Дом

Кирилл Кудряшов

Дом

– Боже, ну и запах! – возмутилась Мина, огибая угол дома, – Тут что, где-то нелады с канализацией?!

– Да тут везде с ней нелады, – неохотно отозвался Паша, – район-то древний, что тут поделаешь? А здесь, конкретно, какая-то труба на поверхность выходит, так что, кумар стоит уже не первый год.

– Но тут же дети играют! – вполне серьезно поразилась она, словно не осознавая, что для этих самых детей игры в войнушку на берегу речки "парашки" давно вошли в привычный уклад жизни.

Паша улыбнулся, в который уже раз подумав о том, до чего же непохожа на остальных и отрешена от этого мира его девушка. Все для Мины было в диковинку, все необычно и, порою, пугающе. Безногий попрошайка на улице вызывал у нее приступ искренней жалости, и она отчаянно ругала Пашу, заявлявшего, что этот инвалид, собирающий деньги, якобы, на операцию, зарабатывает, таким образом, куда больше него самого, а все собранные деньги пропивает вечером в ближайшей пивнушке. Запах канализационных нечистот, такой нормальный и обыденный, она воспринимала не как нечто само собой разумеющееся, а как что-то жуткое и выходящее из ряда вон! "И как же здесь живут люди?!" Да как все!

Нет, конечно же, она видела не только плохое среди того, что сам он считал обычным и не заслуживающим внимания. Среди темноты серой обыденности Мина, подобно лучу фонарика, выхватывала то, что хотела ему показать, ярко высвечивая это на общем фоне. Она видела и хорошее, гораздо лучше, чем он сам. Паша помнил, как однажды Мина залюбовалась полетом сороки – птицы, которую сам он называл не иначе, как "длиннохвостое чудовище", и сам он, поневоле, по-новому взглянул на эту "грозу огородов", кажущуюся такой неуклюжей.

Только Мина, и никто больше, могла засушить на память цветок шиповника, который он воткнул ей в волосы на первом свидании.

Только она. За это он ее и любил….

Вот только, порой, эта ее способность всему удивляться, здорово удивляла его самого. Например, сейчас.

– Это еще не запах, – улыбнулся он ей, нежно взяв за руку, – Хочешь, я проведу тебе маленькую экскурсию по злачным местам "Юбилейного"?

– А стоит? – спросила Мина, – Мы, ведь, кажется, всего лишь хотели срезать путь до остановки?

– А мы его и срежем, только сначала еще один маленький круг навернем. Я думал, что тебя интересует все древнее и загадочное?

– А что древнего есть здесь? – она оживилась, не смотря на то, что была уверена в том, что он всего лишь шутит.

– Дома! – торжественно объявил Паша, – Древние, полувековые деревянные дома. Быть может, даже, и более, чем полувековые. А удивительное там то, что в них до сих пор живут люди.

Мина недовольно нахмурилась.

– Ну а мы то там что забыли?

– Как что? Ты же меня сбила с мысли, так и не дав сказать главного! Один дом там недавно малость погорел. Жильцов в нем уже нет, двери на распашку, так что, спокойно можно внутри полазить, посмотреть, какой он из себя.

Теперь она призадумалась вполне серьезно. Если Паша рассматривал эту прогулку (или, правильнее было бы назвать ее вылазкой) как очередное приключение, то она видела в этом нечто большее. Дом, в котом еще недавно жили люди, в спешке бежавшие из-за пожара. Возможно, даже, оставив вещи. Нет, не телевизор с видеомагнитофоном, конечно, а, скажем, плакаты на стенах, старый деревянный стол, на котором детской рукой вырезано что-то вроде "Павел + Вильгельмина = Любовь". Конечно же, это может быть опасно, и вот это уже привлекало Пашу и отбивало желание идти туда у нее. Но все же….

– Пошли! – сказала она, загадочно улыбнувшись, – У меня, почему-то, предчувствие, что нас ждет что-то интересное.

