Интервью с Ксенией Ольховой, участницей Варшавского восстания, узницей концентрационных лагерей: Прушков, Освенцим, Нойенгамме

Он не успел добежать?

Не успел. Он бежал впереди.

Его поймали?

Расстреляли.

Вас взяла за руку эта немка, которая жила на выселенной улице.

Да, немка. Она шла с девочкой, такая маленькая девочка. Она взяла меня, обняла и повела. И говорит: «Mein Kind».

Она зашла с одним ребенком, а возвращалась с двумя, поскольку она немка, пропустил.

Немец с автоматом стоял. Она говорит: «Mein Kind», он пропустил ее, она была жена какого-то немца. Ну и она видела все.

Она специально вышла?

Нет, она просто вышла на улицу со своим ребенком… Она меня не выпускала до конца. Когда расстреляли, подъехала черная машина. Шестьдесят человек расстреляли. Помимо того, что там расстреляли тех, которые бежали, они по домам тоже еще прошли, там тоже убили людей… Все имели с собой «легитимации» – документы.

На проезд, на выход в город?

Да. Немец вытаскивал личные документы, и они потом отмечали списки, кого расстреляли. Расстрелы, значит, по «легитимациям». У меня тоже документ был. У меня было ученическое удостоверение. Я же училась в школе, удостоверение школьника. Мы не имели права выходить из дома без этого удостоверения.

Вы ехали тогда на трамвае из школы?

Нет, мы ехали в Лазенки.

В парк. Вы с сестрой были?

С сестрой. Нас немцы с трамвая выталкивали, выталкивали, выталкивали. Меня в одну сторону, а ее в другую. Но так как суматоха получилась, люди с другой стороны стали бежать, им удалось, они как-то ближе к центру были и убежали. Она убежала, прибежала домой и говорит: «Я боялась маме сказать. Я думала, что тебя расстреляли». Потому что там был расстрел.

А на стороне, где я стояла мальчик сказал: «Бежим! Все равно расстреляют. А вдруг удастся убежать». И за мной тоже побежали. Вот мне удалось. Я не знаю, спасся ли кто-то еще. Я одна завернула за угол, а там пустая улица…

Вас немка вечером отпустила?

Да, уже было под вечер. Я уже смотрела в окно, приехала черная машина. Там был виден этот участок, потому что она жила недалеко. Она смотрела расстрел. Она сама плакала. Видела все это. Когда в черную машину собрались трупы, приехала другая машина. Смыли кровь, снова чистый асфальт.

Военная машина?

Да. Это все их машины. И уже чистая-чистая улица, можно было ходить. Уже люди ходили. То есть это очень быстро проводилось. Эта чистка, у них все было отрегулировано. Потому что они не впервые и не в одном месте расстреливали.

Расстрелы регулярные были.

Да. Им нужны были мужчины. Может, они, когда облаву делали, мужчин и не расстреливали, таких вот нужных. В сторону, в сторону их, а расстреливали ненужных.

Что с нужными делали?

Нужные… Я не знала, но я читала это в газете потом, они их направляли в Освенцим строить концлагерь. И первые узники – это были те, которые строили концлагерь. Их потом всех уничтожили там же, чтоб они даже не могли выйти оттуда.

Поскольку сами строили, и все они это знали.

Там написано было, что они не только с Варшавы брали, они брали еще и с других городов. Искали мужчин, которые могли строить. Потому что огромный концлагерь построили. Огромный. Значит, строить надо было это все, а строили кто – местные мужчины. И всех их потом, там написано было в газете: «Первые узники концлагеря Освенцим были поляки-мужчины, которые строили этот лагерь».

Вы оказались в том же концлагере?

Но до концлагеря еще было…

Восстание?

Дело в том, что они бесчинствовали в Варшаве. Вытворяли бог знает что, ловили людей. Я говорила, что в центре Варшавы был концлагерь. Мучили всех. Они же не принимали ничего, они делали свое дело, немцы. Мы-то не понимали этого. Но, мы были «харцерки». У нас были желтые галстучки.

Пионеры?

