скачать книгу бесплатно
Пять утра, а я набираю этот текст, потому что не могу успокоиться. Мать спит на кухонном столе. В последний раз я видел её в таком состоянии, когда умер отец.
Когда я сегодня пришел из школы, она бегала по квартире, разбрасывая одежду и вещи, как будто пыталась что-то найти. У неё было заплаканное лицо и дрожащие руки.
Я не умею успокаивать людей, поэтому просто растянулся на полу, надеясь, что получу хоть какое-то объяснение. Наконец, она села рядом, обняв колени.
– Нам нужно уехать. Это проклятый дом! Проклятое место!
– Где мой новый отчим? – спросил и почувствовал, как язвительно и жестоко прозвучала моя фраза.
– Не смей его так называть! – она закричала, руки затряслись сильнее. – Он тебе никто!
– Что с ним случилось? – хотя мне казалось, что я уже знал ответ
– Его арестовали. Он наркодилер. Боже, что теперь делать? Что, если он подложил нам наркотики? Нам нужно уехать.
Она не знала и не должна была знать, что её сын раздавал наркотики школьным друзьям. В комнате было слишком душно, и я больше не мог здесь находиться. – Не смей уходить, – мама вцепилась в мою ногу.
Я подчинился.
– Иди в свою комнату. Мне надо всё обдумать.
Когда я зашёл на кухню в четыре часа утра, она спала, склонив голову на жёсткий стол. Я принялся собирать бутылки в мусорный мешок. Сколько же она выпила? Знал, что ей будет стыдно, что наутро скажется больной и не пойдёт на работу, а потом отоспится и передумает уезжать. Она просто плывёт по течению, как делала это всегда, продолжая собирать морщинки на лицо, как в корзину. Я долго вглядывался в её постаревшее и какое-то чужое лицо, принёс плед и накинул на плечи.
Меня трясло от воспоминаний о снюсе.
Зачем я это сделал? Зачем я так дорожу своей репутацией? Знаете, просто плохим быть легче. Но боль всё равно остаётся. Значит ли это, что я всё ещё недостаточно плохой? Сегодня меня рвало в школьном туалете, и я надеялся, что умру, сожмусь до размеров бактерии и исчезну из поля зрения. Никакого удовольствия и никакой эйфории, о которой вы писали в комментариях. Мама, например, сегодня напилась. Думаете, ей стало легче?
Теперь я понимаю, почему тот чувак из рассказа Набокова забыл слово, которое ему шепнул ангел. Его счастье длилось мгновение. Это была короткая вспышка, которая погасла с такой же скоростью, как гаснет зажжённая спичка. Именно поэтому счастливые моменты всегда бледнеют, их невозможно вернуть, потому что память всё искажает. Единственное, что никогда не уходит, – это боль. На смену одному отчаянию приходит другое, а всё, что было между ними, становится слепым пятном. Значит, финал этой истории – возвращение героя в темноту. Может быть, это погружение в ещё больший мрак. И никакие ангелы тут не помогут. Ангелу – ангелово, а человеку… Да, если бы я сдал такое сочинение, меня отправили бы к психологу. Поэтому я ничего не пишу.
Не знаю, что собрался проверять литератор, который так целенаправленно схватил с парты мою тетрадь и уволок домой. Кстати, из-за этого не смог сыграть недавно сочиненные мелодии. Все аккорды на полях тетради по литературе. Супер.
И что нужно от меня этому новичку? Прасковья хотя бы не докапывалась.
Короче, до пяти утра я играл на виртуальной гитаре в наушниках, дёргая случайные струны. Я импровизировал, пока не обнаружил, что вообще ничего не вижу. Экран телефона был таким мокрым, как будто поплавал в унитазе. На самом деле это были слезы, которые я не мог сдержать. Интересно, я когда-нибудь смогу подержать в руках настоящую гитару? А пальцы ещё помнят прикосновение твёрдых струн? Снова будут мозоли, кровь?
Чёрт, не списал математику из решебника, и меня походу не аттестуют. Училка же собралась завтра проверять наши тетради, пока мы будем решать контрошу!
Шесть тридцать. Сейчас я явно не успею даже списать. Дома оставаться тоже не хочется. Наверное, скоро отчислят из школы. Зашел на сайт «Вконтакте», Сашка, оказывается, тоже не спит. Хотя, скорее всего, уже встала, она же отличница. Интересно, бывают такие люди, у которых вообще нет проблем? Если да, то это Сашка. Единственная её проблема – это внешность.
Пишу:
– Саш, матешу сделала?
– Бли-и-ин! Совсем из головы вылетело!
– А ты чё не спишь?
– Делаю эскизы к литературной гостиной.
– Не спала всю ночь?
– Угу.
– Я тоже. Чё будем делать с матешей? Она же первым уроком.
– Скажу математичке, что принесу тетрадь завтра.