Улица Пятницкого, неофициально признанная худшим районом "Юбилейного" жилмассива, встретила их традиционным запахом нечистот из разливавшейся во дворе одного из двухэтажных домов лужи. Должно быть, канализационные системы здесь не ремонтировались с момента постройки бараков НЗХК, превратившиеся, впоследствии, в жилые дома, стоявшие здесь, как минимум со времен окончания Великой Отечественной. Довершало картину запустения и безнадежности этого клочка земли из 6-7 домов, ощущение контраста с остальными зданиями и сооружениями. Позади – более или менее жилые пятиэтажки с традиционными "хрущебами", впереди – девятиэтажный панельный дом, которому не стукнуло еще и двадцати лет. Справа – детский сад, почти к самой ограде, которого и подступала зловонная лужа, расположившаяся под окнами живущих здесь людей. Быть может, именно из-за нее во дворах не было слышно детского смеха, да и в ближайшей к ним части садика не резвились малыши, предпочитавшие другой его край. Слева – большое и красивое здание районной поликлиники, словно бы не замечающее своих мелких, несчастных соседей.

А среди разваливающихся и устало кренящихся на бок домишек, подобно шейху среди рабов, гордо возвышался трехэтажный кирпичный дом, отстроенный на месте одного из снесенных бараков. Правда, и в нем также не распахивались окна, навстречу летнему солнцу, и не кричали счастливые дети.

– Все эти дома собираются сносить, – пояснял на ходу Паша, помогая Мине перебраться через темный ручеек, – А на их месте стоить вот такие, вот, трехэтажки. На первые два этажа вселяют старых жильцов, а за счет продажи третьего пытаются вернуть часть денег за строительство. Государственный проект…. Вот только, пока что, только один дом снесли, а остальные стоят и, видимо, будут стоять, пока не сгорят все, к чертовой бабушке. Самое забавное, что кое-кто даже стремится сюда переехать! Дескать, продадим свою квартиру, купим новую здесь – денег уйма останется. А через годик-другой дом снесут, отгрохают новый, и будет у нас и куча денег, и новая квартира. Многие уже так и сделали – перебрались сюда жить. Так теперь и ждут, когда же за их дом возьмутся. А еще…

– Т-с-с-с!… остановила его Мина, – Не трандычи! Лучше прислушайся.

Паша последовал ее совету.

– Слушаю. Ну и что? Ничего особенного. Тихо.

– Вот именно, что тихо. Возле девятиэтажки играют дети, но и их почти не слышно. Это место словно глотает любые звуки.

Он мысленно усмехнулся. Как всегда, Мина видит и слышит то, что недоступно ему. Если, конечно, это не ее личные глюки!

– А, по-моему, все проще. Место гадкое, поэтому даже разговаривать здесь неохота. Вот и тишина….

–Кто знает. – Мина неопределенно пожала плечами, не оставляя, впрочем, сомнений, что уж она-то знает все. Теперь Паша не мог сдержать улыбку, да и не пытался этого сделать.

– А вот и тот дом. – сказал он, указывая вперед. – Пришли!

Издалека этот дом ничем не отличался от остальных, но вот если подойти поближе – различия обнаруживались более, чем разительные. Многие из окон других домов были закрыты ставнями – окна же этого, по крайней мере, на первом этаже, были просто заколочены фанерой, а осколки выбитых стекол валялись возле фундамента. Чердачное окошко украшал словно бы впечатанный в стену над ним султан черного дыма, при ближайшем рассмотрении оказавшийся прогоревшими досками.

Если остальные дома выглядели умирающими, то этот был УЖЕ мертв.

– Пойдем внутрь? – спросил Паша, – Вход с той стороны, если его, конечно, не заколотили.

Мина, словно не услышав его, зачарованно смотрела на дом. Ей он уже не казался умершим. Скорее, спящим, или…. Затаившимся! Ожидающим чего-то и потому не желающим уходить из этого мира окончательно. Быть может, именно их?…

– Ну, так что, пойдем? – переспросил Паша.

– Что-то мне уже не кажется это хорошей идеей? Может, не стоит?

– Опять "шестое чувство"?

– Что-то на него похожее.

– А может быть, ты просто боишься?

– Может быть…

Она не знала. Ее тянуло в этот дом. Тянуло узнать все его тайны, но в то же время, она боялась его черных провалов окон, его легкого, едва заметного запаха гари….

– А он не рухнет? Я имею в виду, на нас, когда мы будем там?

– Не должен, – оптимистично улыбнулся Паша, обняв ее. – На вид он еще крепкий. Но ходить там, пожалуй, стоит, все же осторожнее, особенно на втором этаже. Кто знает, насколько сильно прогорел пол или потолок. Но, я думаю, серьезные дыры мы увидим сразу. Так пойдем?

– Пойдем. – решилась Мина, бросая последний взгляд на окна второго этажа.

