Водовороты Судьбы

      Как могла, жалела она отца. На праздник 8 марта, посвященный мамам, Наташа пригласила его в школу. Он долго отказывался, объясняя, что там будут только мамы. А потом, уступив, нарвал цветов в саду и, взяв в одну руку букет и палочку, с которой он ходил теперь, пошел с ней. Там были удивлены гостю, но с благодарностью приняв поздравления от имени мужчин, пригласили на маленький концерт, подготовленный детьми.

      Наташа как будто чувствовала близкую разлуку и не отходила от отца. А он складывал стопкой свои любимые книги и говорил дочери:

– Это тебе. Подрастешь, читать будешь.

       Диккенс и Конандойль, Вальтер Скотт и Хемингуэй. Они уводили его в эти дни от осознания нагрянувшей беды.

      Однажды ночью девочка проснулась от грохота. Мама спустилась в погреб и ахнула. Там оборвалась полка с зимними заготовками и стекло вперемешку с повидлом, томатами, салатами и прочими заготовками оказалось на полу. Полочку смастерил отец одной здоровой рукой. Как смог. Мама тихо плакала, а отец, сжав челюсти до боли, произнес:

– Это не горе, Клава. Горе – это когда человек умрет.

      В комнате, где приехавший врач оставил отца умирать, горели свечи.

– Мы здесь уже ничем не можем помочь, – сказал он матери. – Это тромб. И жить ему осталось несколько часов.

      Отец никого не узнавал, не мог говорить. И только увидев бабушку, как будто хотел ее о чем-то попросить, умоляюще глядел в глаза.

– Боренька, сынок, – шептала бабушка, наклоняясь к нему, – что, мой родненький, ты мне хочешь сказать?

      Но отец обессилено закрыл глаза и тяжело задышал, захватывая воздух ртом, словно рыба, выброшенная на берег.

– Священника нужно к нему призвать, – сказала бабушка.

      Отец вдруг открыл глаза и с благодарностью посмотрел на нее. Из его глаз покатились слезы.

– Да где ж его взять-то, ночью? – загалдели собравшиеся у постели умирающего родственники.

– Я за пастором нашим схожу, – сказала бабушка.

– Вот еще баптистов здесь не хватало!

– Бог один для всех, – Клава, заплаканными от горя глазами, с укором посмотрела на свекровь. – Вы бы хоть сейчас не скандалили. Сын ведь ваш помирает.

      Вскоре бабушка привела пожилого мужчину, который, устроившись возле постели умирающего, принялся читать молитву. Наташа, сжавшись от ужаса и горя, всеми забытая сидела возле печки. Ее знобило, несмотря на раскаленную печь. Она не спускала глаз с отца и все не могла поверить в то, что он умирает. Время от времени он вдруг открывал глаза и смотрел в потолок.

– Ой, да на кого же ты нас покидаешь! – пытались до него докричаться женщины. Ой, да у тебя же деточки! Ой, да как же они без тебя то бу–у–дут?

– Боренька, да на кого же ты меня покидаешь? – Клава упала ему на грудь и залилась слезами.

      Но, было видно, что ему уже все на этой земле безразлично. Он уже даже не боролся со смертью, просто тихо лежал, глядя в потолок. Вдруг по его телу пробежала судорога он глубоко вздохнул и закрыл глаза.

– Все отошел, – прошептал пастор. – Сейчас душа вылетит, смотрите. Вон белый дымок видите?

И он указал пальцем в пространство между головой отца и низким потолком комнаты. Наташе и вправду показалось маленькое белое облачко, плавно поднимающееся вверх.

       Женщины заголосили. А бабушка подошла к Наташе сняла ее с табурета и подвела к отцу.

– Попрощайся, детка.

      Наташа смотрела на бездыханное тело отца и боялась его. Это уже был не он.

– Бабушка, я боюсь, – она заплакала и спряталась за ее спину.

– Пойдем, я тебя отведу к Ларочке спать. Завтра у нас будет трудный день.

Когда отца несли из дома на кладбище, Наташа в душе поклялась себе, что никогда она не будет веселой. Нельзя быть веселой, когда нет больше отца.

      Через две с небольшим недели ей исполнилось 10 лет. Клава с матерью, чтобы как-то сгладить горе дочки, накрыли небогатый стол и предложили Наташе позвать подружек на день рождения.

