Царица Хатасу

– Это мог сделать только презренный хетт. Очевидно, он скрывается в Фивах и владеет таким же таинственным ядом, как и его проклятое растение. – Он наклонился и ощупал труп. – Странная смерть! Ни малейших следов страдания, гибкие члены и, в то же время, смертельная бледность, ледяной холод и остановившееся сердце.

После краткого совещания решено было скрыть это происшествие, известное только очень немногим, и совершить казнь, как будто ничего не случилось. Во исполнение этого решения, все совершилось по заранее составленной программе. В присутствии назначенных свидетелей Хоремсеб, поддерживаемый двумя мужчинами, как будто он очень ослабел от страха, был отнесен на маленький двор. Здесь в толстой стене было выбито длинное, узкое углубление. Не потерявшее еще своей гибкости тело было посажено на короткую скамейку и прислонено к стене. Рабочие поспешно стали закладывать кирпичами отверстие ниши, и скоро с глаз присутствующих скрылся ужасный чародей, заставлявший так много говорить о себе, вызвавший столько страданий, смертей и… разговоров.

В этой тесной нише должно было обратиться в прах это тело, так жаждавшее роскоши и удовольствий, и этот гордый и жестокий мозг, бывший таким изобретательным в кровавых наслаждениях.

* * *

Вместе с одним своим другом-жрецом Рома вынес Нейту из темницы чародея и отнес ее во дворец. Молодая женщина не приходила в себя. Приказав замолчать кормилице, беспрерывно кричавшей от ужаса и горя, Рома уложил Нейту на кровать и принялся хлопотать около нее.

Он видел шкатулку, пустые флаконы и клочки папируса. Он слышал замечания жрецов относительно незнакомого яда, убившего князя. Этот яд могла принести Хоремсебу только Нейта. Но от кого получила она таинственную шкатулку? Когда она ее взяла?

Терзаемый этой мыслью, Рома увел в соседнюю комнату кормилицу и, схватив ее за руку, сурово спросил:

– Кто сообщил твоей госпоже об осуждении чародея?..

Перепуганная насмерть кормилица ничего вразумительного ответить не смогла.

Нейта продолжала находиться между жизнью и смертью. Ужасные обстоятельства ее пребывания в Мемфисе, яд, который она приняла и вдыхала, испытания ужасами и страстью и так уже сильно пошатнули здоровье женщины. А последнее свидание с Хоремсебом и сильная реакция противоядия, которое тот дал ей, окончательно потрясли ее слабый организм. Пожираемая горячкой, преследуемая в бреду видениями недавнего прошлого, несчастная Нейта раскрывала отвратительные сцены, при которых она присутствовала во дворце в Мемфисе, и имя Хоремсеба не сходило с ее уст.

Все знаменитые врачи Фив были собраны у кровати больной. Роанта и Сатати с необыкновенной самоотверженностью ухаживали за ней с помощью верной кормилицы, не позволявшей ни одной служанке прикоснуться к своей обожаемой госпоже.

Часто у дворца Саргона останавливалась царская лодка или царские носилки. С мрачным взглядом и с озабоченным видом государыня склонялась над своим любимым ребенком, почти безнадежное состояние которого приводило ее в отчаяние. Когда она думала об этом так богато одаренном существе, которое беззаботным и счастливым пробудилось к жизни, как распустившийся цветок, и которое находилось теперь в состоянии худшем, чем смерть, когда она смотрела на Нейту, погубленную преступной игрой человека, которому она ничего не сделала и который, зная, кому он наносит удар своими преступными дерзкими руками, разбил эту невинную жизнь, – страшный гнев наполнял ее душу и ее руки невольно сжимались в кулаки. Ей хотелось бы предать мукам этого презренного и насладиться его страданиями, а он нашел возможность избежать наказания, воспользовавшись своей жертвой, по какой-то горькой иронии судьбы, как орудием для спасения.

Прошло около трех недель после смерти Хоремсеба. Однажды, после обеда старый врач храма Амона-Ра навестил больную. Его сопровождал Рома. Оба жреца боязливо наклонились к Нейте.

Истощенная и исхудавшая молодая женщина отдыхала, закрыв глаза, совершенно безучастная ко всему окружающему.

– Приближается конец. Если не случится какой-нибудь неожиданной реакции, это слабое дыхание прекратится завтра с восходом солнца, – прошептал печально старик.

Страшная бледность залила лицо молодого жреца. Он тоже очень похудел, и в его обыкновенно таких мягких и спокойных глазах светилось теперь горькое отчаяние.

– В таком случае, я останусь здесь до конца и буду ей давать капли, которые ты принес, – ответил он нерешительным голосом.