Это, по-русски – пионеры. Харцежи (прим. харцеры) были. Мы ходили, ездили со школьниками иногда в лес. Нас учили, как прятаться. Но не стрелять, мы не умели стрелять. А просто такие игры были. Мы со школьниками, когда постарше были, ездили. И харцежи сказали, что вы как защитники. Ну, какую-то работу… я поняла уже потом, нам поначалу не говорили, для чего. Но вот эту работу вели с нами, с детьми, что мы должны уметь защищаться. И когда начались война, мы как раз были у тети.

На лето, пока вы в оккупации продолжали выезжать?

Мы ездили к тете. Тетя жила на окраине Варшавы, на Воле (прим. Воля – район Варшавы, расположенный в западной части города). Там были сады. Как тут в Подмосковье.

Частный был дом?

Да, небольшие дома были, жили люди, у каждого были свои сады.

Дом с участком.

Да. И там недалеко было кладбище. Мы приезжали, и собирались дети нашего возраста. Мы всегда играли. Мы знали друг друга кто приезжал. Во что играли? В прятки играли в основном. Какие-то другие игры. И девочки прятались, а там очень много было таких… «кшаки», как по-польски говорят. «Кшаки» – кусты большие. Сирень была. А мальчишки нас искали.

Человек десять нас собралось с разных дворов. С девочками мы прятались в кустах, а тетя наша была дома. У нее еще был маленький девятимесячный ребенок – Павел. Наш двоюродный брат. Мы приезжали к ней всегда, отдыхать. Там недалеко было кладбище. Русско-польское кладбище и там хоронили с 1800 года. Были гробницы. Раньше хоронили в гробницы, статуи были. А я человек искусства, меня очень интересовало все это, как там хоронили.

Может быть, склепы?

Склепы. Там же не в землю хоронили, а раньше хоронили людей в металлических гробах. Я помню, когда папу хоронили.

Четыре года вам было.

Да. Это я помню. Я только не поняла, что он умер… когда положили в гроб и стали закрывать крышку, оловом, запаяли. Паять дерево не могли. Это я уже потом сообразила. Значит, естественно, был гроб, металлический. Из какого-то недорогого металла. И там такие гробы стояли в склепах.

Когда мы с одной девочкой, не с Людвикой, а с подружкой ходили по кладбищу. К тете приезжали и ходили на кладбище смотреть эти красивые памятники. В склепы спускались, там гробы стояли. Я не боялась, просто интересовалась всем этим.

Не воинские Повонзки, кладбище?

Нет. Повонзки – это в центре. А это было обыкновенное русско-польское кладбище.

Оно сейчас сохранилось? (В.А.)

Сохранилось… Когда мы играли в прятки, въезжают на мотоциклах немцы, стали расстреливать. Расстреляли всех ребят.

Это когда вы рассказали про игру в прятки.

Да. Расстреляли всех мальчишек, кто там играл. Дети же не знали, что будут расстрелы, они стояли. Немцы приехали, достали автоматы и «та-та-та-та».

Облава была?

Это начало Варшавского восстания. Мы же не знали, что будет дальше… Когда меня потом спрашивали: «Нужно ли было это восстание?» Я говорю: «Нет». Уже, когда была взрослая. Я говорю, неподготовленные были, не предупрежденные. Если бы предупредили, я уверена, что многие гражданские люди выехали из Варшавы. Остались бы только военные и воевали с немцами. А удар принял на себя в основном гражданский народ, потому много погибло.

Когда началось восстание?

Восстание началось 1 августа 1944 года. Никто не знал. Мы поехали просто отдыхать к тете. Никто не знал, что это начало восстания. Если бы мы знали, может быть, мама нас не отпустила. Мы бы дома были с мамой. Она нас пустила просто к тете и детям. Сад у нее и морковка, помидоры, огурцы, она сажала. Много сирени. Там красиво. Сейчас этого ничего нет. Там сейчас дома понастроили. Все это снесли.

И когда немцы начали стрелять, выбежала тетя и кричит, только вот так в сторону… Знает, что мы в прятки играем. Кричит: «Прячьтесь, бегите, прячьтесь!» И ее расстреляли. Ее тут же с ребенком. Ребенок еще плакал, мы слышали плач его и потом затих. Видно, ребенка застрелили.

Прямо на крыльце?