      В доме еще завешены были зеркала. Из всех углов выглядывала беда, сдавливая грудь своим удушливым дыханием, колыхала воздух тревогой. И, вошедшие в дом подружки, вдруг выпорхнули обратно. Запинаясь и оправдываясь, спешно разошлись по домам. Горькая обида на подружек смешивалась с чувством обездоленности. Теперь все учителя и соседи будут ее жалеть. Теперь ее мама – «одиночка», а они с Ларисой сироты. И, как бы в ответ на свои мысли, услышала голос бабушки:

– Ничего, детка, отца нет, говорят, пол сироты. Берегите мамку, ой как ей тяжело с вами будет!

      Работала Клава в локомотивном депо стрелочницей. День да ночь – дежурство. А двое суток дома с детьми. А летом вместо выходных ездила в колхоз подрабатывать. Старшая дочь за няньку и за хозяйку. И в школе не нахвалятся.

      В середине учебного года, в Наташин класс пришла новенькая девочка. Ее отец получил назначение горным инженером на их шахту.

      Лена была очень миловидным ребенком. Кудрявые черные волосы, большие карие глаза, веселый характер позволили ей быстро завладеть симпатией одноклассников. В Наташе она видела свою соперницу и в учебе и в количестве подружек. С присущей детям непосредственностью иногда переходящей в жестокость, Лена всячески старалась уколоть Наташу. Однажды они оказались вдвоем возле магазина, куда их отправили за хлебом.

      Старое бревенчатое здание с покосившимися дверями было все исчерчено надписями. В шахтерском поселке не было других развлечений, кроме как потолкаться возле магазина, рядом с которым был такой же посеревший от времени бревенчатый клуб. Кто гвоздем, кто просто острым камешком, дети выковыривали надписи, не отличающиеся особой замысловатостью. «Коля дурак», «Вася дуб», «Катька сволочь» – было увековечено просто так. От скуки.

      Накрапывал дождь. Наташа прислонилась к двери магазина под небольшим козырьком, дожидаясь окончания перерыва. Туда же заскочила и Лена, прячась от дождя. С минуту она молча разглядывала Наташу. Затем, пренебрежительно скривив губы, сказала:

– Ну, какая же ты все-таки моль! Какая-то бледная, худая! Тебя что не кормят дома? А пальцы-то, пальцы! Грязь под ногтями!

– Это не грязь, – покраснев от обиды, ответила Наташа. Я помогала маме забор подкрасить.

– Забор подкрасить…, – передразнила Лена. Разве женское это дело? Ой, да я ж забыла! Ты ж у нас безотцовщина! – выпалила она.

      Холодный дождь разошелся не на шутку и Лена, чувствуя свою безнаказанность, продолжала издеваться над соперницей.

– Подумаешь, Снегурочкой ее назначили на Новый год! Это Николаю Дмитриевичу со слепа, кажется, что ты красивая. Это тебя из жалости выбрали!

– А ты – цыганка черномазая! – бросила ей Наташа, едва сдерживая слезы, и выскочив на дождь, побежала домой.

– Что, хлеб разобрали? – спросила мать. – А намокла–то как! Наташенька, да ты плачешь? Что случилось?

      И Наташа, рыдая, рассказала матери про Ленкину выходку.

– Ничего, дочка. Бог ей судья. Глупая еще. Главное – ты старайся никогда не обидеть человека.

      Вдова в тридцать лет, Клава за хлопотами забывала о себе. Помогали Борины сослуживцы. Пригласили детей на новогоднюю елку, а летом Наташе выделили путевку в пионерский лагерь.

      Широкой колонной вели детей на железнодорожный вокзал. Кто с рюкзачками, кто с чемоданчиком. Шум, гомон, веселый смех. Провожающие родители семенили рядом с колонной, боясь потерять из виду своих чад. Маленькая светловолосая Наталка с папиной «балеткой», с которой он ездил в командировки, выделялась из толпы своими грустными, полными слез глазами.

– Наташенька, доченька, – уговаривала Клава у поезда, – ты же отдыхать едешь. Поправишься. Там режим, воздух. К школе сил наберешься.

      А сама готова была забрать дочку обратно, глядя на ее заплаканное личико.

– Конверты в тетрадке. Пиши мне чаще. Вот возьми на дорогу. Что-нибудь в поезде купишь.

      И она вложила в маленькую ручонку две бумажки по рублю и рубль, разменянный на мелкие монеты.

      Подошли знакомые с Бориной автоколонны, провожавшие свою дочку постарше Наташи. И Клава с радостью познакомила девочек, в надежде, что старшая присмотрит за ней.