– Хорошо, оставайся! Только, если ее теперешнее состояние продолжится, ты не беспокой ее. Часа через два я вернусь, и тогда мы посмотрим.

Счастливый тем, что в такой торжественный час остался один с любимой, с этим дорогим существом, которое готовился навсегда потерять, молодой человек опустился на колени и сжал в руках ее маленькую похолодевшую ладошку, лежавшую на тонком шерстяном одеяле. Нейта, казалось, была погружена в какой-то летаргический сон. Глаза ее были полузакрыты, дыхание едва заметно, а на лице лежал уже отпечаток смерти.

С затуманенными от слез глазами молодой жрец наклонился к ней. Никогда еще она не была так дорога ему, как в эту минуту. Что в том, что подлым колдовством у него похитили ее сердце! Все-таки, ее первая и чистая любовь принадлежала ему. О! Если бы он мог продлить эту угасавшую жизнь, даже без всякой надежды лично для себя! Люди, конечно, были бессильны это сделать, но разве боги, которым он поклонялся и служил, не могли избавить ее от смерти?

Лихорадочно пожав маленькую ручку Нейты, Рома возвел глаза к лазурному небу, и из его измученной души вознеслась горячая молитва ко всем силам добра.

Пламенная молитва Ромы, свободная от всякого эгоистического чувства, пылко возносилась к небесам. Вся его душа сосредоточилась на одном желании – спасти от смерти женщину, которую он любил больше самого себя. Он не знал, что порыв воли, исходивший из его души, соединяясь с божественными флюидами, теплыми и живительными потоками спускался на организм больной, производя чудо воскрешения, о котором он молил.

Погруженный в свою молитву, Рома не заметил, как поднялась портьера, и в комнату бесшумно вошла Хатасу. Мрачная, с отчаянием в душе, пришла она провести последние минуты у постели своей дочери. Доктора сказали ей, что нет никакой надежды. При виде человека, стоявшего на коленях около Нейты, она удивилась, но узнав Рому и видя его озаренное состояние, она поняла, что он молится. Ею тоже овладело желание молиться.

Смиренное и полное веры благочестие было совершенно чуждо гордой душе дочери Тутмеса I, смотревшей на себя как на посланницу богов. Неудачи и страдания, поражавшие ее в жизни, возбуждали в ней гнев и возмущение. За свои победы она платила богам карами и жертвами, достойными и ее и их. Чтобы получить исцеление Нейты, она принесла жертвы во всех храмах Фив, но ей не приходило в голову помолиться самой. В эту минуту, при виде неподвижного лица, верной и вдохновенной молитвы во имя любимого человека, душа ее смягчилась, и она почувствовала себя слабой и бессильной, как самый бедный из ее подданных. Против неумолимой силы, готовившейся похитить любимое существо, ей осталось только одно средство – молитва. Опустив голову и сложив руки на груди, Хатасу, может быть, впервые молилась от всей души.

Пока два любящих сердца молились за Нейту, легкий румянец окрасил прозрачные щеки молодой женщины и дыхание сделалось яснее. Веки ее сомкнулись, и оцепенение перешло в глубокий сон.

Подняв голову, царица тотчас же заметила эту перемену и вздрогнула. Она поспешно подошла к кровати и с новой надеждой наклонилась над больной. Это движение вывело Рому из его экзальтированного состояния. Он быстро отступил, чтобы приветствовать Хатасу по установленному этикету, но та благосклонно обернулась к нему и сказала, положив ему руку на плечо:

– Твоя молитва, Рома, просветила меня, и я присоединила свои мольбы к твоим. Может быть, бессмертные боги даруют нам жизнь Нейты, в чем отказывали до сих пор, несмотря на наши жертвы и на усилия наших врачей? Я убеждена также, что ни одно сердце не бьется с такой верностью Нейте, как твое. Она тоже всей душой любила тебя, пока яд не помутил ее рассудок. Клянусь тебе в этот торжественный час, что если Нейта выздоровеет, я сделаю ее твоей женой.

Дрожа от охвативших его разнообразных чувств, молодой жрец преклонился и поблагодарил царицу, затем он прижал теплую руку Нейты к своим губам. Когда полчаса спустя пришел врач он убедился, что Нейта спит глубоким сном и что ее тело покрылось обильной испариной. Радость вспыхнула у него в глазах, и он воскликнул:

– Дочь Ра! Великое чудо совершилось, по воле твоего божественного отца: Нейта будет жить!

