Алисе было очевидно: они, психологи, представляются мисс Фариде прожорливыми пираньями. Пока едят друг друга – ничего страшного. Но стоит только одной обратить внимание на новую добычу – накинется и сожрет вся стая. А этого, конечно, допускать было нельзя ни в коем случае, Алиса понимала мисс Фариду как никто другой. Ее жрали. Жрали поодиночке – но тут она еще могла отбиться, а чаще всего – жрали стаей. Так было в школе, потом в институте, иногда – в семье, с друзьями, с коллегами. Везде. Как только Алиса поднимала голову, ее тут же старались откусить. И страх этой неминуемой казни хуже всяких пираний-коллег глодал ее изнутри.

– Итак, мои дорогие, я сейчас расскажу, что мы будем делать сегодня, – начала мисс Фарида. – Мы будем бороться с собственными страхами. У каждого из вас есть страхи, которые мешают вам жить, которые искалечили вашу жизнь так, что теперь вы совсем не то существо, которое должно было бы вырасти, такое, как вас планировала Вселенная. Подумайте, ведь наверняка у вас есть то, что вас пугает, правда?

Группа согласно кивала головами. Особенно старался Иган – молодой человек чуть за тридцать, с пунцовыми щеками. Он выглядел как не очень-то преуспевающий клерк, да, впрочем, таким и был: Алиса часто видела его в магазине мебели, продающим матрасы. Работа явно его тяготила, начальник и покупатели – раздражали. Но, несмотря на то, что Иган вполне мог бы выступать в троеборье, каждый окрик, каждый грозный взгляд заставляли его съеживаться. Алисе подумалось, что это – идеальный муж для властной женщины. Таковой, правда, была бы ее тетка: корпусная дама, чье лицо круглые сутки было покрыто толстым слоем грима – из опасения, что он растрескается, тетушка Эм даже не улыбалась. Она была страшна как монументальная статуя богини Правосудия. В общем, Иган бы ей подошел, будь лет на тридцать старше. А сейчас он очень старался заслужить одобрение всех без исключения.

– Выбирайте картинку, – мисс Фарида жестом профессионального фокусника раскинула на столе штук сорок глянцевых карточек с лицами, изображенными великими художниками, детьми, сумасшедшими и, весьма возможно, самой мисс Фаридой. – Присмотритесь, одна из них наверняка символизирует ваш страх. Выберите его.

– Зачем? – подал голос юноша, похожий одновременно на Стивена Хокинга в юности и южноафриканского богомола Миомантис каффра. Как знала Алиса, самки этого вида практикуют сексуальный каннибализм. К счастью, юноша без имени был все-таки самцом.

– Потому что вы будете беседовать со своим страхом, – объяснила богомолу мисс Фарида. – Как можно говорить с чем-то абстрактным? А здесь – вот он, живой-здоровый, выделенный из вашего подсознания в виде изображения.

– Как боггарт? – ухмыльнулся юноша-богомол. – Вот уж не думал, что детская сказочка про Гарри Поттера будет использоваться психологами в качестве терапевтического метода.

– Я вас уверяю, Огден, – сказала мисс Фарида, – все наоборот. Боггарты у мадам Роулинг появились позднее этой методики, но сходство уловлено верно, признаю.

"Еще и Огден, – подивилась Алиса. – Огден-богомол". Он совершенно не подходил ей в качестве собеседника, но крайне понравился в другом – в своем бескрайнем цинизме. Нелепом в таком тщедушном теле. Редкий случай, когда уродство настолько абсолютно, что граничит с красотой. Алиса подарила ему восхищенный взгляд. Огден самодовольно ухмыльнулся и поправил тощей рукой огромные очки. Улыбка не сходила с его лица еще минуты две. Алису передернуло.

