Второй шанс.

– Только что?

– Только то, что у неё совсем никого нет, и пойти ей тоже некуда. Бедняжка.

– Вы это о чём? Её привезли из дома.

– Да разве же можно назвать домом то место, где ты находишься на птичьих правах? Полиция выяснила, что ту квартиру она лишь снимала и уже установила истинную хозяйку помещения, а она в свою очередь больше не желает её видеть. Из-за регулярной задержки оплаты, как я слышала. Сиротам в наше время приходится несладко. У вас есть пять минут, – с этими словами, вернув планшет для медицинских бумаг на отведённое ему место, медсестра покидает палату, притворяя за собой дверь, но я едва ли должным образом замечаю свершившийся факт.

Всё моё внимание отдано кроватке на колёсах по правую руку от основной постели, тщательно завёрнутому в голубую пелёнку мальчику, мирно спящему в прозрачном боксе и больше не являющемуся грязным и неопрятным, и тому человеку, который, в положении на спине повернув голову налево, напряжёнными руками с подсоединёнными к ним трубками и капельницами сильно сжимает одеяло, будучи неспособным успокоиться, расслабиться и отдохнуть даже во сне. В разговоре с Гэбриелом в вызывающей отторжение форме я выразил мысль о недопустимости имён, но немного опущенный взгляд сам зацепился за основные данные в карте, ещё когда медсестра даже не прикоснулась к ней, и теперь мои недостойные истинного мужчины жесты и порывы более не безымянны. Это не относится к ребёнку, но напрямую связано с шоколадно-карими глазами, сейчас скрытыми за периодически подрагивающими веками с пышным веером ресниц, абсолютно чистым телом в свежей больничной рубашке, на коже которого не видно ни одного пропущенного нелицеприятного пятнышка или косметического следа, и закручивающимися в локоны на кончиках вымытыми волосами цвета тёмного каштана. Я вижу молодость, наивную невинность, дурманящую опрятность и манящее очарование, но всё это лишь образ и картинка, в которых нет ничего настоящего, а не искусственного и реально имеющего место.

Под ними лишь скрыто истинное нутро, уродливое, гадкое и паршивое, в отличие от смысла, вложенного в значение райского и завораживающего уши имени, а то, что обретено и достигнуто посредством отзывчивости, великодушия, усилий, стараний, доброты и самопожертвования других людей, не сохранится надолго, а значит, это просто фантазия. Да, возможно, яркая, запоминающаяся, вполне способная свести с ума, будоражащая и ослепительная, но всё-таки кратковременная и в конечном итоге выкидывающая тебя исключительно в опустошающую и мрачную реальность, где привлекательность физической оболочки вовсе не символизирует красоту и внутреннего царства, которое вполне может быть пугающим, отвратительным и страшным. В моём же мире и так предостаточно темноты и иллюзий, и когда отведённые мне минуты берут и становятся прошлым, я не продлеваю этот странный момент одновременно прозрения и самобичевания, а просто выхожу за дверь. Завтра непростой день, и к нему необходимо тщательно подготовиться.

Глава 3

Сердце бьётся, как бешеное, и только и делает, что угрожает вылететь из груди, но, пусть и тяжело дыша, так я, по крайней мере, понимаю, что сегодня точно больше не усну. Не потому, что к шести часам утра, обозначившимся на электронных часах, частично разбавляющими темноту свечением своих зелёных цифр, уже полностью выспался и совершенно не хочу спать, а просто потому, что вовсе не желаю снова видеть кошмары. Я и так еле-еле заснул около двух часов ночи, и пусть уж лучше весь ещё только предстоящий мне на работе день я буду выглядеть, как зомби, чем сознательно заставлю себя опять погрузиться в мрачные и трагичные сновидения. Мне снились молящие о спасении новорождённые мальчики, не перестающие кричать, ведь для них это единственный способ быть услышанными, десятки таблеток, рассыпавшихся по полу, но подобранных максимально быстро и почти без промедления запитых стаканом воды, посреди холодной и лютой зимы прыгающая в воду девушка, буквально камнем уходящая ко дну из-за мгновенно намокшего и потяжелевшего пуховика, проблесковые маячки полицейских машин и ненужной кареты скорой помощи, утраты, слёзы и одно лишь горе.