* * *

Молодая жена Саргона скоро совершенно поправилась, по крайней мере физически. К ней вернулась ее прежняя свежесть, сон, хороший аппетит, но в нравственном отношении в ней произошла большая перемена. Насколько прежде Нейта была вспыльчива, упряма и капризна, настолько теперь стала она послушна, апатична и молчалива.

Целыми часами мечтала она, лежа на своем роскошном ложе. Она не была печальна. В блестящих глазах было видно спокойствие и никакой заботы. Она равнодушно относилась ко всему и действовала как-то машинально. Рома часто навещал ее, окружая, как и прежде, молодую женщину своими заботами и любовью. Рассеянная благосклонность, с которой Нейта относилась к нему, не обескураживала молодого человека. Эту нравственную вялость он приписывал действию яда. Так как молодая женщина никогда не произносила имя Хоремсеба и никогда не справлялась о нем, Рома надеялся, что время, этот великий целитель, изгладит все роковые воспоминания и что Нейта найдет, наконец, счастье в его объятиях.

Эту надежду в глубине души разделяла с ним и царица, сначала очень беспокоившаяся переменой, происходившей в Нейте. Брак с молодым и красивым человеком, бывшим ее первой, истинной любовью, должен был стать лучшим лекарством для ее изболевшейся души. Под влиянием этого чистого чувства она должна была возродиться к новому счастью.

Хатасу приписывала чудесное выздоровление горячим молитвам Ромы. С того дня, как она застала его у постели больной, вернее, умирающей, царица оказывала молодому жрецу особенное благоволение. В благодарность за услуги, оказанные им во время непонятных страданий в Фивах посредством роз, она дала ему важную должность при дворце и отличала его при всяком случае. Никто не сомневался, что такая очевидная милость фараона предвещала Роме блестящую карьеру.

Однажды, месяцев через восемь после смерти чародея, царица возвратилась с какой-то религиозной церемонии и удалилась в свои комнаты, чтобы немного отдохнуть. Она выслала всех, за исключением Нейты. Когда они остались одни, Хатасу поцеловала дочь и нежно сказала ей:

– Уже давно, дорогое дитя мое, я собираюсь серьезно поговорить с тобой. Я вижу, что силы твои восстановились и что ты опять прекрасна и свежа, как и прежде, а между тем, твое сердце, по-видимому, пусто и твоя веселость исчезла. Я полагаю, что только истинная любовь и новые обязанности могут возвратить силы твоей утомленной душе.

– Ты хочешь, чтобы я вышла замуж, но за кого? – спросила Нейта, вздрогнув, и глаза ее боязливо устремились на лицо царицы.

– Да, я хотела бы этого, но только с тем условием, что твое сердце одобрит мой выбор. Но выслушай, что внушило мне эту мысль. Во время твоей последней болезни мы однажды, ожидая рокового исхода, думали, что ты погибла. Когда Аменефта предупредил меня, что нет уже никакой надежды, я с отчаянием в душе пришла провести последние минуты возле тебя. Войдя в твою комнату, я увидела стоявшего на коленях у твоей кровати мужчину, который молился так, как я еще никогда не видела. Подобное воззвание должно было дойти до трона бессмертных, и на лице молящегося отражалось присутствие божества. Меня тронуло какое-то незнакомое чувство, и я поняла, что не всегда достаточно одних жертв и приношений, но что если мы хотим быть услышанными, необходимо приносить к ногам богов наше истерзанное, полное смирения сердце. В первый раз я с горячей молитвой обратилась к божеству. Молившийся у твоей кровати был Рома.

Пока мы оба умоляли Ра даровать тебе жизнь, с тобой произошло чудо: предсмертная агония перешла в благодатный сон, и, когда пришел Аменефта, он объявил, что ты спасена. Тогда я обещала молодому жрецу, что если ты выздоровеешь и если твое сердце подтвердит мои слова, я дам его тебе в мужья, а ему – тебя в супруги.

Во время этого рассказа, яркая краска залила щеки Нейты. Черные глаза ее сверкали, как прежде, когда она спросила Хатасу:

– Ты думаешь, что Рома любит меня и что брак со мной сделает его счастливым?

– Я в этом убеждена! Его любовь перенесла самые жестокие испытания. И кто может быть более достоин тебя, как не человек, любовь которого вырвала тебя у неумолимой смерти? Однако, дорогая моя, ты не считай себя нисколько связанной моими словами. Один раз, думая сделать тебя счастливой, я не достигла цели. Теперь ты свободна, и только если ты любишь его и если ты сама желаешь этого брака, я вложу твою руку в руку Ромы.

