В сумерках мортидо

Я заглянул в палату, пожелал всем доброй ночи и сделал вид, что тороплюсь.

Я так вошел в роль спешащего, что буквально ворвался к следующему больному. Маленькая одноместная палата. В ней лежит Руслан. И опять – толпится «народ». Ничего не слышно, кроме Катиного сопения у меня за спиной. Войти-то я вошел, а пройти вперед – некуда. Катя протиснулась вслед, прикрыла за собой дверь и теперь тесно припала ко мне всей передней поверхностью своего стройного тела. Трется своей маленькой грудью о спину, а плоским животом – о мой зад, а лобком – о бедро, я же выше, и часто-часто дышит под ухо. Халат и тонкие хлопчатобумажные брюки, что на мне, не слишком строгий барьер и, мне кажется, я чувствую температуру ее тела. Но на самом деле – приятно, и я стою, как столб, ни шагу вперед. Жду. Кавказцы ругаются. Это я понимаю. Глаза у Руслана горят. Он то вскакивает с воинственным видом на единственную ногу, то падает всей тяжестью на кровать и ржавые растянутые пружины скрипят и скрежещут.

– Руслан, я к тебе”.

Глава IV

Май.

Случалось, что рутинный будничный конвейер оперативной деятельности давал неожиданный сбой. Четко очерченная ситуация, предсказуемый исход и вдруг – наслоения друг на друга множества, казалось бы незначительных деталей, превращали стратегическую прямую ведения больного в запутанный лабиринт, с неопределенным или пока не найденным выходом. И от верного решения в самом начале пути, зачастую зависит жизнь больного, а иногда – и многих других.

Был как раз такой день.

– Надо оперировать, Паша, – произнес Костя, выразительно тряхнув головой.

В целом, фраза не несла никакой смысловой нагрузки и прозвучала банально. В этом “заведении” подобные слова произносились, с той или иной интонацией – утвердительной, вопросительной, скучающей или обреченной, ежедневно. На разных этажах, из разных уст, в любое время суток.

– Да-аа-а, – Павел протянул междометие, погруженный в собственные мысли.

Принципиально он уже принял решение.

Несколько дней назад Павла вызвали на консультацию в травматологическое отделение одной из крупных городских больниц.

Зачем? Вызов в клинику, привыкшую решать наиважнейшие медицинские вопросы самостоятельно, настораживал. Почему? Что за накладка произошла внутри сплоченного коллектива, всегда считавшего себя лучшим. Или действительно не могут справиться? Бывает и так. Или приглашение постороннего специалиста – результат внутреннего конфликта? Или оно организовано по просьбе больного и его родственников, наслышанных о Павле?

Он размышлял об этом в стремительно мчавшейся по городу “БМВ”.

В машине их было четверо. За рулем сидел человек “кавказской национальности” – один из тех, у кого хотелось попросить документы: черные грязные волосы, трехдневная щетина, неприятный взгляд из-под лобья. На заднем сидении расположились мужчина и женщина, казавшиеся обеспокоенными. С ними у Павла уже состоялся предварительный разговор. Четвертым был Павел.

Разговор разговором, но главное он поймет лишь тогда, когда увидит больного собственными глазами.

Вежливое расшаркивание с заведующим и ординаторами.

– Павел Андреевич…

– Павел Васильевич, очень приятно.

– Александр Александрович, очень приятно.

– Петрович, лечащий врач, мне очень приятно.

– Ольга Владимировна, старшая сестра.

Обоюдные сетования на сложности в работе, неприличную зарплату, пересказ двух-трех интересных случаев, традиционная рюмка коньяку, и еще одна – на все ушло минут пятьдесят, не меньше. Наконец, дело дошло и до конкретного пациента. Бегло пролистав историю болезни и убедившись, что диагноз злокачественного процесса у больного подтвержден данными гистологического исследования – исследованием кусочка ткани, взятого непосредственно из опухоли, Павел прошел в палату.

Ему было лет тридцать. Он лежал, повернувшись лицом к окну, словно ему ни до чего не было дела, кроме как до солнца, что мягко касалось лучами его ровной смуглой кожи, и, на первый взгляд, производил впечатление абсолютного здоровяка.

– Здравствуйте.

Родственники, их было семь-восемь человек, и мужчины и женщины, расступились

– Таким я тебя и представлял. Здравствуй, Руслан. Меня зовут Павел Андреевич, – широко улыбнулся Павел.

