Накипь

– И как долго тебе платить? – спросила Рита.

Взглянув на нее, Литвинов улыбнулся и сказал:

– На двадцать лет в кабале.

– Ну перестань! – Света легонько толкнула его. – Это он так шутит, он, конечно, раньше выплатит, как и все, – и, снова подняв на него радостные глаза, она переложила его ладонь из одной своей руки в другую.

– Где ты купил? – с искренним интересом спросил Архипов.

– В Приморском.

– Оттуда, говорят, не выехать, – сказала Рита.

Литвинов посмотрел на нее, но ответила ей Света.

– Да, так же, как почти везде сейчас, – весело сказала она.

– Кажется, наша очередь двигается, – заметил Литвинов.

– Точно, – забеспокоилась Света, вглядываясь в параллельный поток, – мы заняли у того входа.

Литвинов потянул ее обратно. Обернувшись к Рите и Архипову, она крикнула:

– Приходите на новоселье!

Архипов, улыбаясь, помахал им вслед.

– Вот это да! – сказал он. – Ты знала, что Литвинов купил квартиру?

– Нет, с чего бы? – Рита дернула плечом.

– А про его девушку?

– Боже! Откуда? Разве это я с ним дружу?

– Она, кажется, милая…

– Интересно, где он ее подцепил? – Рита поправляла челку, глядя в карманное зеркальце. – Ей на вид лет восемнадцать. И влюблена в него, кажется, как дурочка.

Один ее влажный лошадиный глаз, отражаясь в зеркале, скосился в сторону, как бы пытаясь заглянуть за плечо – туда, куда только что ушли Света и Литвинов.

– Все время будто хвасталась им перед нами…

– Да? Я не заметил.

– Было бы чем, – Рита захлопнула зеркальце и убрала его в сумочку.

– Все-таки он молодец, – сказал Архипов.

– Тридцать три квадрата – достижение!

Архипов опустил глаза.

– Мы пойдем к ним на новоселье? – спросил он.

– Не знаю, может быть…

Через десять минут они вошли. На входе у Архипова запищали ключи, и, чтобы их достать, ему пришлось вынуть из карманов все: проездной, несколько смятых купюр, жетон метрополитена.

– Боже мой! – сказала Рита, глядя, как он торопливо вертится у рамки.

– Можете идти, – наконец пропустил его охранник, но на кассе вдруг выяснилось, что Архипов не может найти деньги. Он стоял, кусая губы, и в пятый раз обшаривал карманы, пока кто-то сзади не окликнул его:

– Молодой человек, это не вы обронили?

Он обернулся, закивал, смущенно улыбаясь, и сжал потной ладонью протянутые ему деньги.

– Ну, куда ты хочешь пойти? – весело спросил он, рассчитавшись за билеты.

– Такое могло случится только с тобой, – ответила Рита. – Почему бы не заплатить картой?

Архипов промолчал, и они стали подниматься по лестнице. Он немного отстал, оттесненный большим и шумным семейством.

– Ты идешь? – обернулась Рита.

Она стояла на ступеньках, положив руку на перила. Вся ее поза и поворот головы, и рука были полны невыученной грации. Рита отличалась той редкой, подлинной красотой, которая не имеет ничего общего ни с модой, ни с меняющимися вкусами. Даже несовершенное в ее лице, не портило, а украшало ее, как эта полная, слишком выступающая вперед нижняя губа или округлый белый подбородок, который мог бы казаться тяжелым, но казался нежным и влекущим. В ее лице не было ничего эталонного, и все же оно сияло красотой. Он знал, что остальные видят и понимают это, и что она сама видит и понимает это.

– Помнишь, я говорила про Сашу? – сказала Рита, когда они медленно брели мимо каких-то греческих ваз с бегущими по ним греками. – Она была в галереи Уффици во Флоренции.

– Ты бы хотела там побывать? – спросил Архипов.

– Да, конечно. Кто не хочет? – пожала плечами Рита.