       Затянувшиеся проводы утомили и детей и родителей. Но, наконец, поезд тронулся. Наташа прильнула к окну и провожала глазами мать, бежавшую по перрону. Танюха, так звали новую подругу, потянула ее за рукав.

– Пошли место занимать, раззява.

      Раздали постели, за которые нужно было заплатить. Танюха выхватила у Наташи рубль, отдала проводнице, заявив удивленной спутнице, что она заплатит на обратном пути. И принялась потрошить пакетик сладостей, припасенных родителями в дорогу. Наташа достала мамин пакетик, в котором была молодая картошка с огурцом и пара яичек.

– Ты бы еще борща взяла, безотцовщина, – ехидно скривилась Танюха.

      Но, глядя, как Наташа с аппетитом хрустит маминым огурчиком, потянулась к ее пакетику:

– Ну-ка, дай попробовать…

      Засыпая под мерный стук колес, Наташа думала о маме. Как она без нее? И когда пролетит этот долгий месяц?

      Утро ворвалось в окошко вагона шумом колес и запахом моря. Все прильнули к окнам.

      Море. Его невозможно было охватить взглядом. Оно было таким голубым, отливало таким нежным светом, что Наташа замерла от восторга. Из этого состояния ее вывели голоса с противоположной стороны вагона:

– Ой, смотрите горы, горы, лес!

Глава пятая

      Стирая пыль с окон старого дома, в котором располагался детский садик, Наташа заметила запрятанный за занавеску коробок спичек.

«Наверное, опять тетя Соня курила», – подумала девушка и швырнула коробок в окошко. «Кашляет как мужик, а все не отвадиться от курева».

– Простите, это не вы уронили? – услышала она за спиной.

       В дверях стоял курсант мореходки и, улыбаясь, смотрел на девушку.

      Да, это был явно не «ракушечник». Так называла учащихся речного училища их квартирная хозяйка. А прямо настоящий мореход.

      Наташа покраснела от неожиданности. Сколько раз они с девчонками, гуляя по набережной после работы, встречались с гурьбой ребят в морской форме. Но в поведении морячков всегда сквозила развязность или высокомерие. И все-таки каждая мечтала о таком парне.

      Вдруг она увидела себя со стороны и зарделась еще сильнее. Белый халатик санитарки, косыночка и тряпка в руках. Это совсем не то, что может украсить девушку восемнадцати лет.

      За спиной морячка появилась старшая медсестра их садика, Нина Павловна.

– Сережа, хорошо, что ты зашел за мной. Пойдем. Я буду готова через минуту.

      И, повернувшись к Наташе, как будто что-то вспомнив, томно произнесла:

– Наташенька это мой сын.

      С этого дня Сережа стал частенько заходить за своей мамой. Самой Нине Павловне, по всему видно, это не очень нравилось. Ее женская интуиция подсказывала ей истинную причину таких визитов.

      Муж Нины Павловны был капитаном дальнего плавания. Не стесненная в средствах женщина сорока пяти лет отличалась от других сотрудниц высокомерием и циничностью. Она очень любила себя и старалась это чувство культивировать в других. Часами могла рассказывать о своих портнихах, нарядах, покупках. Была у Нины Павловны заветная мечта – приобрести шиньон из натуральных волос. Для осуществления этой мечты, она растила волосы на голове своей соседки-восьмикласницы. Лучшие шампуни, привезенные из-за границы мужем, направлялись для «волос Нины Павловны».

      И вот однажды старшая медсестра явилась на работу, гордо покачивая «конским хвостом» до пояса. В этот день никто не получал замечаний по поводу санитарного состояния в садике. Нина Павловна любила себя и всех окружающих.

       К концу рабочего дня выразить свое восхищение «хвостом» успели все, кроме воспитателя ясельной группы Татьяны Семеновны. И лучше ей было бы этого не делать. Когда она вернулась в группу, Наташа и тетя Соня подумали, что случилось что-то непоправимое.

– Наташенька, иди к ней, – трясущимися губами попросила Татьяна Семеновна, указывая рукой на дверь кабинета медсестры, откуда доносились горькие рыдания.