– Добрый день, Павел Андреевич.

Руслан лежал, укрытый до пояса чистым разноцветным пододеяльником. Толстым мускулистым рукам, рельефным грудным мышцам, покрытым обильной растительностью, позавидовал бы любой профессиональный спортсмен. В глазах его поблескивали живые огоньки.

Павел присел на край кровати и отбросил пододеяльник с ног больного. Он успел подумать, такие глаза не встречаются у слабых, больных, импотентов и злых…

– Что, доктор, ничего хорошего?

В палате вдруг наступила тишина. Притихли родные. Лечащий врач и зав. отделением, сопровождающие Павла, молчали, не считая корректным прежде времени задавать вопросы консультанту. Молчал Павел, привыкший за долгие врачебные годы скрывать свои мысли не хуже хорошо игрока в покер. Притаился Руслан, уже спросивший о самом важном – он внимательно наблюдал за реакцией “нового” доктора, приехавшего ради него из другой, наверное, “лучшей”, больницы.

Действительно, правая нога молодого кавказца пугала. Ни у кого не повернулся бы язык сказать, что все хорошо, все в порядке. Огромная опухоль, блокировав кровеносные и лимфатические сосуды ноги, распирала бедро изнутри сразу же под паховой складкой. Правая голень по своему объему равнялась бедру. Отек распространялся и выше опухоли, и на мошонку, смешно деформируя ее. Правое яичко, покрытое блестящей, без характерных морщин, перерастянутой кожей, по размерам в два раза превосходило левое, оно, как бы втягивало в себя половой член, укорачивая его до детских размеров.

Те, кто стоял за спиной Павла, приблизились еще плотнее и он почувствовал жар их дыхания у себя на затылке. Сделалось неприятно, но он не обернулся, а только передернул плечами. Дискуссия, которую он вел сейчас сам с собой, внутри себя, поглощала его внимание. Ему было необходимо ответить на три вопроса, и сделать это быстро и точно, чтобы в дальнейшем – по ночам – его не мучили сомнения, не снились бы веселые глаза, безмолвно вопрошающие спрашивающие: – Почему я умер?

Стоит ли связываться? Выполнять трудоемкую операцию, потребующую много физических и психических сил и его, и лежащего перед ним парня по имени Руслан. Второй вопрос – какие шансы на выздоровление? Непосредственно после операции – чтобы ушел из отделения сам: на костылях или прыгая на одной ноге, но сам! И – долгосрочный прогноз? Впрочем, с этим – яснее. Существует статистика: пятилетняя выживаемость при различных формах сарком не более двадцати процентов, двухлетняя – около тридцати. Но два года – тоже жизнь… И, наконец, последнее. Какие у него, у Павла Родионова основания отказать пациенту, не перевести, не оперировать, не лечить. Больной – его, больной определенно онкологического профиля. Выходит, ни каких обоснованных оснований отказать нет. Конечно, нет, а надежда – она как известно, исчезает последней.

– Руслан, не буду обманывать тебя, – начал Павел. – Ты прав, ничего хорошего. Ты видишь и чувствуешь это получше меня. Да и твой лечащий врач давно не скрывает этого. И ты понимаешь, что-то не так, ведь тебе не становится лучше, – Павел на секунду замолчал переводя дух. Руслан отмалчивался. – И тебе кажется, что все очень плохо, хуже некуда!

Павел снова прервался. Сейчас ему придется убеждать, и никто из присутствующих в этой палате не должен почувствовать его внутренние сомнения в том, о чем он скажет своему пациенту, ждущему от него слов надежды.

– И ты ошибаешься! – решительно продолжил Павел, добавив в голос настойчивые нотки агрессии. – Да, плохо. Плохо, но не смертельно. Неоднозначно, сложно. А было бы просто – не сидел бы я здесь и не объяснял всего этого тебе. Давно бы поставили тебя на ноги. Но – нет, тебе нужен такой специалист, как я. Онколог. Ведь мы, доктора, Руслан – очень “узкие” специалисты. Всю жизнь лечим что-то одно. Но зато “свою” болезнь знаем от и до. Досконально!

– Ногу отрежете? – тихо спросил Руслан, заставив Павла на секунду запнуться.

– С ногой, Руслан, предстоит расстаться! Никто не предложит тебе другого, более верного лечения. И нигде! Ни в Америке, ни в Японии. И никто! И нигде. Ты готов?