Полоса света, чередуясь с тенью, пробежала по ее щеке, и Архипов вспомнил, как впервые увидел ее. Она читала книгу в Летнем саду, тень от дерева падала на нее сверху, и все ее лицо, и плечи, и даже краешек босой ноги были словно в кисее.

– Посмотри, какие краски, какой свет, – сказала Рита, когда они проходили через зал Рембрандта.

– Ты же знаешь, я ничего в этом не понимаю, – ответил он.

– Но хоть что-то ты можешь сказать?

Архипов приблизил лицо к картине, открыл было рот, но не успел произнести и слова, как кто-то бесцеремонно схватил его за локоть и дернул назад. От неожиданности он даже не возмутился, а только сильно удивился. Обернувшись, он увидел перед собой невысокую сухую старушку с сжатым, набок съехавшим ртом, обозначенным оранжевой помадой. На старушке была форменная жилетка и бейджик с надписью: «Курочкина Мария Августовна».

– Вы что с ума сошли? – зашипела она.

– А в чем дело? – изумленно спросил Архипов.

– Вы зачем так близко подошли к картине?

Она шептала, но так громко, что ее шепот привлекал внимание остальных посетителей, к тому же она цепко держала Архипова за руку, словно поймав его с поличным во время преступления. Так что казалось, будто Архипов хотел по меньшей мере украсть картину.

– Вы б в нее еще пальцем ткнули, – сердито сказала Мария Августовна. – Вас что не воспитывали?

– Простите, – пробормотал Архипов, краснея до корней волос и не зная куда себя девать.

– Вас самих-то воспитывали? – процедила сквозь зубы Рита. – Пойдем отсюда!

Вырвав Архипова из рук Марии Августовны, она стремительно вышла из зала. Рита молчала и не смотрела на него. Он видел только ее покрасневшее лицо и закушенную нижнюю губу.

– Зря ты так расстроилась, – сказал он и попытался улыбнуться. – Мне вот абсолютно все равно.

– И заметно, – сказала Рита. – У тебя что совсем нет гордости? – ее рот дрогнул.

Они шли через Темный коридор, среди западноевропейских шпалер со сценами охот и пиров. Свет здесь был сумрачным, и Архипов почувствовал, что стены коридора окружили его и давят. В дородных купидонах, дамах и кавалерах проступило нечто зловещее.

Он рассказывал ей о суде, и вдруг заметил, что говорит сам с собой, потому что Рита отстала. Стоя в просвете двери, он увидел, что ее остановил какой-то иностранец. Без конца улыбаясь и говоря «окей», он просил помочь ему разобраться со схемой музея. Одет он был почему-то в зеленые лосины для езды на велосипеде, странно обтягивавшие его выпуклые, мускулистые ляжки.

Оказавшись в своей стихии, Рита преобразилась. Стала улыбчивой, приветливой и непринужденной. Архипов знал, что она закончила иняз, свободно владела английским и французским, чуть хуже – итальянским и испанским.

Иностранец убрал карту подмышку, а диалог все продолжался.

– Что он хотел? – спросил Архипов, когда Рита догнала его.

– Хотел найти Тронный зал, – отвела она взгляд и тряхнула челкой.

– Еще куда-нибудь пойдем?

– Нет, хватит уже, – весело сказала Рита, беря его под руку, – и так четыре часа ходим.

Пока они гуляли по музею, дождь сбрызнул город, оставив на брусчатке маленькие, подсыхавшие на солнце лужицы. Когда одна из таких лужиц подвернулась у них на пути, Архипов быстро подхватил Риту на руки.

– Ты что! – воскликнула она. – Отпусти меня!

Он засмеялся и сделал пару шагов. Но Рита застыла у него в руках.

– Отпусти, – повторила она. – Ты ведешь себя глупо. Ты изомнешь мне платье.

Он отпустил и, помолчав немного, сказал:

– Хочешь выпить кофе?

– Можно, – безразлично ответила она.

Они пересекли площадь и зашли в кафе. Там было тихо и прохладно, большая часть столов пустовала.

– Два кофе, – заказал Архипов.