Я проснулся весь в холодном поту, и, хотя с тех пор и минуло уже достаточно времени, а ритм моего дыхания постепенно стабилизируется и возвращается к нормальному, удивительно яркие и чёткие фрагменты до сих пор стоят перед моими глазами и в самое ближайшее время явно абсолютно никуда не собираются исчезать. Это выматывает и тревожит, ведь в них не было ничего даже отдалённо позитивного, светлого и радостного, но одновременно и толкает прочь из дома туда, где, вытесняя всё остальное, остаётся лишь работа, и уже к половине седьмого по совершенно пустым улицам я благополучно доезжаю до участка. В столь ранний час здесь не особо и людно, ведь максимальное количество служащих здесь традиционно бывает лишь днём, и формально моё дежурство ещё даже не началось, а я в свою очередь никогда не приезжал на работу настолько заранее, но внезапно ставшее важным дело не требует отлагательств. Глаза слегка слипаются, и некоторой части меня хочется лишь найти горизонтальную поверхность или просто опустить голову на стол, и плевать на кошмары, но, вооружившись кофе из автомата, я заставляю себя перестать даже думать об этом, отказываюсь от самого лёгкого пути и погружаюсь в чтение.

******

Просыпаюсь я от того, что кто-то яростно, но одновременно не слишком и грубо тормошит меня за правое плечо. С трудом приоткрыв глаза, я обнаруживаю, что моя голова покоится на досье, которое наверняка уже частично отпечаталось на моей правой щеке. Отделение заполнили сослуживцы и шум телефонных звонков, разговоров, перебираемых бумаг, щёлкающих автоматических ручек и другой офисной техники, а слева от моего стола стоит Гэбриел и пытается привести моё тело в чувство. Всё, что я помню, это то, как всего на секунду уткнулся лбом в деревянную столешницу, желая лишь немного передохнуть и осмыслить уже открывшиеся факты, прежде чем погрузиться в менее важные по сравнению с главным детали и подробности. Но, должно быть, обратно я так и не выпрямился и в какой-то момент просто отключился. Мне неведомо, когда точно это произошло, и сколько тогда было времени на часах, но то, что вернуться к прерванному сну мне ни при каком раскладе не светит, более чем просто очевидно. За окнами вовсю мерцает яркое летнее солнце, но если я что и усвоил за годы службы, так это то, что у преступников и злодеев нет ни коротких дней, ни выходных, ни отпусков. Поэтому, садясь прямо в рабочем кресле, я протягиваю руку за бутылкой, которую предлагает мне Гэбриел, и, лишь жадно проглотив всё её водное содержимое пересохшим горлом, начинаю включаться в работу:

– Который час?

– Ровно девять. Ты в порядке? Тебе не плохо?

– Нет, – тут же отрицая в корне неверное предположение, качаю головой я. Физически я совершенно здоров, даже если, возможно, немного и голоден, что легко разрешимо посещением общей столовой или автомата с едой по пути на выезд, а всё остальное не требует экстренного вмешательства. Да и вообще не от каждого недуга есть врачи. Не каждую болезнь можно вылечить, и далеко не каждого человека можно спасти, а в особенности от самого себя.

– Точно ничего не случилось? Ты здесь давно?

– Довольно-таки.

– Слушай, Ник. Тут такое дело. Я думаю, что тебе стоит поехать домой и денёк отдохнуть. Я без проблем тебя прикрою. Ну что скажешь?

– Я ценю твою заботу, и спасибо тебе за неё, но нет. Мне лучше здесь.

– Но я не видел тебя таким вымотанным и, не знаю, опустошённым что ли с тех пор, как…

– Не надо, Гейб, – не дожидаясь основательной и полноценной конкретики, перебиваю его я. Он не скажет мне ничего нового и чего-то такого, что вдруг станет для меня открытием, а мне и самому болезненно ясно, что вчерашние события влияют на мой рассудок сильнее, чем я готов признать, и пробуждают к жизни вещи, воспоминания и мысли, которые казались мне похороненными навсегда. Но это не значит, что у меня есть желание ворошить прошлое и снова видеть необоснованную жалость в чужих глазах, особенно учитывая тот факт, что о действительно самом трагичном и душераздирающем, по крайней мере, в моём понимании, я так никому и не рассказал. У каждой медали есть две стороны, но в данном случае о второй известно лишь мне одному, а, обнаружив её далеко не сразу и не зная, как заговорить о внезапно ставших моим достоянием фактах, я так и оставил их при себе. Возможно, в глубине души это и уничтожает меня, но и омрачать сохранившуюся светлую память об ушедшем человеке в глазах тех, кто его знал и, в отличие от меня, глубоко, преданно и истинно любил, в мои намерения не входит. – Я просто почти не спал. Но свежий воздух меня взбодрит.