Первым выпало отвечать очень полному молодому человеку по фамилии Пик. Он был, в общем-то, ничем не примечателен, кроме, разве что, кудрей, в невероятном количестве дыбившихся на крупной голове, да того факта, что он был начинающим писателем. Увы, начинающим во всех смыслах: ни один из рассказов дописан не был. Свой страх Пик тоже вначале не мог определить, пока не назвал его, дав собственное имя.

– Ну что, Фредерик, – проникновенно начал Пик, – давай разберемся, зачем ты у меня и что ты со мной делаешь…

– Хорошо, – одобрила мисс Фарида, грызя сухарик. От него пахло беконом и специями так сильно, что Алису затошнило, и она внесла еще одну галочку в список грехов мисс Фариды. Тот приближался к критической отметке. Тем временем Пик вещал:

– Ты, и только ты не даешь мне писать так, как я хочу… Я не знаю, зачем пишу! Иногда мне не хватает слов, и я знаю, что это твоя вина. Рассказы получаются картонными, скучными, и я их бросаю, а потом начинаю снова. Ты, и только ты высасываешь всю жизнь из моих слов, дорогой братец! – Пик спохватился, замолчал, с паникой во взоре разглядывая окружающих – заметили ли? Мисс психолог, конечно же, вцепилась в ускользающе-невинную фразу со всем пылом:

– Расскажите о своем брате, мистер Пик.

– Да нечего особенно и рассказывать…

– И все-таки попытайтесь.

– У него другая фамилия – мама вышла замуж за моего отца, когда Френсису было четырнадцать. Его фамилия Конвей.

– Не может быть! – Алиса ахнула. – Френсис Конвей! Знаменитый писатель! Его роман "Дождь прибивает ветер к земле" – это же нечто восхитительное!

– Угу, – грустно кивнул Пик. – И еще "Джейн Купер. Горничная", а также "Обычные радости" и "Влажный зефир". И еще с полсотни других книг, которые раскупаются как горячие пирожки.

Стало проясняться. Френсис Конвей был предметом мечтаний тысяч и тысяч женщин по всему миру, от юных тинейджеров до матерей семейств. Высокий, светловолосый, сероглазый, он обладал сочным слогом; мастерски, не переходя грань приличия, описывал эротические сцены, умудрялся из простейших вещей, вроде завязывания шнурков, сделать нечто непристойное и волнующее. "Влажный зефир", который Алиса прочла на одном дыхании, был одновременно мерзок и привлекателен. При таком брате полноватому, вечно стесняющемуся, косноязычному Фредерику не на что было надеяться – ну, разве что на помощь психолога и внезапный расцвет таланта. В конце концов, ему было всего двадцать, а Конвею перевалило за тридцать пять. И, кстати, до сих пор не был женат.

– Мы слушаем, мистер Пик! – подогнала зарумянившегося юношу мисс Фарида. Ее крохотные часики, прикрепленные, как у медсестры тридцатых годов, на груди, неумолимо отсчитывали время. Несмотря на свободный график, мисс Фарида предпочитала ложиться спать ровно в двенадцать, перед этим обстоятельно помолившись и выпив стакан молока. В чем-то – и она боялась себе в этом признаться – она была еще более скованна, чем ее пациенты: призрак строгой бабушки Фатмэ, постоянно незримо витал над ее головой. Шалости – шалостями, работа – работой, но вечерняя молитва и стакан молока были законом столь же непререкаемым, как твердыня Каабы.

Пик мялся, потел, задыхался, все время пытался переименовать картинку из Фредерика во Френсиса, и, наконец, не выдержал – разрыдался, пытаясь выдавить слова извинений сквозь заикание. "Он напоминает заевшую патефонную пластинку, – подумала Алиса. – Столько переживаний – из-за таких пустяков. Мальчик решил переплюнуть брата в том, в чем тот великий мастер. А зачем?"

– Скажите, мистер Пик, – вдруг спросила Алиса, – а что вы еще любите делать, кроме писательской работы?

– Н-ничего, – ответил Фредерик Пик, графоман.

– Совсем ничего?