Рита ждала в стороне.

– Не желаете что-нибудь покушать? – спросил официант. – У нас есть супы, салаты, горячие блюда. Посмотрите наше летнее меню… Салат со свеклой и козьим сыром очень рекомендую…

– Нет-нет, спасибо… – торопливо отказался Архипов.

– Может быть, десерты к кофе? Все свежее, только сегодня привезли.

– Нам только кофе, – вмешалась Рита.

Они пили кофе в молчании.

Глядя на движущуюся за окном площадь, Рита спросила:

– Тот твой Лопухин…

– Лопухов.

– Не важно. Он так и не вернул тебе деньги?

– Немного вернул, – соврал Архипов.

За его спиной отворилась и хлопнула дверь, брякнул колокольчик. Рита ничего не сказала, но по ее глазам он догадался, что она смотрит на вошедших. Обернувшись, он увидел Литвинова и Свету. Они стояли перед витриной, переговариваясь и блуждая взглядами по меню.

Рита провела рукой по волосам и переменила позу, но не сделала никакой попытки привлечь их внимание, очевидно, дожидаясь, когда они первыми заметят их. И действительно, только Архипов хотел окликнуть Литвинова, как он сам встретился с ним взглядом и направился прямо к их столику. На круглом свежем лице Светы, когда она их увидела, снова появилась широкая улыбка с ямочками.

– Вот это да! – воскликнула она. – Мы сегодня весь день встречаемся. Просто судьба! Можно к вам?

– Конечно, – Архипов поднялся, чтобы пересесть к Рите и дать возможность Литвинову сесть рядом со Светой. Но Рита быстро протянула вперед руку и, улыбаясь, сказала:

– Света, садись со мной. Если они начнут говорить о скучном, мы притворимся, что нас здесь нет!

Был в ее манере такой незаметный, почти микроскопический переход от холодности к искренности, что порой казалось, она переодевает свое настроение, как актер – костюм за кулисой. В такие моменты ее лицо светилось теплом изнутри, и вся она превращалась в греющий и ласковый источник света. Черные глаза мерцали и смеялись. И каждый раз Архипов вновь попадал под это обаяние, и тогда ответ на вопрос «Почему он любит Риту?» становился ему простым и понятным.

Света тоже почувствовала себя согретой этим внезапным теплом, и развеселенная тем, что Рита так прямо посмеивалась и над Архиповым, и над Литвиновым, перед которым она все еще робела, обернулась, бросила взгляд на Литвинова и села рядом с Ритой.

– У нас как будто двойное свидание, – сказала она, розовея и заражаясь игривостью Риты.

В бледных глазах Литвинова проснулись и заблестели черные зрачки, и живая краска заиграла на его бесцветном лице, как будто не его лицо, а чье-то чужое проступило наружу.

– Ну рассказывайте, что вы видели? – весело сказала Рита, обращаясь преимущественно к Свете.

– Ой, я уже и не помню, – ответила та. – Мы прошли столько залов. Меня вел Леша, я ведь раньше никогда не была в Эрмитаже.

Рядом с Ритой вся ее нежная миловидность тут же поблекла, и теперь она казалась простенькой девочкой, чересчур белой, чересчур румяной и курносой.

– Правда? – спросила Рита.

– Да, у нас в городе есть только один музей – Краеведческий, но в него никто не ходит. А здесь все ходят в музеи. Я в этом совсем ничего не понимаю, – с веселой откровенностью самоуничижения призналась она.

– Я вот уже год хожу и до сих пор ничего не понимаю, – улыбнулся Архипов.

– Ну, теперь я буду учиться, – добавила Света, с особым выражением произнося слово «теперь».

– Видишь, Костя, ты просто не учишься, – проговорила Рита, переводя на него взгляд веселых блестящих глаз. Она была очень хороша со своим зажегшимся изнутри лицом, с проступившим на щеках румянцем.

– Значит, я неуч, – сказал он, еще шире растягивая рот в улыбке.