       Наташа, почуяв неладное, вбежала к Нине Павловне и едва удержалась от смеха, от представшей перед ней картиной. Медсестра сидела с кисточкой собственных волос на голове, а в руках держала что-то взъерошенное, похожее на парик клоуна и громко причитала:

– Видишь, как она мне его подправила? Додельница хренова! Она мне жизнь испортила! Столько лет, столько лет и все зря…

Слова прерывались рыданиями, в которых слышалось неподдельное горе. Наташе стало жаль «свекруху», как в шутку в садике стали называть за глаза Нину Павловну, имея в виду Сережкины ухаживания.

      Она взяла шиньон, повертела его в руках, расправляя ниточки, потом встряхнула и стала потихоньку расчесывать. Вскоре каким-то чудесным образом от путаницы не осталось и следа. Нина Павловна, не веря в свое счастье, вертелась перед зеркалом, водружая «хвост» на затылок. И все еще продолжая всхлипывать, вещала о том, как эта нехорошая Татьяна Семеновна испортила такую вещь!

      Наконец, успокоившись и искренне расчувствовавшись, она присела рядом с Наташей.

– Чем мне тебя отблагодарить, зайчик? Ты меня так выручила!

– Да что вы, Нина Павловна, – смутилась девушка, – мне ничего от вас не нужно.

– Вот как? Хочу тебе сказать, а ты запомни мои слова – не надо бояться обращаться к людям с просьбой. Без помощи людей прожить трудно вообще, а в наше время особенно. Ни купить, ни пробиться. А у меня есть связи. Так что, не стесняйся.

       Дверь приоткрылась, и в кабинет заглянул Сергей.

– Мам, мне тут предложили три билета на концерт во Дворец спорта. Один могу подарить тебе.

      –У меня не возникает сомнения по поводу того, кому предназначены два других, – благосклонно улыбаясь, проговорила Нина Павловна.

      Сергей подмигнул покрасневшей Наташе.

– Ну, тогда до завтрашнего вечера, а то я в самоволке. Пока!

И он исчез так же внезапно, как и появился.

– Наташенька, а ведь я о тебе ничегошеньки не знаю. Расскажи мне о себе.

Доверительный тон медсестры, попахивал анкетой. Но девушка чувствовала, что рано или поздно заполнить ее придется. Нина Павловна как платье будет подбирать себе невестку. Чтобы и качеством и фирмой и фасоном соответствовала.

Тем не менее, как бы бросая вызов этой устроенной в жизни даме, Наташа стала рассказывать о себе. О том, что рано осталась без отца. О том, что у них с сестренкой появился отчим. Который, в общем-то, был неплохим человеком и по-своему любил их и растил как своих. О том, что у нее появилась еще одна сестренка. Поздний и единственный ребенок отчима. К несчастью всей семьи, страдающая церебральным параличом. О том, что Наташа, по просьбе матери, ищет по аптекам города, необходимое для лечения лекарство, но пока его нигде нет.

– Вот видишь, – грустно произнесла Нина Павловна, – а ты говоришь, что тебе ничего не нужно. Я достану тебе это лекарство.

       На завтра Сергей не пришел. И вообще он не приходил больше никогда. Нина Павловна избегала общаться с Наташей. Но обещанное лекарство все-таки достала. Муж привез из плаванья.

       Через три месяца пришло время сдавать вступительные экзамены в пединститут. Для чего собственно и нужно было поработать и заработать стаж. Наташа уволилась и уехала в свой родной город.

       При увольнении воспитательница ее группы Татьяна Семеновна и санитарка тетя Соня подписали акт инвентаризации, согласно которому была выявлена недостача одеялок, простыней, посуды. Что благополучно перекрылось заработной платой девушки и оставило в ее неокрепшей душе осадок горечи и несправедливости.

Глава шестая

      Вечером, узнав о приезде подруги, прибежала Вера и уговорила ее пойти на танцы. Девчонки стайкой собрались в уголке площадки и бурно обменивались новостями после долгой разлуки.

       К ним подошел парень в солдатской форме с лычками сержанта и пригласил Наташу на танец. Танцевать не хотелось. Но, взглянув в глаза парню, она не смогла отказаться. Было ощущение, что этот взгляд ей давно знаком, что была долгая разлука, такая долгая, что она забыла его. И вот он вернулся.       О чем говорили, когда заканчивался один танец и начинался другой, как Артем пошел ее провожать…. Все смешалось. Ощущение покоя и одновременно тоски и тревоги не покидало ее.

      Неделя до экзаменов пролетела как во сне. Днем Наташа зубрила билеты, а вечером прибегал в самоволку Артем. И, как в песне, «опять от него сбегала последняя электричка». Они все не могли расстаться. А потом пятнадцать километров пешком и на попутках в свою воинскую часть. А через неделю он спросил:

– Мы ведь с тобой поженимся, правда?