Павел заметил непроизвольное движение Руслана, стремящегося приподняться – болевой импульс, посланный из зоны роста опухоли в ответ на мышечное сокращение, тут же исказил его черты, и сделал вид, что не заметил.

– Изменить ничего нельзя! Ногу сохранить – нельзя! И операция будет тяжелой. И для тебя, да и для меня. Это я тебе обещаю, – Павел улыбнулся. – Ведь предстоит удалить всю бедренную кость, вычленив ее из сустава. Кроме того, чем больше тканей мы удалим, тем лучше. Надежнее. Потому что твоя опухоль – злокачественная, а, значит, она способна распространяться в организме, как бы передвигая свои клеточки по тканям и сосудам. Я думаю, и это тебе следует знать.

Павел говорил все тише и мягче.

– А теперь – самое главное! Тебя можно вылечить. Ты не умрешь! Ты будешь здоров. Да, без ноги. Но разве это главное? Ты сильный, я вижу. Нет, не потому что у тебя сильные руки, а грудь, как у быка. Ты сильный по-другому. Дьявольски сильный. Ты даже пока сам пока не знаешь насколько. Поэтому, ты проживешь и без ноги. Да черт с ней, с ногой. Уже два месяца ты не можешь подняться с постели и пойти как раз потому, что она у тебя все еще есть. Она мешает тебе, мучает, болит. Токсины, что опухоль выбрасывает в кровь постоянно, каждую секунду, отравляют тебя. Они действуют на твои почки, на печень и сердце. А не будет ноги – и через неделю тебя в кровати не удержать! Гарантирую. Парадокс? Да. В некотором роде. Согласен?

– Согласен, – сказал Руслан и улыбнулся по-настоящему искренне.

– Согласны, – повторили за ним все, кто находился в палате, будто требовалось единодушное решение.

– Отлично, – Павел устало поднялся. Подобные разговоры всегда отнимали у него много сил. – Завтра тебя переведут к нам. И мы еще раз с тобою поговорим. Предстоит обсудить детали. И с вами – тоже, – кивнул он в сторону сплоченно стоявших “родственников”, не выделяя никого. – До свидания.

И, пройдя сквозь вновь расступившуюся “стенку”, он вышел из палаты.

В ординаторской выпили на посошок. Заведующий отделением был рад, что Павел легко согласился забрать на себя сложного пациента, и с удовольствием наливал по этому поводу.

Надо оперировать. Павел это прекрасно понимал, но внутреннее нежелание выполнять подобную операцию бушевало у него в душе.

Операции, связанные с удалением конечностей, никто не любит выполнять, но не в силу их трудоемкости и длительности. Это как раз пустяки. Об этом хирург не задумывается. Все дело в той противоестественной картине, что возникает перед глазами участников операции, когда удаленная нога или рука, пусть часть – голень, стопа, кисть, отсеченные последним движением скальпеля, падают на пол на заранее расстеленную клеенку. В кровавых брызгах мертвый орган живого человека – как немой свидетель: врачи сейчас, здесь – сделали что-то не то – унизили, искалечили, изуродовали совершенное человеческое тело, подобие божьего.

И противный склизкий комок перекатывается в желудке, вызывая тошноту, а сотни острых иголок вонзаются в сердце. Вот так чувствует себя хирург под жаркими операционными софитами.

Глава V

“– Руслан, я к тебе…

Наконец-то, меня заметили. Тишина, как будто выключили звук. Чего они так перепугались? Меня? Странно! Смотрят, как на привидение. Ну просто немая сцена!

– Руслан, да что с тобой? – нарушил я эту тишину.

Я прошел вперед, облокотился на стойку кровати, предоставляя пространство Катерине.

– А-аа, все в порядке, все хорошо, Павел Андреевич. Нога не болит. Совсем.

Еще вчера он жаловался на сильные фантомные боли, что не дают ему уснуть. Что ж, эти боли будут беспокоить его минимум полгода, а быть может и дольше, если он столько проживет, но помочь я не могу, и стараюсь о своем бессилие не думать.

– Руслан, так нельзя, я говорю спокойно, не возмущаюсь. Я уговариваю. – Шумите! Мешаете мне и другим пациентам. И дышать здесь нечем. Воздуха в палате – на одного, о-д-н-о-г-о, – растягиваю я слово для убедительности, – максимум – для двух. А вас – восемь!