– Совсем.

– А что вы делаете, когда вам грустно?

– Ем…

Алиса почувствовала слабину:

– Готовые продукты? Замороженные овощи? Только не замороженные овощи – у меня от них изжога.

Оскорбленный в лучших чувствах Пик сказал:

– Вовсе нет, мисс Алиса! Вчера, например, я приготовил андалузский пирог.

– Ага! – торжествующе воскликнула мисс Фарида, уловив направление разговора. – Кажется, я понимаю, что хочет сказать Алиса. Если ваш брат – король текста, быть может, вы – король кулинарии. И нет нужды делить ваши королевства, и нет необходимости мучить себя бессонными ночами за компьютером, если ваше истинное предназначение – другое. Вы так не думаете? Подумайте на досуге, мистер Пик. Кто знает, вдруг вы – второй Джеймс Оливер?

Группа захлопала. И действительно, если уж у неприметного мистера Пика такой знаменитый брат, то вполне возможно, что и он сам – талантлив сверх меры. В душу Алисы вполз иррациональный червяк зависти: она вспомнила, что Джеймс Оливер – ее ровесник, но у него четверо детей, дом в Ислингтоне и орден Британской империи. А что у нее, у Алисы Месгрейв? Вряд ли апартаменты с тремя клетушками, больше напоминающими загоны для кроликов, можно считать достижением. Да и mortgage за них придется платить еще очень, очень долго. Но при чем тут мистер Пик? Да ни при чем. Он просто только что стал Номером Вторым.

Шоу продолжилось, и вперед выступил Иган. У него в руках была карточка, изображающая тщательно одетого денди, пафосного, с аккуратной прической. Если честно, издалека можно было предположить, что это фотокарточка самого Игана. Но он практически сразу развеял иллюзию:

– Вот мой страх, – заявил он, торжествующе обводя аудиторию мутноватым взглядом. – Это – воплощенные рамки и правила жизни. Он – успешный менеджер, тот, кто у меня внутри. Он мне говорит жить, как все: пить вино, завести семью, работать пять дней в неделю, уважать начальство.... Но я не хочу!

– А как бы вы хотели жить, мистер Иган? – спросила мисс Фарида, обгладывая очередной орешек в сахаре. Удивительно, но получалось у нее это так, будто у орешка есть кости, и она, посасывая и причмокивая, обгладывает это крохотное существо до последней косточки. Алиса не стала дожидаться, пока психолог выплюнет невесомый скелетик ореха на блюдце – она мысленно добавила еще одну галочку. Осталось всего две. С этого момента Алиса перестала слушать группу – она встала и вышла, хлопнув дверью. В душе осталось чувство благодарности к Игану и смутное желание сводить его в кафе: именно так – сводить, как маленького ребенка. Но на сегодня у Алисы уже были планы, и она не собиралась их менять.

Дневник. День второй. Бег в ластах

"Сегодня мне снился сон: небольшой бассейн, полный голубой чистой воды, над ним нависают подвальные своды, придавая цвету глубокий синий оттенок. Двое стоят в плавках, купальных шапочках и ластах, опираясь на швабры, как если бы это были лыжные палки. Синие косы щвабр колышутся в воде змеями. Судья дает свисток, и спортсмены быстрыми скользящими шагами движутся вперед. Двадцать пять метров по дну в одну сторону, двадцать пять – в другую. Нельзя отрывать ноги, нельзя плыть, нельзя бежать. Тяжелое сопение соревнующихся подогревает публику: валяясь друг на друге чуть ли не грудами, как на римских фресках, полуобнаженные болельщики пьют сок из бокалов, курят кальяны, гладят близлежащих по выступающим частям тел. Наконец-то спортсмены доковыляли до финиша, и тут же их место занимает вторая пара.