Дверь. Порог. Скрипучая лестница, сумрачный коридор, в который с трудом пробивались блики света из щелей в закрывающих окна досках. Все двери в квартиры были открыты. Вернее, нет, некоторые были открыты, а некоторых не было вовсе. Даже на уцелевших не хватало замков – кто-то выдрал их "с мясом". То ли хозяева, забиравшие из своих квартир все целое, то ли кто-то, пришедший сюда поживиться.

Паша шел впереди, осторожно перешагивая валяющиеся на полу обломки косяков, дверей и чего-то еще.

– Начнем с левой квартиры. – произнес он, почему-то шепотом. Наверное, так же, как и Мина, боясь потревожить спящий дом. Хотя, разве можно было потревожить его сильнее, чем войдя в его чрево?

В квартире, естественно, царило не меньшее запустение, чем в коридоре. Никакой мебели, ободранные во многих местах обои и месячный, если не больше, слой пыли. Однако, не было видно никаких следов разгула огня – видимо, пожар начался выше и так и не добрался до первого этажа.

Не заботясь, больше, о собственной безопасности или, по крайней мере, ненадолго позабыв о ней, ребята разбрелись по разным частям квартиры, ища что-то, интересное каждому из них. Паша внимательно осматривал все комнаты, ища что-нибудь, что могло бы пригодиться – розетки, провода, или еще что-то, забытое хозяевами. Мина же просто задумчиво бродила вдоль стен, иногда прикасаясь к ним рукой. Порою ей казалось, что она, в самом деле, слышит отголоски прошлого. Приглушенные временем голоса людей…. Слишком сильно приглушенные, чтобы можно было их разобрать.

– Тут ничего интересного! – крикнул Паша из помещения, когда-то бывшего кухней. – Пойдем в другую квартиру.

И в эту секунду Мина услышала голоса. Сдавленные, приглушенные, едва различимые, но все же, куда легче воспринимаемые, чем те шорохи, что она слышала до этого.

"Не бойся… Они …. Не за нами…."

"Может… заберут его?…"

"Если не услышат нас…"

"И тогда… сможем …"

"Да … уйти!"

Дрожа всем телом Мина отступила в центр комнаты, но два спорящих голоса не исчезли, когда она отняла руку от стены.

"Она, кажется, слышит нас!"

"Тогда молчи…. Пусть они…"

Продолжения разговора, если он, конечно, был, Мина не услышала, так как в этот момент чьи-то сильные руки крепко схватили ее за плечи.

Она хотела закричать, но не смогла – вырывающееся из груди сердце встало плотным комком в горле, мешая не то, что кричать, но, даже и говорить.

– А-а-а! Напугал?! – злорадно завопил Паша у нее под ухом, но, развернув дрожащую от страха Мину лицом к себе, тут же умолк, встретившись с ней взглядом.

– Дурак. – коротко бросила она, вырываясь из его рук.

– Прости. – пробормотал он, – Я не хотел… Я не думал, что ты так сильно испугаешься.

Мина ничего не ответила на это, лишь наградила Пашу испепеляющим взглядом, на который была способна лишь она одна, и направилась к выходу из квартиры.

– Хочешь уйти?

– Нет. – ответила она, – Хочу осмотреть весь этот дом.

И с этими словами Мина исчезла в соседней квартире. Проклиная себя за глупость, Паша зашагал следом.

Ничего принципиально нового они не обнаружили и во второй квартире. Все то же ощущение заброшенности, разгрома и запустения. Оторванные от пола плинтуса, отправившиеся не то на новое место жительства хозяев, не то на дрова соседского дачника, вынесенные с петель двери, одна из которых валялась на полу. Разбитая раковина на кухне и унитаз в туалете…. Здесь так же не было видно следов огня, зародившегося, вероятно, на чердаке.

Ребята обследовали квартиру в полном молчании, стараясь не наступать на скрипучие доски и вообще, производить как можно меньше шума. Паша не отходил от Мины ни на шаг, то ли оберегая ее от возможных несчастий, то ли просто пытаясь вымолить таким образом прощение. Сама же Мина, не замечая ничего вокруг, вслушивалась в окутавшую дом тишину, надеясь вновь услышать беседу его обитателей, кем бы, или чем бы они ни были.

– Ничего интересного. – прокомментировала Мина, закончив осмотр последней комнаты.

– Пойдем дальше?

– Пойдем.