Я обвел взглядом присутствующих, будто считая. Троих я видел раньше, помню. Остальных, возможно, нет. А вот этих, самых диких – я точно не встречал. Они стоят у изголовья кровати, обросшие, черные, не по-городскому грязные и смотрят в сторону, в окно. На них, что ли, орал Руслан? Похоже. Впрочем, дело не мое.

– Значит, ты понял, принял к сведению, учтешь?

Я сам оставляю ему лазейку. Принять к сведению и выполнить – разница! Но настаивать бесполезно. И к чему? Трата нервов. Моих! К черту! Выпишу его через неделю, а лучше – через три дня! Пусть уезжает в родную Ичкерию. Надеюсь, мы никогда не встретимся.

– Доброй ночи всем.

Я вышел из палаты. Напряженный гул возобновился.

Среди оставшихся больных по-настоящему меня интересует и беспокоит только еще один пациент – Дмитриев. Он тоже лежит в одноместной. В “полулюксе”. Отдельный туалет с унитазом-компакт, на двери палаты – замок, внутри – холодильник и телевизор. Не хватает кондиционера и телефона, и я бы сам в ней жил. В эту палату, как правило, кладут по блату – по распоряжению главного врача, по просьбам наших коллег, моих знакомых, родственников и знакомых сотрудников отделения, и, конечно, за деньги.

Дмитриев один из тех, кто лежит там по распоряжению главного.

Поступил он как простой “смертный” и сначала произвел обычное впечатление. Вернее, никакого. Работяга – без денег, без связей, без родных. Без понимания ситуации, в которой очутился. В истории болезни записано: место работы – завод, место жительства – далеко, номер телефона – нет! И наружностью Дмитриев обладает неприметной. Неопределенной. Он не высок, ниже среднего, но не карлик, худой, редкие белесоватые волосы, выцветшие голубые глаза над повседневными мешками, средних размеров нос, раздвоенный на кончике, как у артиста Баниониса, плохие зубы. В молодости, наверное, был эдакий живчик, но годы и употребление горячительных напитков, изменили характер. Хорошо представляю образ его жизни. Одинокий мужчина, живущий по инерции. Работа, а потом… Время, которое надо убить! И проще всего – выпить. Нет смысла уходить из дома. Дома – тепло и тихо. На бутылку и закусить – хватает даже при условии, что зарплату платят нерегулярно. Но много ли ему надо? Потом, расслабившись на тахте, покрытой еще маминым покрывалом с вечно плывущим по сине-зеленой поверхности овального озера голубым лебедем, сквозь полудрему смотреть в мерцающий экран старого телевизора. Что показывают? А, все равно! Лишь бы ящик говорил. Чтобы не сойти с ума и не оглохнуть в тюремной тишине.

Медлительный и безразличный, он терпел до последнего”.

Глава VI

– Павел Андреевич, вы можете спуститься?

Звонок в кабинете Родионова раздался около одиннадцати. Свои ежедневные консультации в поликлиническом отделение, где он проводил первичный отбор больных для операций, Павел обычно назначал на час дня.

Не дождались. Значит, срочный больной. Или тяжелый, догадался он.

Между этими понятиями существует разница. Срочный – это тот, кто требует немедленной госпитализации и с вероятностью в девяносто процентов сегодняшнего оперативного вмешательства. Его состояние может быть удовлетворительным и даже хорошим. Пока. Но оно непременно ухудшится, если не предпринять адекватных мер. А по-настоящему тяжелым больным, обращающимся в онкологическую клинику, врачебная помощь уже не нужна. Поздно!

– Оставьте его в покое. Дайте человеку спокойно умереть. Поставьте себя на его место, – уговаривают доктора родных и друзей.

Но те никак не хотят ставить себя на место умирающего. И вообще не хотят, чтобы он умирал. Чаще всего – искренне. Они настаивают, ругаются, грозят. Они действуют из лучших побуждений.

Безусловно, эти категории смешиваются, наслаиваются друг на друга. Лечить или не лечить? Положить или отказать? Проблема выбора. Как в магазине.

Вызывали урологи. Довольно часто в этот кабинет обращались больные с острой задержкой мочеиспускания, то есть в таком состоянии, когда человек не может опорожнить свой переполненный мочевой пузырь ввиду механического препятствия. Характер препятствия может быть двояким – это или опухоль, или сгусток крови. Независимо от причины – показана операция.