– Не беспокойся, Костя, – вмешался Литвинов, – для того, чтобы задирать нос, учиться вовсе не обязательно. Кривляться и строить из себя знатока можно и без этого.

– Правда, – сказала Рита. – Кругом одни «голые короли».

И оба засмеялись. При этом голос Риты не утратил игривого тона, каждая жилка в ее лице переливалась и искрилась, и нельзя было сказать, говорит она в шутку или всерьез.

Несколько сбитая с толку, засмеялась и Света.

– Леша очень много знает, – сказала она, – он постоянно рассказывает мне что-то такое, о чем я вообще никогда не слышала. Он мне тут посоветовал одну книжку… Когда закончим с переездом, обязательно прочитаю. Сейчас столько всего надо сделать! Леша говорит, что ему ничего не нужно, но у него в квартире ведь совсем пусто! Даже чай не во что налить. На окнах штор нет. Все еще такое неуютное! Я купила цветочек в горшке, чтобы было хоть немножко веселее.

Литвинов усмехнулся, встретив ее взгляд.

– Ты замечал, – сказал он Архипову, – что в душе, каждая женщина – мещанка. Ей нужно такое место, где бы она могла развести цветы, повесить шторы и расставить безделушки. А потом хвастать подружкам, где и по чем были куплены шторы, как они сочетаются с обивкой дивана и цветом обоев. Без этого они не могут чувствовать себя счастливыми.

Света покраснела, но не потому, что слова Литвинова ее смутили, а потому, что разговор о вещах, еевещах, которые она выбирала и покупала, был ей приятен.

– Ну это только в восемнадцать лет с милым рай и в шалаше, – улыбнулась Рита. – А после такая романтика быстро приедается. Правда, Света?

– Не знаю, я как-то об этом не думала…

– Женщина – не собачка, чтобы спать на коврике, ей нужна…

– Пуховая перина? – закончил за нее Литвинов. – Я же говорю, мещанка…

Кровь бросилась Рите в лицо, и она на мгновение задохнулась, но никто этого не заметил, потому что входная дверь снова отворилась, послышалась торопливая и слишком громкая иностранная речь, на которую и Архипов, и Литвинов невольно обернулись. Архипов узнал иностранца из музея. Под мышкой он держал велосипедный шлем, а за спиной у него был навьючен большой рюкзак. Он долго тыкал пальцем в меню и объяснялся с официанткой. В этих объяснениях, происходивших большей частью на английском, проскользнули, тем не менее, два русских слова: «окрошка» и «селедка».

Сделав заказ, он прошел в глубину зала к самому большому столу и, скинув рюкзак со своей горбатой спины, плюхнулся на диван. Усевшись, он принялся вращать глазами, осматриваясь с выражением дружелюбного любопытства, которое вообще свойственно путешественникам, особенно иностранным. Это выражение как бы сообщало сразу две вещи: во-первых, что хозяин его, не имеет предрассудков и потому готов найти приятное и интересное во всем, что ему случится увидеть, узнать или попробовать, а во-вторых, что пока его удивляют и радуют все те признаки цивилизации, отсутствия которых в душе своей он опасался.

На лице Литвинова тоже появилось особое выражение. Оно было инстинктивным ответом русского лица – иностранному, и возникло само собой, без всякого участия Литвинова. В углу его рта дрогнула и замерла маленькая морщинка снисходительного презрения.

Архипов вдруг почувствовал скованность и даже робость, словно присутствие этого иностранца в лосинах чем-то могло его стеснить.

А иностранец, продолжая свой дружелюбный осмотр потолка и стен, вдруг остановил взгляд на их столике. Он, видимо, узнал Риту, потому что лицо его сразу оживилось. Он высоко поднял руку и помахал. Рита кивнула, тогда иностранец выбрался из-за стола, цепляясь длинными ногами за диваны и стулья, и направился к ним. Остановившись рядом, он что-то быстро заговорил. Обращался он преимущественно к Рите, но его глаза, пробегавшие по всем лицам попеременно, и всем одинаково улыбавшийся большой и влажный рот как бы подразумевали, что разговор относится и к ним.