Я с большим трудом нашла очки, швабры и ласты. Только вот почему-то никто не хотел вступать со мной в единоборство: с презрением отворачивались даже те, кто в жизни никогда ни с кем не соревновался по причине плохого физического состояния или увечья. Я вижу, что шикарная блондинка со странным именем "Слон", возлежит в окружении трех или четырех поклонниц. Она довольно-таки благожелательно смотрит, услышав мою просьбу, и мановением руки отправляет одну из девушек составить компанию в забеге. Девушка мала ростом, черноволоса и потаскана. Но мне все равно: вот-вот я выйду на старт и покажу им, покажу им всем, как я хороша. Мы готовимся бежать, но свистка так и не следует – бассейн внезапно оказывается сух. И это еще не конец.

У входа в бассейн я замечаю своего бывшего мужа. Крупный, разъевшийся мужчина, с черной щетиной, он явно меня ждет.

– Привет. Я вот тут пришла сказать, что хорошо к тебе отношусь. Все равно хорошо, понимаешь?

Мужчина ухмыльнулся. Обычно он действительно часто смеялся, но вот единственное исключение – не надо мной. Сейчас вся насмешка адресована мне – это неприятно и оскорбительно:

– И что? Соскучилась, что ли?

– Вообще-то да. Я бы предложила почаще встречаться…

– Это еще зачем? Так, глядишь, предложишь вместе жить. Нет уж, даром не надо.

Стало обидно. Обидно и стыдно за то, что она вообще начала этот разговор, а теперь его надо было завершать.

– Ну, что еще скажешь?

Я пытаюсь вспомнить имя бывшего мужа. Нет, никак. Я пытаюсь представить его таким, каким встретила впервые: стройным, кудрявым, веселым и немного смущающимся юношей. Увы, нет – передо мной настойчиво и грубо маячит пузатый мужлан, который смотрит на нее так, будто я вот-вот перекувырнусь двойным сальто назад, скорчу рожу или отколю еще что-нибудь, достойное смеха. А смех распирает его: язвительный, колкий, больной. Мне нестерпимо хочется извиниться, но я знаю, что стоит только первому "прости" слететь с губ, я будет унижена, избита, исхлестана ядовитыми словами. Чувствуя себя виноватой, я, тем не менее, все-таки предпринимаю попытку извиниться. И тут же все меняется: она снова стою перед вальяжно раскинувшейся блондинкой и, шипя, втолковываю ей, что не дам вмешиваться в мою личную жизнь. Блондинку и бывшего мужа разделяют сто миль расстояния и пять лет жизни, но у сна – свои законы.

Гул голосов неизвестных людей в бассейне слился в раздражающе-злую музыку. Блондинка тянет меня на себя: синие швабры, которые я все еще держу в руках, падают и гремят по полу:

– Скажи мне это сама, дорогая, – блондинка, дразнясь, высовывает длинный черный язык, шириной с ладонь. Язык разворачивался как ковер на лестнице после чистки. Полметра, наверное. Это пугающе. Злое чувство охватило меня, и я изо всех сил укусила мерзкий черный язык. Блондинка только рассмеялась, и показала жестами, мол, давай, продолжай. Язык висит как тряпка, а я раз за разом впиваюсь в него зубами. Вокруг раздается смех полуголых купальщиков: мнимый триумф оборачивается провалом. Блондинка втягивает язык и целует меня: глаза ее, карие и глубокие, полны всепоглощающей любви. И от этого становится совсем плохо".

Алиса закрыла дневник с невероятным чувством разочарования. Было раннее утро субботы, и впереди – день ничегонеделания, тыквенный сок и хождение по магазинам. Она включила компьютер, чтобы прочитать новости, налила в единственный оставшийся бокал для красного вина рыжего тыквенного сока, сделала первый глоток и чуть не поперхнулась.