Она вышла во двор. Она видит, что расстрелы идут. Павлика убили уже. Она знает, что всех будут расстреливать, и она крикнула: «Прячьтесь!»

Павлик – это?

Двоюродный брат. Павлик – это сын тети.

Сын и еще ребенок у нее был тоже?

Да, маленький девятимесячный. И она крикнула: «Убегайте, убегайте!» – и ее тут же расстреляли. Мы, когда расстрел начался, имели возможность убежать. А куда убежали? На кладбище.

Это днем было?

Это был день, пополудни.

Первое августа?

Да, первый день августа.

Началось восстание, и они начали облавы?

Восстание началось именно на Воле. Как потом я выяснила.

В районе Воли. (В.А.)

Да, в районе, где тетя жила. Мы были свидетелями начала Варшавского восстания. Это август месяц был. Начало. И тетю, когда расстреляли, мы убежали с Людвикой. Я говорю: «Людвика, бежим! Я знаю куда». Я же знала все гробницы. И мы побежали. Самая гробница, которая ближе всех была к выходу. Туда мы и юркнули. Сейчас там замуровано все, а тогда были железные дверцы.

Мы туда прыгнули, тут же немцы стали бежать, так как люди стали убегать из домов. Куда? На кладбище. Там и костел, там была церковка. Люди стали бежать, думая, что в таком божественном месте кто будет стрелять. И стали бежать туда. И мы видим, там такое маленькое окошечко было в гробнице в этой. Мы уже не вылазили. Видим, немцы стали расстреливать бегущих. Стали стрелять всех.

На кладбище?

Прямо на кладбище всех расстреливали подряд. Там очень много расстреляли. Около пятидесяти тысяч человек. Там сейчас висит памятная доска…

Что они искали?

Ничего не искали. Восстание началось.

Может, они думали, что там подпольщики?

Ничего, они просто расстреливали всех людей. Подряд. И из домов вытаскивали и расстреливали.

Даже это не шестьдесят человек за кого-то? Просто начался расстрел?

Нет-нет. Шестьдесят, когда была еще просто оккупация, а это начало Варшавского восстания. Еще трамваи ходили. Это потому, что начало было. Первые дни… Раньше говорили, что много-много было убито в Армии Крайовой. Я не знаю, может, потом уберете, потому что нельзя говорить этого всего. Это мое мнение.

Вы знаете, Армия Крайова воевала, но в основном у них борьба была под землей. По каналам. А убивали в основном гражданских. Немцы с домов людей вытаскивали.

Мы когда пришли к маме, мама так перепугалась. Она уже знала, что восстание началось, а до этого там все время рыли что-то поляки. Мы думали, что они там роют под землей. Они рыли от нашего подъезда, там брама такая (прим. польск. brama – ворота), к браме противоположной. Они делали подземный туннель. Мы не знали, они делали туннель еще до начала…

Восстания. Готовились.

Да, мы-то не знали. Роют и роют там.

Вы имеете в виду каналы, это именно туннели?

Нет. Каналы – вода, где проходит.

Это русло Вислы или что?

Не русло Вислы. Это каналы… у нас тоже каналы есть подземные. Там какие-то речки, может, трубы проходят, канализация, вода, телефонные линии. В общем, под землей коммуникации все. И они войну вели под землей. Поэтому я говорю, что их много осталось в живых. Потому что я помню, когда мы впервые приезжали на встречи ветеранов, очень много было представителей Армии Крайовой, которые участвовали в Варшавском восстании.

Сколько восстание продолжалось? (В.А.)

Два месяца. Два месяца и несколько дней в октябре. Закончилось 3—4 октября. Была капитуляция, но до этого два месяца они били, убивали, разрушали Варшаву. Убито было очень много людей. Это потом стали уже говорить, что в Варшаве в основном погибло гражданское население. Потому что военных много осталось в живых. Я видела еще, когда были собрания после войны.

Военных – это подпольщики?

Те, которые воевали в Армии Крайовой. Было много в форме.

То есть у них даже форма была?

Многие и без формы ходили. К нам приходил военный, собрал нас, подростков.

Военный поляк пришел?

Да, поляк из Армии Крайовой. Пришел агитировать молодежь. Мы были тоже с платочками, как пионеры.

Галстуки, какого цвета были?