“Ну, неохота оперировать, хватит уж на сегодня, не хочу. Простите меня, но пусть меня ждет больной симптоматический, безнадежный”, – просил Павел, шлепая шлепанцами по коридору, сам не зная кого, и не верил, что его просьбу услышат. И ошибся.

В кабинете, как и в урологических палатах, чувствовался тот же устойчивый запах. Павел непроизвольно поморщился.

На старой разболтанной кушетке, стоявшей в дальнем углу кабинета, лежал мужчина. На первый взгляд, он выглядел лет на пятьдесят – казался истощенным и очень больным. Он не стонал, не жаловался, а молча смотрел в потолок и на его пожелтевшем лице невозможно было прочесть о чем он думал. И на появление Павла он не отреагировал.

За столом, где обычно восседал Бабенко и, сбоку от него, медсестра Лена, сейчас никого не было. Зато из-за ширмы, расположенной прямо напротив двери, раздавались громкие стоны, мычание.

– Привет. Звали?

– Добрый день. Павел Андреевич.

Павел заглянул за серое полотнище ширмы, равномерно покрытое многомесячной пылью.

На гинекологическом кресле, забросив ноги на «рога», лежала женщина. Цветастое платье было задрано до пояса, ниже пояса – ничего. Её голова, со спутанными рыжими волосами, не останавливаясь ни на секунду, металась по оранжевой клеенке, покрывающей холодный металл. Бедра, белые как молоко, мелко подрагивали, а лобок, бугром выступающий выше уровня запавшего живота, покрытой густой рыжеватой порослью, проецировался прямо напротив нижней половины лица Бабенко и издалека казалось, что у него – борода.

Павел отчетливо рассмотрел крупные капли пота на лбу у женщины и то, как она прикусила нижнюю губу, стараясь перетерпеть боль.

“Бабенко выполняет цистоскопию, – понял Павел – исследование, позволяющее осмотреть полость мочевого пузыря визуально через металлическую трубку с увеличительной линзой на конце, диаметром приблизительно один сантиметр. – Процедура не приятная, болезненная, но не дорогая, и в общем-то простая”.

Женщина опять застонала сквозь закушенные губы и что-то невнятно проговорила.

– Сергей Арнольдович, – заговорил Павел раздраженно, – здесь у вас женщина, там – мужчина. Я понимаю, ничего страшного. Но какие-то нормы приличия должны соблюдаться! Как-то нехорошо.

– Павел Андреевич, она же за ширмой. Потерпите, дорогуша, – Бабенко продолжал осматривать полость органа в окуляр и разговаривал одновременно и с Павлом, и со своей пациенткой. – Вызвал её по очереди. И потом… им – не до того. Правда, дорогуша?

Женщина и в этот раз промычала что-то невразумительное, боясь открыть рот и не сдержаться, и разразиться животным надрывным плачем. Нет, ей было не все равно. Помимо боли, ее мучили обида и унижение. Сегодня, впервые войдя в кабинет, она была обескуражена присутствием здесь пациента мужчины – тот лежал на кушетке, высоко задрав рубашку, опустив расстегнутые брюки и черные хлопчатобумажные трусы, обнажив свой живот для осмотра. Вопросы, заданные доктором в первые минуты беседы, также огорошили её непривычной бестактностью. Ее шокировало предложение раздеться и то равнодушное внимание, что оказывал ей доктор, пока она, стоя прямо напротив него, неловко стаскивала с себя колготки, затем – трусы, а потом, поддерживая обеими руками платье на уровне живота, переминаясь с ноги на ногу и стесняясь повернуться к доктору задом, смешно пятясь, взбиралась на кресло. Сейчас она лежала на кресле с закрытыми глаза и сквозь боль прислушивалась к тому, о чем говорил доктор, уткнувшись в её гениталии. И открывать глаза, раньше чем окончатся ее мучения, она не собиралась.

– Кого осматривать? – после паузы, заполненной долгим укоризненным взглядом в сторону Бабенко, спросил Павел.

– А вон того, на кушетке.

Павел еще раз окинул взглядом картину происходящего.

Бабенко по-озорному вглядывался в окуляр тубуса, торчащего из женской уретры. Он максимально приблизил лицо к наружным половым губам и левой щекой задевал их по рыжеватым курчавым волосам. Медсестра, ненатуральная блондинка, привлекательная, но слишком крупная, с широкими плечами, широким задом, толстыми ногам, наблюдала за процедурой сверху, немного отстранившись назад, лениво переводя свой взгляд с женского живота на лысеющую макушку доктора. Пациентка, сжавшая кисти в кулаки, будто готовила удар своему истязателю, не ритмично подергивалась всем телом, жмурилась и покусывала губы.