Нейта на минуту задумалась. Затем, наклонившись к руке царицы, она пробормотала:

– Твоя воля – воля твоего народа! Твоя мудрость управляет всеми египтянами, от первого и до самого последнего. Неужели же одна дочь твоя станет искать другой власти? Пусть совершится все, как ты говоришь, и пусть спасенная Ромой жизнь принадлежит ему!

Глава XXXIV. Вампир

Была чудная ночь. На темно-лазурном небе сверкала луна, заливая серебристым светом Фивы, заснувшие после дневных трудов. Только какой-то смутный гул указывал, что жизнь колосса никогда полностью не прекращается.

В громадных строениях храма Амона-Ра царила глубокая тишина, нарушаемая только криком сторожей. Служители великого бога отдыхали. Разве не должны они были на рассвете приветствовать победоносное возрождение бога из царства теней?

На маленьком пустом дворе, примыкавшем к священной ограде, лунный свет ярко освещал высокую и толстую стену, выбеленную известью.

Вдруг на серебристо-белой поверхности стены появилось широкое сероватое пятно, потом – черное и наконец красное. Этот пар сгустился и принял форму человеческой фигуры, как бы вышедшей из стены. Большие, мутные и неподвижные, глаза ее были открыты, выражение лица ужасно, губы полураскрыты, а ноздри широко раздувались. Это странное существо, легкое как пар, но в то же время поразительно реальное, почти не касаясь земли, проскользнуло через двор и исчезло внутри храма. Протянув руки вперед, как будто в поисках чего-то, этот призрак пронесся по коридорам и, пройдя сквозь стену, проник в комнату, где спало несколько женщин – жриц и певиц храма.

Здесь это фантастическое существо остановилось, беззвучно шевеля губами, а его стекловидный взгляд уставился на одно ложе, освещенное лунным светом, проникавшим через окно. На этом ложе отдыхала девушка, погруженная в глубокий сон. Призрак скользнул по ней, и голова его склонилась к спящей. Та заволновалась и, неожиданно пробужденная, пыталась отбиваться. Но очарованная ужасным взглядом призрака, она откинулась назад и неподвижно лежала.

Призрак выпрямился. Он, казалось, потяжелел и сделался плотнее. Не бросив даже взгляда на свою жертву, поблекшую, как будто кровь капля за каплей оставила ее, он выскользнул в окно и через несколько минут исчез в стене, откуда вышел.

Странная и необъяснимая смерть молодой жрицы вызвала большой переполох в храме. Но волнение превратилось в ужас, когда на следующую ночь погибла новая девушка. На этот раз жертвой призрака стала дочь жреца. Ее сестра, разбуженная полусдавленным криком, видела, как из комнаты выскользнула тень мужчины.

Приняты были самые строгие меры, чтобы схватить убийцу, осмелившегося так осквернить священное место, но все оказалось напрасным, так как через два дня найдены были мертвыми четырехлетняя девочка и молодая девушка. Обе они были из семьи торговца, жившего в одном отдаленном квартале Фив. Напротив сердца у обеих были раны, похожие на укус, а в бледных телах их не было ни капли крови.

Весь город взбудоражился. Раздраженная царица приказала произвести самое строгое расследование, которое, однако, не привело ни к каким результатам. Преступника нигде не нашли, и предположили, что он бежал, так как убийства больше не повторялись. Однако всеобщий ужас не успокаивался. Отцы и матери дрожали за своих маленьких детей, а девушки и молодые женщины чувствовали себя беззащитными перед таинственным злодеем.

Роанта была особенно поражена всем случившимся. Она не решалась расставаться с детьми и проводила с ними целые ночи. Никакие убеждения мужа и друзей не могли успокоить ее.

Проводив мужа на дежурство во дворец, молодая женщина поспешно вернулась в спальню. Это была большая комната: пол ее был покрыт половиком, а раскрашенные стены завешены коврами. Через большое и широкое окно в нее проникал свежий, благоухающий свет и воздух сада. Сейчас полная луна заливала всю комнату ярким, серебристым светом. Около кровати, на импровизированном ложе, мирно спали мальчик четырех лет и девочка двух лет.

Осторожно подойдя к ним, молодая мать приподняла газовое покрывало и с любовью смотрела на грациозных детей, тельца которых дышали здоровьем.