Желтые. И мы без обдумывания. Надо… Мне уже было четырнадцать лет. Я была подростком. Людвике было пятнадцать. Им нужны были такие. Мы были связными.

То есть вас приняли?

Приняли. Мы сами пришли. «Мы будем бороться с немцами!» Мы же знали, что немцы делали. Были уже под расстрелом. Я говорю: «Мы готовы бороться с немцами». Они не заставляли. Шли кто хотел. Добровольцем. Мы сразу пришли защищать Варшаву

Куда вы пришли? Это какой-то сборный пункт?

Нет, это прямо у нас в подъезде, где мы жили. Был проход, где проходили все время военные. По улице пройти было нельзя, потому что стреляли, немцы моментально расстреливали. Вся связь была подземная. Они для этого строили. Мы же тогда не знали, что там роют. Ну, рыли и рыли. Они прорыли туннели и там проходили, чтобы пройти на какую-то улицу, они же должны были бороться, проходить.

Дома в Варшаве стоят впритык, так же как я видела после войны в Ленинграде. Дома, дома, дома впритык. Я еще поинтересовалась тогда у экскурсовода: «А кто строил эти дома, потому что дома в Варшаве очень похожи, как строили в Ленинграде». Говорит, что один и тот же архитектор, дома строил…

И поэтому рыли туннели так, чтобы пройти всю улицу, не выходя на поверхность. Шли наши военные, делали дыры в подвале от одного дома к следующему. Можно было переходить в другой дом, с этого дома в третий. Мы так и ходили.

Мы были связными. Нам давали сумочки. Воды уже не было. Я помню, когда мы пришли домой с Воли, в начале восстания, второй-третий день начала Варшавского восстания, и нам один раз принесли хлеб. Хлеб был непонятный, кусок отрезали и хрустело. Такой еще горячий. И все, один раз только в начале августа дали хлеб, когда только началось восстание, потом уже не давали ничего.

Купить невозможно было?

Да ничего не работало. Немцы расстреливали всех. Нельзя было даже на улицу выйти. Я помню, во время Варшавского восстания немцы три раза бросали листовки, чтобы люди выходили с белыми платками… Мы как ходили – не выходили на поверхность, ходили через дыры, пронести мы должны были патроны, водички немножко в бутылочке. Мы не имели права глоток сделать, потому что воды не было. Мы раненым мазали губы.

В госпитале и бинтов не было. Люди носили нам чистые простыни. Мы рвали простыни и носили туда. То есть мы были как связные, но было иногда задание – узнать, сколько немцев, где немцы. Мы еще в таком возрасте, что могли проткнуться везде. Я худенькая была и Людвика была худенькая.

Вы говорили, спортом занимались?

Да-да.

Спортом занимались в школе?

В школе.

Кружок был, секция?

Кто в какой хотел.

Вы каким видом спорта занимались?

Легкая атлетика.

У вас была определенная физическая подготовка?

Да, мы были уже физически крепкие. Даже сейчас нам по девяносто лет, и удивляются, мы крепкие. Хоть болячек полно, из госпиталя не вылезаем, но стараемся жить. И я всегда говорила, даже когда был Пётр Толстой (прим. Пётр Олегович Толстой – заместитель председателя Государственной думы Федерального собрания Российской Федерации VII созыва) и другие, я сказала: «Наша миссия сейчас – патриотическое воспитание молодежи». То, что мы пережили, нигде не написано, нигде не рассказывается.

Обрывками только.

Да, то, что мы пережили, я рассказываю и всегда слушают люди. Никто никогда не выходит, все сидят, полные залы. Это я сейчас говорю так, отвечая на вопросы, а когда я рассказываю на встречах, стараюсь подряд, чтобы это соединить.

Да. И про восстание: вы участвовали, и что было дальше?

Мы были до конца восстания… В сентябре уже начались болячки. Болезни, мы меньше ходили на задания и фактически уже домов не было. Немцы в августе первый раз бросили листовки. Еще много людей было. В листовке было написано: «Выходите, потому что здесь никто живой не останется. Мы вам гарантируем жизнь, все-все-все хорошее». Люди до того устали от голода, от жажды, выходили с белыми платочками. Час был с двух сторон затишье.