– Ты уверен?

– Предельно. Куда надо ехать?

– Студенты с утра пораньше решили провести обряд посвящения, и, находясь в воде, один из них наткнулся на руку утонувшей девушки.

– Или же убитой, от которой таким образом просто избавились.

– Или так, да. Пока на место добираются криминалисты, судебно-медицинский эксперт, криминальный следователь и детективы, наша задача оцепить берег и подходы к нему и никого туда не пускать.

– Ну, тогда поехали.

– Ник?

– Я обещаю, я в порядке, – но в действительности это не совсем так, и я не только не спорю с Гэбриелом, когда он говорит, что сядет за руль, но и уже у ярко-жёлтой полицейской ленты, огораживающей всё-таки место преступления, а не банального несчастного случая, заговариваю с другом совсем не о сегодняшней жертве. С извлечением её тела из водоёма позади нас не всё так уж и просто, и, наверное, это ужасно, обсуждать жизнь и способы решения житейских проблем по-прежнему существующих людей, в то время как в двух шагах от тебя пытаются вытащить на поверхность уже лишённое души тело, но здесь можно помочь лишь поиском виновного и ответов, а вместе с этим и установлением справедливости, а напрямую ничего из этого к сфере моей деятельности не относится. Мы лишь патрульные, а за непосредственное расследование и раскрытие преступлений отвечают совершенно другие лица. Нашей же задачей является лишь обеспечение условий для того, чтобы они все могли спокойно выполнять свою работу на пресловутом месте преступления, где бы оно ни находилось, и если у нас всё под контролем, как сейчас, то общаться между собой вовсе не запрещено.

– Вчера ты сказал, что есть и другие варианты, и что нужно просто тщательно всё обдумать. Что ты имел в виду? – спрашиваю я, ведь, в конце концов, нужно что-то решать, без особых медицинских на то показаний в больнице никого не держат сильно долго, и, даже не успев реально погрузиться в эту историю, я и так знаю, что в этом плане дни девушки сочтены. Ходить вокруг да около банально некогда, да и незачем, ведь, хотя Гэбриел и промолчал, он не слепой и ясно видел, что именно я читал в кабинете и на чьём конкретно досье случайно забылся урванным поверхностным сном.

– Конечно, то, что кто-то должен проявить инициативу и позаботиться о ней, не разлучая её с ребёнком.

– Так вы с Эвелин размышляете об этом?

– Нет, ты что. Я и не думал, что из-за беременности она станет слегка стервозной и начнёт до такой степени ценить личное пространство, что временами становится жутко, но факт остаётся фактом, поэтому я даже и не заикался. Будь обстоятельства другими, пожалуйста, но сейчас совершенно неудачное время. Мы только снова разругаемся из-за того, что я в очередной раз не понимаю якобы очевидных вещей, а мне этого совсем не хочется.

– Так что теперь?

– Нужно купить автомобильное кресло.

– Я серьёзно, Гэбриел.

– И я. Без его наличия в машине новорождённых не выписывают. Эвелин уже давно требует от меня его купить, а я всё торможу.

– А если ребёнок не совсем только что появился на свет? Оно всё равно нужно, чтобы покинуть больницу?

– Ты что это, Ник? Я не подразумевал, что этим кем-то должен быть ты. Я имел в виду, что тебе необязательно подавать рапорт, а не то, что нужно тащить её к себе домой. То, что ты прочитал досье, ещё ничего не значит. За исключением основных сведений и деталей там полно белых пятен, о которых может поведать только она сама. Откуда тебе знать, что она, к примеру, не воровка? В совокупности всё это очень и очень рискованно, – да, чисто теоретически это, и правда, опасно для меня, моей работы и распланированного будущего, в котором я знаю, по крайней мере, то, чем буду заниматься и через десять лет, если к тому моменту меня, конечно, не застрелят. Мало того, что экстренный вызов зафиксирован в системе, и этот факт оттуда никак не стереть, так есть ещё и показания соседей, свидетельствующие о том, как долго плакал ребёнок, а дверь никто не открывал. На них, занесённые в протокол, следует отреагировать не иначе как обращением в службу опеки, поэтому да, мне однозначно много из-за чего может взять и серьёзно влететь. И не учитывать это просто преступно, но…

– Ты, конечно же, прав, и она действительно может оказаться кем душе угодно. Но у меня есть возможность… И деньги. Просто дело ведь не столько в них, – отвечаю я, но всё это чушь, ерунда и самая примитивная отговорка, какая только может быть. Всё начинается с намерения, и пусть я не уверен, что полностью отдаю себе отчёт в собственных же ожидаемых действиях и их вероятных последствиях, кого при всём при этом я пытаюсь обмануть? Глубоко в сердце оно уже всё решило за меня. А ещё если ты что-то можешь, то не позволяй себя ничему остановить и просто действуй. Другого тут банально не дано.