Последняя квартира на этаже встретила их совсем иначе, нежели первые две. Едва перешагнув ее порог, Мина тут же вновь услышала голоса. Но не те, что ранее, шептавшиеся о них, а совсем иные. Голоса из иного времени. Из прошлого, при чем, совсем недавнего…

– Ты слышишь? – удивленно спросила она, чувствуя, как спина вновь покрывается щекочущими кожу мурашками.

– Слышу что?

– Людей?

Паша обеспокоено посмотрел на нее. Когда твоя девушка начинает слышать людские голоса в пустом доме, это означает, что либо у нее абсолютный слух, а тебе пора обратится к ЛОРу, либо у нее галлюцинации, и уже ей следует обратиться к врачу, вот только совершенно иной специальнсоти.

– С улицы? – на всякий случай спросил он, – Или здесь?

Но Мина уже скрылась в ближайшей комнате, не обращая на него внимания. Паша чертыхнулся и двинулся за ней, уже жалея о том, что вообще потащил ее в эту погоревшую развалину.

Эта комната не походила на все те, через которые ребята уже прошли. Так же, как и все, она была разгромлена и покинута, но сравнительно недавно. На стенах, кое-где, уцелели обои, а там, где они все же были сорваны, висели плакаты с изображениями голливудских звезд или забавные детские рисунки. Вряд ли жильцы съехали отсюда недавно. Скорее всего после пожара здесь просто устроили свой "шалашик" окрестные дети, разукрасив стены и соорудив себе в углу импровизированное кресло из утащенных из под дверей квартир ковриков.

Мина замерла в центре комнаты, вслушиваясь в голоса и пытаясь вычленить из них хоть что-то, что можно будет разобрать и осмыслить. Паша, тем временем, с улыбкой расхаживал вдоль стен, с интересом рассматривая рисунки, забавные подписи к ним и плакаты.

"Когда мне будет двадцать – я обязательно женюсь на Бритни Спирс." – гласил один из детских автографов, расположившийся под наполовину ободранным плакатом юной певички.

"К тому времени она станет отъевшейся, толстой, и ее возьмет себе разве что твой папа" – гласил другой.

"Саша, я тебя люблю!" – кричала надпись, сделанная баллончиком с красной краской, а для ее подтверждения чуть ниже было нарисовано истекающее кровью сердце, пронзенное стрелой. Странный образ любви…

Признания в любви друг другу, сообщения о том, что "Здесь был Вася" и обещания прибить того, кто "…утащил вчера из шалаша амулет!". Все они отдавали каким-то истинно детским очарованием, которое Паша уже успел потерять в свои восемнадцать, ощущение которого оставляло некий теплый осадок на сердце. Ему даже казалось, что и он слышит голоса, прорезающие толщу времени и долетающие, таки, если не до его слуха, то уж, наверняка, до его разума.

– … Смотри, что я принес!

– … И на кой он нам?!

– … Давай попробуем. Мне вчера в школе пацаны рассказывали, что крышу от этого срывает начисто.

– Но…

– Да что ты волнуешься! Амулет же с нами. Ничего не случится.

– … Да, но…

– Амулет. – тихо произнесла Мина, словно вспомнив что-то.

– Что? – спросил Паша, словно в его голове сейчас также не пронеслась мысль об амулете. Что это за амулет, кто, и почему утащил его "из шалаша", почему дети, голоса которых он только что слышал, так доверяли его силе.

– Амулет… – повторила Мина. – Они говорили об амулете. Он должен был защитить их!

Паша подошел к ней и обнял за плечи. Мину вновь била мелкая дрожь, как несколько минут назад, когда он, по глупости своей, решил подшутить, подкравшись к ней сзади.

– С тобой все нормально? – спросил он, чувствуя, как у него самого шевелятся волосы на затылке.

– Да. – Мина отстранилась от него. – Он в соседней комнате…

– Кто? – спросил Паша, но осекся. Он знал, о чем она говорит.

– …Повесим его на стену? В соседней комнате есть гвоздь…

– … Да я там его и нашел…

Когда он вошел в комнату, бывшую, видимо, когда-то детской, Мина уже стояла у стены, сохранившей еще остатки разрисованных розовыми лепестками обоев.

– Паша! – позвала она, почувствовав его появление. – Иди сюда. Посмотри, какая прелесть!