На вид ему было чуть больше сорока. Черные с проседью волосы немытыми сосульками свисали до плеч. Его лицо, узкое и скуластое, задубело от загара, и словно покрылось пылью.

Робость Архипова только усилилась. Это была дремучая робость китайца перед белым человеком с его европейским костюмом и цивилизацией, робость перед тем, что буйабес лучше щей, а круассан лучше калача. К тому же, не считая отдельных слов, он почти ничего не понимал.

По смущенному взгляду Светы он догадался, что она испытывает тоже самое. Литвинов улыбался, положив подбородок на кулак, а маленькая морщинка в углу его рта делалась глубже. Одна только Рита, похоже, чувствовала себя свободно. Цвет ее лица снова стал матовым и ровным.

– Что он хочет? – спросил Архипов у нее.

– Навязать себя нам, – ответил Литвинов. – Он в простоте своей решил, что должен быть открытым и знакомиться с туземцами, и что туземцам это приятно. Объясни ему, – сказал он Рите, – что мы – нация угрюмая и развлекать его не хотим.

Рита бросила на него взгляд из-под темных бровей, ее лицо слегка побледнело, а в глазах что-то вспыхнуло и перевернулось.

– Он приглашает нас пересесть за свой столик, – сказала она.

– Зачем? – не понял Архипов.

– Потому что за нашим – недостаточно места, – нетерпеливо ответила Рита.

– Для нас достаточно, – сказал Литвинов.

Она встала и взяла в руки сумочку. Архипов тоже бестолково поднялся, не зная, что ему делать: то ли идти за ней, то ли оставаться. Литвинов не шелохнулся, его улыбка превратилась в две складки, тянущиеся от углов рта к носу.

– Ладно, идем, – сказал он.

Зрачки заострились и заблестели в его глазах.

– Come on, come on… – лучезарно улыбался и махал рукой иностранец. – I’m glad to talk with Russian guys.1

Произошло общее перемещение за другой столик. На большой диван справа от Риты сел иностранец, слева упал Литвинов. Света и Архипов уселись на стулья – напротив.

Тут иностранцу принесли обед, и объяснилось значение двух русских слов: «окрошка» и «селедка». Подача окрошки целиком работала на иностранное воображение. В глубокой тарелке горкой лежал салат, в котором отчетливо различались огурцы, яйца и отварной язык, в маленьком запотевшем кувшинчике шипел холодный квас, по трем крохотными мисочкам были размазаны горчица, хрен и сметана. «Селедкой» оказалась, конечно же, селедка под шубой.

– А! Замечательно! Я слышал об этом! Суп, который не надо варить! – обрадовался иностранец, когда официантка при нем налила в тарелку квас из кувшинчика. Он полез маленькой ложечкой в хрен и сунул ее в рот. Хрен тут же выбил слезу из обтянутого морщинками, искрящегося голубизной иностранного глаза.

– Я уже пробовал «борщ» и «котлета по-киевски», – сказал он, счастливо глядя вокруг, и этим, как бы приглашая всех остальных порадоваться своему удовольствию от борща и киевских котлет.

– Не всем нравиться русская кухня, – продолжал он. – Друзья говорили мне: «Луи, тебе не понравиться…», но я решил: «никаких предрассудков»! I am open-minded. I decided to give it a chance2, – развел он руками, словно подчеркивая свое намерение«to be open-minded».

– И как ваше мнение? – спросила Рита.

– Great! Немножко— как это?.. – specific, but great!3 Я думаю, это главное, когда знакомишься с чужой культурой – быть открытым. Поэтому у меня нет предрассудков ни против вас, ни против вашей страны. Я знаю Льва Толстого, Достоевского… My grand-grand-father was a Russian nobleman4… дворянин…

– Дедушку помянул, – сказал Литвинов. – Ты замечал, – обратился он к Архипову, – что эти господа всегда как будто ждут, что мы тут же проникнемся к ним умилением за одного только русского дедушку и любовь к борщу? Как будто наличие русского дедушки-дворянина превращает Луи в Левушку, а лосины – в портки…

Архипов ответил ему болезненной улыбкой в углу рта.