– Божечки-кошечки! – это выражение она подцепила в популярном сериале, и не собиралась с ним расставаться. RSS-лента послушно выдала целую цепочку жутковатых новостей: от падения в яму в асфальте грузовика с асфальтом – смешно немного, не без этого, до целого ряда смертей, произошедших по разным причинам. Одна из статей называлась так: "Маньяк из Сен-Арли" И, вроде, ничего особенного, да только вот фотография, сопровождающая заголовок, была крайне интересна. С нее на полусонную Алису смотрел, гаденько ухмыляясь, мальчик-богомол по имени Огден.

Глава 3. Без рук

В полицейском участке Сен-Арли суматоха и неразбериха достигли максимума, как вода в кипящем чайнике. И немудрено – со времен золотоискателей в городке с населением пятнадцать тысяч человек не случалось такого зверского и бессмысленного преступления. Непонятно было, кому это понадобилось, чем преступнику так насолил пострадавший, и какой силой надо было обладать, чтобы совершить такое. Впрочем, с силой все быстро разъяснилось, когда в участок пришел городской озеленитель-цветовод, которого сейчас ежеминутно тошнило в корзинку для бумаг.

– Элис, сделайте мистеру Сэндвичу кофе, – крикнул секретарше суперинтендант Рильке.

– Сандерсу, – прохрипел несчастный посетитель, мужчина за пятьдесят, субтильный и дерганый. Его клетчатая ковбойка была мокра насквозь, и Рильке заподозрил, что страдальцу придется вызывать скорую, чтобы поставили капельницу – "мистер Сэндвич" потел как морж перед приливом, теряя драгоценную влагу. Не высох бы. Мысль о потеющих моржах на некоторое время захватила Рильке, но тут новые тянущие, мучительные звуки, посредством которых садовник сообщал всему миру, что ему дурно, отвлекли шефа полиции от посторонних дум.

– Да, мистер Сандерс, когда выпьете кофе, не забудьте написать все, что знаете об обнаруженном предмете. Ручка и бумага на столе, а Элис сейчас принесет одеяло.

– Спасибо, меня и вправду знобит, – несмотря на плачевное состояние, мистер Сандерс не смог проигнорировать правила вежливости, и не ответить на столь явную заботу. Рильке же предпочел побыстрее удалиться от волны запаха, источаемого садовником. В нем явственно слышались рыбные нотки.

Судмедэксперт проводил Рильке в морг, не преминув пошутить на сексуальную тему: в суть шуточек Рильке не вслушивался, поскольку ему всегда было скучно реагировать на подобное. Подчиненные уже знали эту его особенность, и анекдотов "ниже пояса" при шефе не рассказывали. Однако в этот раз шутка пришлась в тему, хотя ситуация была мрачноватой. Но действительно, теперь покойник не сможет распускать руки уже не по одной, а по целым двум причинам. В частности, потому, что руки у него остались только по локоть. Они так и не были найдены, тщательно отрезанные бензопилой, которую нашел в своем гараже мистер Сандерс.

Рильке задержался у зеркала: на него смотрел высокий, стройный, черноволосый мужчина лет тридцати пяти. Красавчик, если не считать мешков под глазами от вечного недосыпа. Недаром на него заглядывалась половина женского населения города и часть мужского. Судмедэксперт придерживался того же мнения, поскольку, оказавшись рядом, с преувеличенным вниманием что-то смахнул у Рильке с плеча – несколько раз, но, видимо, безуспешно.

– Заканчивай, Джон.

– Карл, ты же знаешь, мои самые смелые мечты сводятся к тому, чтобы угостить тебя ужином.

– Мне не нравятся геи.

– Рискованное замечание по нынешним временам. Не боишься, что я подам на тебя в суд? – судмедэксперт откровенно смеялся.

– Джон, я тебя серьезно предупреждаю – отстань.

– Уже отстал. Но если ты хочешь услышать мое мнение…

– Нет.

– …то тебе нужно как можно скорее завести подружку или дружка. Ты так скоро совсем зачахнешь. И я буду безутешен.

– Ты прекрасный парень, Джон, но вот в чем штука – мне не нравятся парни.

– Ты просто не пробовал.