Она отошла чуть в сторону, позволяя ему рассмотреть что-то, висящее на стене. Амулет… Паша сразу понял, что это был именно он. Тот самый амулет, в силу которого верили дети, собиравшиеся здесь, чтобы поиграть. На первый взгляд он не представлял собой ничего особенного. Плетеное из серых ниток кашпо (при чем, не исключено, что нитки, когда-то, были белыми), безвкусно и несимметрично расшитое крупным бисером. Три туго сплетенные косички уходили вниз: две, с вкраплениями бисера, свисали по бокам, и одна, в два раза толще других – внизу. Венчал ее голубой плоский камень овальной формы с большим белым наростом в центре. Словно два камня различной расцветки и окраса сжали при высокой температуре, навеки сплавив, объединив их в некое подобие громадного глаза, бесстрастно взиравшего сейчас на двух ребят, осмелившихся нарушить его покой.

– Какой он красивый, не правда ли?! – улыбнувшись спросила Мина, протянув руку к амулету. В ее глазах больше не было страха. Казалось, загадочное кашпо с разноцветным бисером успокаивало нервы одним своим видом.

– Стой! – воскликнул Паша. – Не трогай его.

– Почему? – удивилась она, – Он, ведь, такой милый.

– Милый то он милый, но… – Паша на миг растерялся, не зная как объяснить свое нежелание иметь ничего общего с этим амулетом. – …Но, может он… заразный!

Мина мелодично рассмеялась, заставив развеяться всего его сомнения. В самом деле, если она не боится амулета, то почему это должен делать он? Почему бы не положиться на природную способность Мины ощущать, осязать Добро и Зло в любом их проявлении? На ее чувство опасности, даже если его собственное говорит обратное? Разве он не может ошибаться?

– Да что ты?! – радостно воскликнула она, – Он не может быть заразным! Он не может быть плохим вообще! Он создан для того, чтобы защищать, а не наоборот!

– Хорошо, тебе виднее. – Паша подошел ближе и неловко прикоснулся рукой к голубому камню, венчающему амулет, ощутив на миг что-то похожее на тепло.

– … А ты помнишь, что случилось с Танькой?

– … Конечно помню. Но мы же не такие дураки, чтобы…

Амулет и в самом деле успокаивал, заглушая не только тревожные мысли, но и тревожные голоса. Он дарил ощущение покоя и безмятежности, испуская теплые и приятные флюиды….

Дети.… Десяти – двенадцатилетние подростки, проводившие здесь свободное время… Они что-то знали о нем, об этом амулете. Они любили его.… Почему бы ему не полюбить его тоже?

Паша неохотно убрал руку от гладкой поверхности голубого камня и перевел вопросительный взгляд на Мину.

– Этот тот самый амулет, о котором говорили они?

Ее лицо при этих словах расцвело почище прекраснейшей розы в саду.

– Так ты тоже слышал их?!

– Да. – теперь ему и в голову не приходило сомневаться в ее нормальности, равно как и в своей. Они слышали голоса детей, игравших здесь несколько дней или, быть может, месяцев назад. Почему бы и нет? Иногда прошлое не торопится уходить, уступая место тому, что придет после него. Разве нам не знакома сердечная боль от разлуки с любимыми, не отпускающая даже через несколько лет? Разве мы не слышим их прощальные слова во сне, долетающие до нас через пелену дней? Они тоже вестники прошлого, и пусть здесь сейчас оно ощущается несколько иначе – это даже не исключение из правил, а лишь новое его воплощение. Видимо, этот мир наполнен не только тем, что мы можем видеть или осязать, но еще и тем, что нам остается только чувствовать.

Теперь, когда его руку не согревал голубой камень амулета, Паша мог, наконец, рассмотреть в деталях и эту комнату. Вновь никаких следов огня – теперь можно было окончательно сказать, что пожар прошелся только по второму этажу, если не вообще лишь по чердаку, так как следы дыма и прожженные доски они видели лишь у чердачного окошка. Здесь не было заметно и следов погрома – не выдраны из пола доски, почти не тронуты обои, не побиты и не расписаны стены. Даже плинтуса, видимо, отодранные во всех квартирах, здесь уцелели полностью. Похоже было, что из этой комнаты просто с минимально возможными потерями вывезли всю мебель, покидая дом после пожара, и даже наведывавшиеся в брошенное строение вандалы и игравшие здесь дети не решились нанести здесь ни малейшего ущерба. Для детей она, кажется, была святыней – здесь висел их амулет. Оберег, защищавший их от.… От злых духов? Злых взрослых? Не важно.… А для неизбежно забредающей сюда шпаны? Неужели амулет имел какое-то воздействие и на них?