       Они стояли возле Наташиного двора меж двух молодых кленов. Луна проглядывала сквозь деревья, освещая лицо Артема, застывшее в ожидании ответа. «Зачем он спрашивает? Ведь все и так ясно», – подумала она и тихо прижалась к его плечу.

      Возле литературного факультета пединститута гомон перекрывал шум электричек, снующих туда-сюда вдоль вокзала, расположенного неподалеку. К Наташе подошла Алена. Как всегда в сопровождении отца. С Аленой они познакомились перед первым экзаменом. Она подошла первая и заговорила просто и как-то по взрослому.       Алена была уверена на сто процентов в том, что поступит в институт. Она действительно свободно ориентировалась по всей программе. Казалось, что уверенность исходит оттого, что рядом с ней всегда был ее отец. Статный полковник просто стоял неподалеку, никогда не вмешиваясь в разговор девушек.

      Наташа сдала два экзамена на пятерки, сочинение на четверку. Сегодня был последний, решающий. История. Алена сжала руку новой подруги и прошептала:

– Когда подойдешь к двери, про себя попроси Господа о помощи. Я всегда так делаю.

Совет был неожиданным, и Наташа оглянулась вокруг, не слышал ли кто. Но когда подошла ее очередь перешагнуть порог аудитории, ее внутренний голос робко попросил:

« Господи, пожалуйста…».

Видно Бог услышал ее мольбу. Билет достался легкий, и Наташа смело направилась к экзаменатору. Отвечая на вопросы, она отметила про себя, что преподаватель как будто совсем ее не слушает.

– Давайте экзаменационный лист, достаточно. Хорошо, – прозвучало будто приговор.

«Четверки» было мало, чтобы пройти по конкурсу.

– Почему «хорошо»? Я ведь ответила на вопрос. Задайте мне, пожалуйста, дополнительный вопрос, – попросила девушка.

Преподаватель удивленно подняла, наконец, глаза.

– Чем вы недовольны? Я поставила вам хорошую отметку. А если вас это не устраивает, вон за тем столом находится председатель конфликтной комиссии. Подойдите к нему.

Наташа направилась туда, куда ей указала экзаменатор. Навстречу ей поднялась из-за стола пожилая женщина.

– Присаживайся, деточка. Ты, я вижу, не хочешь сдаваться без боя,– доброжелательно улыбнулась она. – Ну, давай с тобой побеседуем.

      Возле аудитории сияющую подругу встретила Алена. Наташа чувствовала себя победительницей. В экзаменационном листе поверх перечеркнутого «хорошо» стояло «отлично».

      Вечером пришел Артем. Но к великому удивлению он совершенно не обрадовался ее успеху. Наташа поняла, что ему совсем не хочется, чтобы она уехала учиться в другой город. В нем смешалось чувство гордости за нее и боязнь разлуки.

      Но жизнь распорядилась по-своему. На собеседовании преподаватель, поставившая Наташе четверку по истории, оказалась членом комиссии. Наклонившись к рядом сидевшему старичку в очках с толстенными стеклами, она что-то стала быстро и возмущенно ему объяснять при виде вошедшей по вызову Наташи. Ей задали один-два незначительных вопроса и, поблагодарив, вызвали следующего абитуриента. А в списке прошедших по конкурсу, вывешенном на двери института, Наташиной фамилии не оказалось.

      Изогнутая подковой трамвайная линия упиралась в площадь железнодорожного вокзала. Наташа шла по ней, не разбирая дороги. Глаза. полные слез, плохо видели, а в ушах стучало: «можете жаловаться в конфликтную комиссию, можете жаловаться в конфликтную комиссию…». Резкий перезвон трамвая за спиной вернул ее в реальность.

      Мама дежурила в ночную смену и Наташа прямо с электрички пошла к ней на работу.

– Не прошла?! – горестно всплеснула руками Клава, увидев заплаканное лицо дочери. – Не грусти дочка. Может и к лучшему. Ну не будешь ты учительницей, будешь кем-нибудь другим. Нервы целее будут.

– Мама, те, кто не прошел и не согласен с решением, завтра приедут с родителями на конфликтную комиссию. Поедешь со мной?

      Мать тихо прижала дочку к себе.

– Утром сменюсь и съездим.