– Прежде всего, конечно, совсем не в них, но знаешь, я думаю, что ты справишься. Только начать всё равно придётся с детского кресла, – эти слова не лишены смысла, да и вообще Гэбриелу, готовящемуся стать отцом, куда лучше знать о том, что нужно ребёнку, и об обязательных правилах перевозки детей в автомобиле, но, в этот раз укладываясь в установленные часы посещения больных, я размышляю, что мы оба, возможно, поспешили. Поторопились тогда, когда в своём узком кругу фактически решили чужую судьбу, распорядились ею по своему усмотрению и сочли, что не встретим ни единого возражения. Прежде всего, это относится ко мне, ведь это я собираюсь сделать что-то конкретное, взяв на себя многогранную заботу о совершенно незнакомом человеке, которого видел всего лишь дважды в жизни, и его ребёнке, что автоматически усложняет и без того не лёгкую ситуацию, но кое-чего мы явно не учли.

Даже столкнувшись с финансовыми проблемами задолго до этого дня, как одна из множества, Кензи, чьё имя я узнал ещё вчера из медицинской карты, а полностью оно звучит, как Маккензи, совершенно свободна и вовсе не обязана покоряться незнакомцу и вверять ему свою жизнь только потому, что он так сказал. А ещё ей, возможно, и не настолько нужен ребёнок, чтобы сознательно оказаться в своеобразной клетке, и для неё предпочтительнее расставание с ним, чем продиктованная исключительно благими намерениями с моей стороны полнейшая зависимость от постороннего лица. Каждый волен выбирать, но в то же время лично ей я вряд ли предоставлю такую роскошь. По крайней мере, я думаю так до тех пор, пока не вхожу в нужную палату и ввиду отсутствия девушки в кровати не оказываюсь в положении застигнутого врасплох, когда, не удержавшись, подхожу ближе к боксу с ребёнком. Она бесшумно появляется из ванной комнаты позади и обнаруживает саму себя лишь сломленным, ранимым и дрожащим шёпотом из-за моей спины:

– Вы здесь, чтобы забрать его, ведь так? – так и не успев дотронуться до малыша, я тут же оборачиваюсь на голос и впервые вижу его обладательницу одновременно и ухоженной, и находящейся в сознании, а не спящей, как это было вчера. Даже с расстояния двух метров мне очевидно, что она вся, кажется, дрожит, то и дело перемещая взгляд между мною и ребёнком, но не предпринимая попыток подойти, и так я понимаю, что ей страшно. Не только за дитя позади моего тела, но и за саму себя. Из-за меня. По той простой причине, что я не вызываю доверия и лишь одним своим присутствием провоцирую внутри неё волну неконтролируемого панического страха, принуждающую стоять на месте и не совершать лишних движений.

Хватило всего одного крика, чтобы заставить её испытывать всё это, а сколько уйдёт времени на устранение такой реакции, и представить страшно. Так как я тогда вообще могу просто заговорить о насущном? Протянуть руку помощи? Предложить всё нужное и необходимое? Дать относительную уверенность в завтрашнем дне? Гарантировать стабильное ощущение безопасности? Открыть дверь своего дома? Да никак. Надо просто прыгнуть, и дело с концом. Именно это, глубоко вздохнув, в конечном итоге я и делаю. Отключив голову и ни о чём не думая. Оставляя это на потом. Откладывая до лучших времён.

– Я не стану сообщать о том, как вы жили и что делали со своим ребёнком, а точнее, чего вы для него не делали, но вы едете со мной. Неважно, завтра или в другой день. Просто тогда, когда вас выпишут. Не докладывая в службу опеки, я здорово рискую работой и карьерой, рискую этим ради вас, поэтому будьте так добры делать то, что я говорю. И не вздумайте бежать. Отныне я всё время буду на связи с больницей, и, если что, мне тут же сообщат. Какое-то время поживете у меня, пока мы не придумаем, что делать дальше.