Павел еще раз устало вздохнул и вышел из-за ширмы.

Больной по-прежнему лежал неподвижно. Павел взял один из стульев, стоящих у стола, донес его до кушетки и сел. Нет, он не пошевелился. У Павла мелькнула мысль, уж не в коме ли пациент? Вроде, нет, выражение глаз осмысленное.

– Что беспокоит? – начал Павел без предисловия – не выяснив ни имени, ни фамилии, ни возраста, не представившись сам. Больной и в самом деле показался ему тяжелым – лишние формальности были ни к чему.

– Болит. Живот. Справа.

Неожиданно мужчина заговорил ровным спокойным басом, и Павел подумал, что этот голос в данный момент не сочетается ни с истощенным телом, принадлежавшем, скорее, подростку, ни с безразличным поведением, свидетельствующим о том, что человек болен и силы его на исходе. Болен! Павел уже успел обратить внимание на патологическую асимметрию живота – справа, в подреберной области, через переднюю брюшную стенку выбухала опухоль. Ему, опытному доктору, это сразу бросилось в глаза. Павел прикоснулся к коже. Она была горячей. Пощупал живот. Очень мягко потрогал саму опухоль, не причиняя боли. Большая. Сантиметров двадцать, определил он, впрочем, возможно еще больше. Проверил пространство подмышечных и надключичных областей и не обнаружил в этих зонах данных за метастазирования в лимфатические узлы. Впрочем, диагноз рака или какой-то иной формы злокачественной опухоли почки – сомнений не вызывал. И огромные размеры опухоли, и общее тяжелое состояние больного, которое, как понял Павел, быстро ухудшалось в последнее время – позволяли безапелляционно выставить этот страшный диагноз. И прогрессирующая потеря в весе, и интоксикация, и гипертермический синдром, и анемия, и боль – достаточно?

– Сколько вам лет? – спросил Павел по врачебной привычке.

Случай казался ясным: симптоматика! Другими словами, лечение по симптомам. Болит – прием обезболивающего. Температура – средств для ее понижения. Кровотечение из распадающихся тканей опухоли – гемостатические препараты. Оперировать – поздно! Слишком большая опухоль, слишком плохое самочувствие.

Но ответ удивил: – Тридцать восемь.

Только что Павел не сомневался, пациент, безучастно лежавший перед ним, по крайней мере, на десять, пятнадцать лет старше.

Возраст менял ситуацию. Как бы плохо больной не выглядел сейчас, у него наверняка сохранились жизненные резервы – человек, вообще-то, создание живучее.

Павел задал еще один вопрос: – Болеете давно?

– Неделю, – после раздумий медленно ответил пациент и, наконец-то, вопросительно посмотрел на Павла.

Павел знал, в психологии человека заложено свойство отождествлять время начала болезни со временем, когда он сам, наконец-то, обращал на нее свое внимание. И ничего поделать здесь нельзя! Подавляющее большинство больных искренне удивлялись, когда им объясняли и доказывали тот факт, что рак, эта страшная болезнь, не возникает в один день. Что процесс роста опухоли довольно медленный и постепенный. Что при выполнении элементарных приемов самоосмотра и простом анализе своего самочувствия, определить болезнь в ранних стадиях несложно, еще до того, как она станет необратимой и смертельной.

Павел откровенно заскучал. Сейчас придется разговаривать. Длительно и, конечно же, безуспешно убеждать больного в том, что болеет он, скажем, год – об этом наглядно свидетельствовали размеры опухоли. Терять время ему не хотелось.

“Нет, беседовать, пожалуй, не будем. В другой раз. Парень молодой, надо положить, вдруг потянет”, – решил он и, вставая, произнес. – Будем вас оперировать. Готовьтесь.

– Хорошо. Ладно, – ответил мужчина, не повернув головы, но пожав плечами, как бы договаривая: конечно, какой разговор.

– Сергей, кладите, – обратился Павел к Бабенко. – По-срочному.

Как раз в этот момент Бабенко закончил выполнение процедуры и выглянул из-за ширмы. Павел услышал, как постанывая и учащенно дыша, с кресла спускается женщина, и поскорее вышел из кабинета.