– Ты скажи ему, – обратился Литвинов к Рите, – что наши с Архиповым grand-grand-fathers— его, возможно, укокошили.

Но Рита даже не взглянула на него и с вежливой улыбкой продолжала слушать иностранца.

– Я давно хотел посетить Россию. Я всегда чувствовал особую связь… – он повертел рукой в районе то ли сердца, то ли желудка. – Я был уверен, что, как только окажусь в здесь, какой-то недостающий фрагмент моей жизни встанет на свое место. И вот я решился! Я всегда путешествую только на велосипеде – это мой принцип. Так можно лучше узнать страну и, к тому же, это… ecological5. Только я пересек границу, как тут же, не заезжая в гостиницу, направился в Эрмитаж – дворец царей. Прежде всего я хотел взглянуть на трон, которому служили мои предки, и, честное слово, у меня мурашкипобежали по коже, когда я там оказался. The Russian part of my soul was thrilling!6

– Ну конечно, «русская душа»…

– Ты не мог бы помолчать? – сквозь зубы проговорила Рита. – Мне интересно…

– Look! – иностранец полез в рюкзак, долго там рылся и наконец достал большое прямоугольное полотнище зеленого цвета. На нем белыми буквами было написано: «Ride bicycle— save planet!» – «Езди на велосипеде – спаси планету!».

– Обычно я креплю это к моему велосипеду, потому что верю, будущее планеты – в моих руках! Я могу изменить этот мир! В прошлом году я был на акции протеста…

– И против чего протестовали? – спросил Литвинов.

– Against oil fuel… against global warming and ice melting…7

– Посмотри на него, жалко беднягу, честное слово. Вышел, подрал горло за ветряки и электромобили и считает, что выполнил свой гражданский и общечеловеческий долг. Ты скажи, ему, что у них, дурачков, не осталось настоящего повода для протеста. Весь их протест – отрыжка от сытости…

Архипов поймал быстрый, непонимающий взгляд Светы. Рита же, поднеся чашку к губам, сказала с улыбкой:

– Мы с Лешей учились вместе. Он всегда любил поговорить. В аудитории это выглядело эффектно, а в жизни… немножечко смешно. Мой тебе совет: не воспринимай его всерьез.

Она шутливо закатила глаза и пригубила кофе. Света напряженно засмеялась. Литвинов осекся.

Иностранец, бестолково улыбаясь, переводил открытый, лучистый взгляд с одного на другого.

– What are talking about?..8

– О самом большом таланте русских, – перевела ему Рита, – таланте говорения.

– Да-да, я заметил, что каждый русский в глубине души – философ…

– Да, у нас обычно, чем меньше человек из себя представляет, тем больше ему хочется поговорить. Доказать себе и другим, что это не он неспособный и бесталанный, а просто мир несправедливо устроен.

– Мне кажется, все вы чуть-чуть пессимисты… Это потому, что вы мало путешествуете. It’s a reason!9Вы должны посещать новые места, знакомиться с новыми людьми! И получать новый опыт… Жизнь – это весело! Развлекайтесь, пока молоды!

– Что ж, о борще поговорили, о философии тоже, – сказал после небольшой паузы Литвинов. – Осталось только обсудить русских красавиц. Ну, как они вам?

Глаза иностранца заулыбались, и он сам заулыбался, поглядывая кругом.

– Очень-очень красивые! Я слышал об этом, а теперь увидел своими глазами. Все ухоженные, с макияжем… То есть я не хочу сказать, что каждая женщина обязана всегда быть с макияжем … Я вовсе не шовинист! Каждая женщина сама решает, как ей выглядеть…

– Да не переживайте, здесь вы никого не обидите, скорее наоборот… Тем более, наши красавицы очень ласковы с иностранцами.

Литвинов встал. За ним растеряно поднялась и Света.

– Мы пойдем, – сказал он.