– Но зачем? Зачем вы так поступаете? – всё тем же слабым и лишённым какой бы то ни было силы тоном спрашивает она, беспокойно теребя и перекатывая ткань хлопковой больничной сорочки в своих бледных и слишком тонких пальцах. Они трясутся так, словно на горизонте маячит казнь, и именно мне отведена роль карающего палача. Это зрелище почему-то сжимает желудок, и я буквально заставляю себя отвести от него свой взгляд, ведь ей вряд ли понравится, если, поддавшись обуревающим меня преимущественно отрицательным эмоциям, я вдруг сделаю что-то такое, что лишь усилит её кажущийся первобытным страх.

– Потому что могу, – просто отвечаю я. – И ещё кое-что.

– Да?

– Прекратите уже наконец дрожать. Это ужасно раздражает. Просто бесит, если честно.

Глава 4

– Прекратите уже наконец дрожать. Это ужасно раздражает. Просто бесит, если честно.

Знаю, говорить такое не самое лучшее решение, когда как минимум ты вроде бы хочешь, чтобы человек перестал испытывать страх лишь из-за одного твоего присутствия, а как максимум, чтобы и вовсе успокоился. Но, судя по языку её напуганного тела, Кензи явно в курсе того, что вызывает у меня лишь неприязнь, презрение, ярость и гнев, словно высосавшие из палаты весь кислород, а поэтому притворяться, что я её не ненавижу, нет совершенно никакой нужды. И, как итог, я не особо и пытаюсь замаскировать злобу под нечто иное, излучая яд и отравляющие воздух токсины, заставляющие Кензи дышать через раз, а потом стремительно прохожу мимо, будто она само воплощение дьявола на земле, и от неё лучше держаться подальше.

В принципе следующие полтора дня я это благополучно и делаю, оправдывая себя наступившими двумя днями выходных, потребностью отдохнуть, некоторыми делами как по дому, так и вне его стен, и отказываюсь от мысли ехать в больницу и третий день подряд, наплевав на то, что Кензи, возможно, уже знает, что кажущийся ей первым визит на самом деле таковым не являлся. Пожалуй, я звоню в учреждение гораздо чаще необходимого, чтобы раз за разом лишь убеждаться, что она не сбежала и по-прежнему находится в закреплённой за ней палате. Я веду себя так, как будто ей есть где скрыться, хотя это и не может быть дальше от реальности, чем уже есть, но у меня словно развилась паранойя, не подлежащая обузданию, или же мания всё контролировать, обостряющаяся с каждым часом, что я не вижу Кензи и не могу знать, что она делает и заботится ли надлежащим образом о своём ребёнке. Когда к концу первого своего выходного дня я узнаю, что завтра их можно забирать хоть с самого утра, меня охватывает некоторое облегчение. Теперь она хотя бы будет всегда на виду, и мне не придётся тратить львиную долю своего времени на звонки, донимающие других людей, отрывающие их от пациентов и не дающие им спокойно работать. Я прошу передать ей, чтобы она была готова к десяти часам и ждала меня внизу, и, бросив трубку после окончания разговора куда-то в светло-шоколадные диванные подушки, вновь оказываюсь связан с больницей уже лишь в физическом своём обличье, когда в оговорённое время ввиду отсутствия Кензи в холле первого этажа, где ей вообще-то и надлежало быть, вынужденно поднимаюсь наверх и вхожу в палату.

– По-моему, я внятно передал, чтобы вы ждали меня у входа на первом этаже, – без всякого приветствия и обходительности, едва оказавшись внутри, сразу же перехожу к делу я. Быть может, мне и надлежит испытывать стыд и угрызения совести из-за несоблюдения элементарных правил вежливости, но эти чувства спят, а я снова улавливаю то, что пребываю в явном бешенстве, и хлопнувшая за спиной дверь, которую я не придержал, лишь окончательно доводит меня до точки. – Что здесь не ясно?

Когда я только переступил через порог, Кензи склонялась над боксом со своим ребёнком и вроде бы улыбалась ему, но теперь, повернувшись ко мне лицом, тем не менее, смотрит лишь в пол и на свои заламываемые руки, утратив всякое расположение духа, и её голос отвратительно тих и вряд ли заслуженно виноват:

– Я уже собиралась спуститься, но оказалось, что на выписке не хватает подписи врача. Её вот-вот должны принести, – мне неведомо, где конкретно ей нашли севшее, как влитое, и словно сшитое специально для неё платье глубокого синего цвета, и откуда взялись и комбинезон с шапочкой на ребёнке, и хотя они оба, и правда, одеты и готовы к выходу, возможно, стоит быть повнимательнее и полагаться исключительно на себя. Например, побеспокоиться о бумагах лично и перепроверить всё необходимое буквально сразу, не отходя от поста медсестры, а не уйти, чтобы вникнуть лишь потом и тем самым заставлять меня ждать.