Рассуждая таким образом, Паша не заметил, как Мина подняла что-то с пола в другом конце комнаты и направилась к нему.

– Взгляни. – сказал она, протягивая ему небольшую досточку из прессованного дерева, размером чуть больше альбомного листа.

В центре пожелтевшей от лежания на влажном воздухе деревяшки был нарисован, а если быть точнее, то выжжен, при чем, очень качественно, портрет девочки с длинными, развевающимися по ветру, волосами. Она была изображена в полупрофиль, словно бы создававший этот портрет художник запечатлел ее в тот момент, когда она, оборачиваясь к нему, поймала порыв ветра и, счастливо рассмеявшись, забыла на миг о позировании, наслаждаясь ласкающими кожу движениями воздуха. Ее глаза, широко распахнутые от удивления и счастья, излучали доброе детское тепло, невинность и красоту. Именно такими они бывают в 12-13 лет, незадолго до момента начала превращения ребенка во взрослого человека. Когда он уже научился получать наслаждения от самого факта своего существования, но еще не понял, что за любое удовольствие в этой жизни приходится платить.

Вокруг портрета юной нимфетки, незавершенным эллипсом, располагались еще семь портретов детей, образующих своего рода рамку для него. Контраст между изображением в центре и окружающими его, был более чем очевиден. Лица семерых детей – двух девочек и пятерых мальчишек, в отличии и очаровательной прелестницы с развевающимися волосами, были раза в два меньшего размера и в них не чувствовалось жизни… Невидимый ветер не обдувал их лица и не ерошил детские волосы, а их глаза не просто не светились радостью. Они вообще не светились, что было совершенно непохоже на жизнерадостных детей. Их взгляд был безжизненным, словно они и в самом деле… были мертвы!

Паша заставил себя оторвать взгляд от картины, показавшейся ему, вдруг, неимоверно жуткой. Он и сам, когда-то, увлекался выжиганием по дереву, но никогда бы не решился выжечь подобное творение. Портреты всех детей были выполнены с особенной, педантичной тщательностью. Ни одной лишней линии, ни одного неправильного штриха. Картина была выполнена мастерски!

– Что ты о ней думаешь? – спросила Мина.

– Великолепная работа. Вот только, жутью какой-то от нее веет… Дети, что по краям.… Какие-то они… неправильные!

– Или безжизненные. – подсказала она.

– Точно. Именно так.

– Но девочка в центре….

– Да, она другая.

Мина задумалась на секунду, а затем произнесла:

– Она ведьма.

– Ведьма?! – удивился Паша.

– Да, именно ведьма. Ведьма – не в смысле злая колдунья, а… В общем, она наделена силой, разве ты не чувствуешь этого в портрете?

– Не знаю что, но что-то в ней есть. – произнес он. – Ну и Бог с ней, кем бы она ни была. Пойдем отсюда, а то нам до тебя еще ехать и ехать.

– Пойдем. – согласилась Мина, от чего Паша почувствовал неимоверное облегчение. Мыслей о том, чтобы забраться на второй этаж или чердак, чтобы определить, где начинался пожар и какие разрушения произвел, у него больше не возникало. – Вот только.… Сейчас…

Она шагнула к стене и, прежде чем Паша успел что-то сказать, сняла со стены амулет и протянула ему.

– Давай возьмем его на память?

– Но… – Паша замялся, – А как же дети? Ведь это их талисман.

– Паша, – Мина с укором смотрела на него, словно на малыша, которому уже в сто тридцать четвертый раз объясняют, что дважды два будет четыре. – Они, ведь, больше не приходят сюда.

Он хотел, было, спросить, откуда она это знает, но осекся. Оттуда же, откуда он узнал о том, что дети вообще бывали здесь. Просто ее способности слышать и видеть во многом превосходили его собственные. Вместо этого он задал другой вопрос:

– А зачем он тебе?

– Это же амулет! К тому же, сейчас он никому не принадлежит. Пусть защищает меня… Нас с тобой.

– Черт с ним, пусть защищает. – сдался Паша. – А я, пожалуй, прихвачу с собой эту фанерку. Попробую на досуге нарисовать что-нибудь подобное. Эти портреты будят во мне художника…