Ага, конечно, ей можно, у неё одни пятерки, а на меня наорут. Все-таки Сашка крутая. И не потому, что всегда дает списывать. Вы бы видели её рисунки! Не знаю почему, но талантливых людей я обожаю и немного им завидую. Они-то могут заниматься любимым делом, а я всё время скрываюсь.
– Ладно, Страшила. Увидимся в школе.
Вот так мы её и прозвали, самую умную и талантливую ученицу. С моей подачи, разумеется.
Заканчиваю нажимать на клавиши. Нужно идти в школу, пока мать не проснулась. Если она увидит меня с утра, будет ещё больше себя ненавидеть. Вот что делает с людьми стыд. Всем пока. Простите за бессмысленную болтовню.
6
Наступила весна, и жизнь снова выкрасила лёгкий наряд в ярко-розовый цвет. Я заблудился где-то между Пушкиным и Тютчевым: от «и может быть – на мой закат печальный блеснёт любовь улыбкою прощальной» до «и вот – слышнее стали звуки, не умолкавшие во мне». Да ещё и Вика Кирюшина со своим сочинением, впервые подписанным собственной фамилией: «Любовь делает нас всемогущими, и я готова вынести на плечах всю боль мироздания, потому что люблю». Может быть, становлюсь слишком сентиментальным, но я действительно плакал от счастья, когда читал эти строки. И я наконец-то узнал, что Вика и была тем самым инкогнито. Конечно, у неё были попытки изменить почерк, но в этом плане меня обмануть очень сложно: было время, когда я увлекался графологией. У Громова, кстати, я тоже забрал тетрадь, но пока не смотрел.
Теперь-то знаю, что этот ученик, доставляющий мне столько хлопот, не имеет никакого отношения к тем сочинениям-беседам. Наверное, это ирония судьбы, но я чувствую себя тесно связанным с семьей Кирюшиных. Вика-Вероника… У них определённо есть что-то общее.
Когда мы с классом пришли в цирк, я был настроен скептически. Во время выступления клоунов позволил себе неосторожность задремать, очнулся, когда Вика Кирюшина толкнула меня в бок:
– Смотрите, это моя тётя.
Она очарована Вероникой, копирует её походку и жесты. Сначала это вызывало у меня невольную насмешку, но потом… я сам очаровался. Это случилось даже не тогда, когда она летала под куполом. Тогда я испытывал нечто подобное, когда наблюдаешь за парящей чайкой и жалеешь, что у тебя нет крыльев. Маленькая и хрупкая, непостижимая, она превращалась в точку, завершающую очередное предложение. Мне приходилось задирать голову, чтобы увидеть волнообразные движения воплощённой недосказанности. И вот она будто бы спускается, чтобы стать ближе к восхищённому зрителю, но нет, иллюзия. Продолжает раскачиваться на кольце и… улыбаться. Разве можно разглядеть лицо гимнастки? Нас интересуют только её гибкость и собственные чувства. А что ощущает здесь и сейчас эта беспечная женщина, похожая на бабочку-махаона?
Готов поспорить, она улыбалась – тогда и теперь.
Я так рада видеть вас, Евгений Леонидович, – всё ещё в блестящем костюме, с сияющей улыбкой, она говорила слишком быстро и никак не могла отдышаться. Я обратил внимание, что Вероника стала шатенкой и теперь выглядит старше.
– Вы были потрясающи! – сказал я и пожал ей руку с жаром и благодарностью за испытанный катарсис.
– Спасибо. Особенно приятно слышать это от вас, – она опять широко улыбалась и, казалось, не умела (не хотела) быть серьезной.
И от этой улыбки я ощутил себя запятой в длинной строке между пушкинским и тютчевским стихотворением.
…И сердце бьётся в упоенье,
Тут жизнь заговорила вновь…
– Может быть, выпьем кофе на выходных? Просто хочу с вами кое о чём поговорить, – Вероника смахнула улыбку, – но если вам неудобно в неформальной обстановке, я могу прийти в школу.
– Вовсе нет! – поспешно замахал руками, боясь быть неправильно понятым. – Я не против выпить с вами кофе.
– Тогда… дайте пять!
Звук танцующих ладоней, на секунду соединившихся, и я, обезоруженный, опрокинутый, выброшенный на обочину… Автомобили проносятся мимо с бешеной скоростью, а я ничего не слышу и… спасён.
Потом – кружка горячего шоколада и проверка сочинений. И Вика пишет: «Я не стыжусь своих чувств, я хочу, чтобы эхо отозвалось на мою любовь». Боже мой, как я мог допустить, чтобы весна поглотила и меня, закрыв на ключ в своей картонной темнице?
На уроке читал Мандельштама:
Мы с тобой на кухне посидим.
Сладко пахнет белый керосин.
Острый нож да хлеба каравай
Хочешь – примус туго накачай.