– Ладно. Я их потороплю, а ты бери ребёнка, иди вниз и жди меня там. Живо, – фактически приказываю я и с удовлетворением отмечаю, что мне не потребуется повторять. Не дожидаясь моих новых указаний и быстро беря своего сына на руки, Кензи проходит мимо меня в придерживаемую мною дверь и, игнорируя лифт, сразу же устремляется к лестнице. Что ж, это вполне здравое и разумное решение, учитывая, что его можно прождать не одну минуту, а я ясно сказал не задерживаться и оказаться внизу максимально скоро и быстро. Ну, по крайней мере, она покладиста и ничего не обсуждает дважды.

******

– Зачем вам это нужно? – привлечённый всхлипывающим и подавленным голосом с заднего сидения, отвлёкшись на всего секунду, я перевожу взгляд в зеркало заднего вида, но и её мне хватает, чтобы увидеть неподдельную влажность и слёзы в карих глазах. Всё это взаправду и по-настоящему, и, согласно тому, как меня воспитывали родители, по идее я уже должен угомониться, ведь если бы они видели меня сейчас, то их бы явно не обрадовало моё отношение к беззащитной девушке, но, сама того не подозревая, она лишь провоцирует худшее во мне. Это уже вылилось в тот факт, что я так и не удосужился купить детское кресло и перевожу находящегося на руках ребёнка в нарушение всех правил, а теперь ещё и не даю ей продолжить:

– Хватит плакать. Замолчи.

И так остаток пути мы проводим в гнетущем молчании. По прибытии домой я сразу же загоняю машину в гараж, чего раньше никогда до наступления темноты в принципе не делал, но у меня, как и у всех, есть соседи, которые зачастую бывают чрезмерно любопытны, а я не хочу, чтобы Кензи видели. Пожалуй, это ужасно, ведь в оказании помощи другому человеку нет ничего зазорного, постыдного и противозаконного, но для прогулок на свежем воздухе ей вполне будет достаточно заднего двора. Заглушив двигатель и убедившись, что автоматические въездные ворота плавно опустились вниз, только после этого я всё-таки выбираюсь из машины и открываю заднюю пассажирскую дверь, выпуская Кензи и невольно отмечая тот факт, что на её ребёнка езда в машине подействовала словно снотворное, так, что он не выдержал и заснул. Что ж, тем лучше, ведь я не питаю иллюзий, что он всегда будет таким тихим и молчаливым, поэтому совсем не возражаю, чтобы он как можно больше времени проводил именно в спящем состоянии. Не хотелось бы так сразу начать выявлять пределы своего терпения и границы собственной выдержки. Особенно при неуверенности в наличии должного иммунитета против детских слёз и криков.

– И прямо из гаража можно попасть сразу в дом?

– Да, и такое в наше время вовсе не редкость, – отвечаю я уже на ступеньках, ведущих к соответствующей двери, по ту сторону которой находится прихожая, но, чуть оглянувшись, замечаю, что по-прежнему с ребёнком на руках Кензи словно застыла в пространстве, и возвращаюсь обратно к ней. Мне хочется снова нагрубить, чтобы она отмерла и пошевеливалась, но сейчас это совершенно ни к месту. Разница в финансовом положении между людьми всегда была, есть и будет, и мало ли кто как живёт, Кензи вряд ли видела дома, совмещённые с гаражом, а у меня ещё и целых два машиноместа, и, должно быть, прямо сейчас она в настоящем ужасе. От того, каким огромным может оказаться дом, если уже гараж настолько просторный и светлый. Но всё на самом деле не так уж и смертельно. Всего-то три небольших комнаты, включая ту, где могут остановиться гости, и гостиную, стандартная кухня, одна ванная и прачечная. Возможно, придётся провести короткую экскурсию, но для начала надо увести их отсюда, ведь топливные выхлопы ни для кого не полезны. Ни для взрослых, ни уж тем более для детей. – Даже при наличии вентиляции воздух здесь невероятно далёк от чистого. Поэтому пойдём-ка внутрь. Я всё покажу.