      В фойе института народу было не много. Но те, кто приехал «добиваться правды», громко ругались, кричали о взятках, знакомствах и прочих способах достижения поставленной цели. Чья-то мама слезно уговаривала выделить для ее чада дополнительное место. Не важно на каком факультете, лишь бы он учился. Она была согласна на любые суммы, лишь бы не забрали сына в армию.

– Я на вас в суд подам! – грозился чей-то дедушка.

– Мама, поехали отсюда.

       Наташа потянула мать за рукав к выходу.

– Прости, дочка. Я не знаю, что мне нужно сделать, чтобы тебе помочь.

– Ничего не нужно. Зря я тебя потащила сюда. Не будем унижаться. Видно у меня другая судьба.

      Регулярные Артемкины самоволки и гуляние Наташи до двенадцати ночи под луной не остались без внимания отчима.

      У них с Наташей сложились доверительные отношения. Он уважал ее за серьезность, здравомыслие и за то, что та нянчилась с его больной дочкой с самого раннего детства. Вот уже пять лет. Наташа выросла на его глазах. И относился он к Клавиным девочкам, как к своим.

– Что за парень к нам повадился, мать, – поинтересовался однажды.

– Да как будто неплохой парнишка. С Украины.

– Хохол, значит. То ли дело вон у Ивана дочка. Поступила в политехнический. Там с парнем познакомилась из Болгарии. Свадьбу собираются играть. А с этим я разговаривал как-то. Наташку ждал. Спрашиваю кто да что. Да никто и ничто выходит. Из армии сейчас уволится. И все. Ни образования, ни за душой ничего. В Харьков собрался в институт поступать. Авиационный вроде. Да ведь это одни разговоры. Вон наша уже напоступалась. Два раза пыталась и что?

– Володь, ты бы не лез в их дела. Устала она от нас. Что ж ей всю жизнь Мариночку нянчить?

– А ты чего хочешь? – вдруг сорвался он. – Чтобы они поженились и с нами тут жили? Чтобы нарожали тебе внуков, которые не успев родиться, уже топали здесь. А Маринка смотрела на них и завидовала!

– Да ты что? Спятил, отец?! Ты же вырастил девчонок. Ты им за отца. Как же ты так можешь говорить? Разве они виноваты в нашем горе? Побойся Бога. Радовался бы, что замуж дочку возьмут.

– Чью дочку возьмут? Твою?! Какой я им отец? Никакой я им не отец!

       Наташа еще с порога услышала скандал.

– Что это он развоевался?

– Пап, что за шум, а драки нет? – шутливо спросила она, войдя в дом.

– Какой я тебе пап? – закричал ей в лицо отчим. Вон моя дочка, в инвалидном кресле.

       Наташу обдало ледяным холодом. Она привыкла называть отчима папой, как хотела того мать. Чтобы тот чувствовал себя отцом, чтобы была семья. Она по-своему любила его и уважала. Но всегда чувствовала неловкость, обращаясь к нему, как к отцу. Она испытывала постоянное чувство вины перед памятью своего отца. И сейчас слова отчима прозвучали, как пощечина. Казалось, время остановилось, застыло. Наташа медленно вышла вон.

      Возле калитки дожидался Артем.

– Что-то случилось?

– Да нет, все нормально.

      Ей не хотелось говорить об этом. Подумалось: поделом. Так и должно было случиться. Отец может быть только один. А я забыла об этом.

      Прогулка не удалась. Разговор не получался. Артем понимал, что произошло что-то неприятное, но с расспросами не лез. Когда подходили к дому, заметили «скорую». Наташа сорвалась с места и метнулась к дому с криком:

– Мамочка!

       Мать стояла на коленях на полу возле лежащего белого как мел отчима. Врач слушал его сердце.

– Давайте быстренько простынь. Его нельзя шевелить. Это инфаркт.

– Наташа выскочила во двор, позвала Артема и водителя «скорой» и они все вместе с трудом донесли отчима до машины.

      Забыв обиду, девушка сиделкой была для него все два месяца, пока он был в больнице. Но отцом уже больше никогда не назвала.

      Напрасно отчим старался загладить вину и вернуть прежние отношения. Для Наташи он стал просто Александрычем.

Глава седьмая      

      Дотянувшись до края стола ручонками, Антошка смотрел на маму с папой. А они, уткнувшись каждый в свой конспект, готовились к зачетам. Ему исполнилось три годика. Родители, занятые учебой, никак не находили времени поиграть с ним.