А не то веревок собери —
Завязать корзину до зари,
Чтобы нам уехать на вокзал,
Где бы нас никто не отыскал[7 - О. Мандельштам. Мы с тобой на кухне посидим.].
– Это стихотворение о любви?
– Не просто о любви. О любви, которая становится трагедией.
– Разве так бывает?
– Ну знаете… Стихотворение ведь написано в 1931 году. Людей арестовывали по ночам.
– Зачем?
– Хороший вопрос. За свободомыслие. Мандельштам не принял сталинскую идеологию, не желал выживать в условиях несвободы. Он поэт и хотел быть услышанным.
– Что такое примус?
– Нагревательный прибор, в который закачивали керосин, чтобы готовить еду.
– И всё же те люди… Они любят друг друга?
– Надежда Яковлевна и Осип Эмильевич? Безумно. Потом Надежда будет учить стихотворения мужа наизусть, чтобы спасти его творчество. Она настолько любила этого человека, что даже стала хранителем его вечности.
Вечером стояли на остановке вместе с Викой Кирюшиной. Точнее, я не собирался ехать на автобусе, но заметил свою ученицу и решил с ней поговорить. У неё была такая же ясная и искренняя улыбка, как у Вероники. Если бы не эта улыбка, я бы ещё смог обратиться в бегство и не попасться на уловку хитроумного сердца. Она переминалась с ноги на ногу – то ли от холода, то ли от волнения.
– Почему вы сделали меня главным сценаристом? – спросила, глядя под ноги, не поднимая глаз.
– Из тебя получится неплохой писатель. Ты креативно мыслишь.
– Вы так думаете? – она подняла голову, и вместо улыбки на губах заиграла усмешка. – Откуда вы знаете?
– Хм… Благодаря тебе я знаю, что красив тот человек, который занимается любимым делом, – я присел на запорошенную последним лёгким снежком скамейку. Вика резко повернулась и с недоумением посмотрела на меня.
– Вы уже это говорили совсем недавно, когда мы готовились к спектаклю. Но вы сказали, что это мысль какого-то вашего ученика.
Настал мой черёд удивляться: она действительно не понимает, что к чему, или так убедительно лжёт?
– Я думал, что ты больше не хочешь быть инкогнито, раз подписала своё последнее сочинение.
– Последнее сочинение? Почему последнее? Оно было первым! – было видно, что она вовсе не думает шутить, в глазах стояли слезы, голос срывался.
– Но как же… почерк… – я растерялся, стёкла очков запотели, и мне пришлось их снять.
– Почерк? – она закусила губу, не замечая, как потекла кровь.
– Твоё сочинение о слове и прошлые неподписанные работы… У них один и тот же почерк! – почти выкрикнул я, хотя и понимал, что выгляжу неподобающим для учителя образом.
– Ах, это… – Вика снова опустила голову. – То сочинение о слове писала не я. То есть мысли мои, а записал их другой человек, потому что я… не могу.
– Ты не можешь писать? Но кто тебе помогал? – я чувствовал, что девочка переживает что-то вроде унижения. Она стыдится самой себя, и я должен ей помочь. Но не отвергнет ли она мою помощь?
– Скворцов.
– Что?
– Наверное, он и есть тот ученик, которого вы ищете. Не удивляйтесь. То, что он Тормозок, – это неправда…
Виктория почти вбежала в маршрутку, оставив меня на остановке наедине со своими мыслями.
***
Я молча разглядывал красивое лицо Вероники, которая пила латте и, казалось, не замечала моего проницательного взгляда. Вика сказала как-то, что её тётя всего на два месяца младше меня, и теперь я почти мог в это поверить.
Слишком глубокие глаза, которые могут быть только у человека, знающего не понаслышке о том, что такое страдание и душевная боль. И между тем она улыбалась, чтобы скрыть тайну и хотя бы на время отключить память.
– У нее дислексия, – подтвердила Вероника, а для меня это прозвучало почти как смертный приговор.
– Это такая особенность, из-за которой дети испытывают трудности в чтении и письме. Если она пишет, то все буквы переставляет вверх дном, – объяснила Вероника, глядя на моё ошеломлённое лицо.
– Почему… – я охрип и не смог закончить фразу.
– Почему никто не помог ей? Родители считают постыдным обращаться к психотерапевту. Я стараюсь читать для неё каждый день, но большего сделать не могу. Проблема в том, что Вика боится.
– Неужели боится стать… – я сделал паузу, пытаясь подобрать подходящее слово. – Обычной?
– Да, именно, обычной, – покачала головой Вероника. – Дислексия – это её защитный панцирь, понимаете?
– Что я могу сделать?
– Евгений… Леонидович, – Вероника с грохотом поставила чашку на блюдце. – Вы не должны стараться быть богом.
– И всё же я хочу попытаться. Не стать богом, а поддержать.