Роанта поцеловала курчавые головки невинных детей и опять закрыла их прозрачной материей. Полууспокоенная, она подошла к окну, у которого стояло широкое кресло, так и манившее к отдыху. Ей не хотелось еще спать. Но была чудная и глубокая тишина, которая располагала к мечтам. Женщина села в кресло, поставила ноги на скамейку и, взяв из широкой, эмалированной вазы, стоявшей на окне, цветок лотоса, отдалась размышлениям. Хнумготен был прав. Зачем она отравляет свою счастливую и спокойную жизнь необоснованными предчувствиями? Какая вероятность, что преступник, кем бы он ни был, рискнет напасть на могущественного начальника телохранителей, дом которого кишит рабами? Незаметно для нее самой, все ее тело точно налилось свинцом, мысли смешались, а голова бессильно откинулась на спинку кресла. Сначала Роанта пыталась стряхнуть с себя это оцепенение, но потом лениво отказалась от этого. К чему? Ей хотелось отдохнуть после дневного жара.

Вдруг в проеме окна, ярко освещенном луной, появилась человеческая фигура. Это был человек высокого роста, с кудрявой головой. Хотя его лицо и было спрятано от Роанты, тем не менее, вся фигура напоминала ей что-то знакомое.

С необыкновенной ловкостью незнакомец скорее скользнул, чем прыгнул в комнату. Роанта хотела остановить его, крикнуть, но, точно парализованная, она осталась неподвижной, не в состоянии открыть рта. Она только следила глазами за дерзким, который бесшумно пронесся по комнате и наклонился над ее спящими детьми.

Ужасная, адская мысль пронеслась в эту минуту в уме Роанты: «Это злодей, высасывающий кровь!» Отчаянная борьба завязалась между волей и оцепенением, сковывавшим ее. Грудь тяжело поднималась, как будто ее давила какая-то страшная тяжесть, череп, казалось, готов был лопнуть, но губы оставались сомкнутыми. Наконец, она упала на колени, подняла свои слабеющие руки – и из ее сдавленного горла вырвался хриплый, раздирающий душу крик.

В ту же минуту человеческая тень выпрямилась, с быстротой молнии, пронеслась мимо Роанты и исчезла в окне, как будто расплылась в лунном свете.

Привлеченные отчаянным криком своей госпожи, рабы бросились в комнату в сопровождении няни, несшей лампу. Роанту подняли. Не будучи в состоянии говорить, молодая женщина указала на ложе детей, над которыми няня подняла лампу. Вся эта суета и шум разбудили маленького Пентуара. Поднявшись на кровати, он плакал и протягивал ручонки к няне, но Нитетиса на шевелилась. При первом же взгляде, брошенном на девочку, несчастная мать поняла, что преступление свершилось. Не издав ни стона, она без чувств опустилась на руки своих рабов.

Несколько минут спустя весь дом был уже на ногах.

Бедная мать, казалось, потеряла рассудок от отчаяния. С криками и стонами она рвала на себе волосы, колотила себя в грудь и проклинала непонятную слабость, помешавшую ей схватить злодея и спасти дочь.

Жизнь с ее разнообразными заботами изгладила ужасные опасения. Одна Изиса оставалась мрачной, нервной и озабоченной. Она потеряла даже сон и аппетит. На все уговоры мужа она отвечала:

– Что ты хочешь? Мне кажется, что надо мной носится какое-то несчастье. Иногда ночью я просыпаюсь, вся покрытая холодным потом, иногда же мне кажется, что около меня находится какое-то невидимое существо. Чье-то ледяное дыхание обвевает мое лицо, и невыразимая тоска сжимает мое сердце.

Однажды вечером молодая женщина была в особенно угнетенном состоянии духа. Кениамун отлучился из дому по делам службы, но с минуты на минуту должен был вернуться домой. Печальная и утомленная, Изиса легла в постель. Не желая уснуть до прихода мужа, она приказала двум рабыням остаться при ней.

– Возьми свою мандолу, Неза, и сыграй что-нибудь. Да, смотри не засни до прихода господина. – Обе женщины присели у ее кровати. Неза запела какую-то длинную монотонную, жалобную песню, но госпожа рассеянно слушала ее песню и вскоре совершенно погрузилась в свои думы.

Отдавшись своим мечтам, молодая женщина не заметила, что пение умолкло и обе рабыни заснули. Вдруг она вздрогнула и выпрямилась. Удушливый и хорошо знакомый аромат поразил ее обоняние, заставляя трепетать ее сердце и затрудняя дыхание. Она хотела закричать, но безумный ужас лишил ее способности говорить и парализовал ее. Около кровати стоял Хоремсеб, ярко освещенный луной. Глаза его потеряли свою мутную неподвижность и смотрели теперь на нее с дикой жестокостью тигра. На полуоткрытых губах его блуждала злобная улыбка. Ледяной холод, распространяемый призраком, как свинцовым покрывалом, окутал молодую женщину. Точно во сне, она видела, как зловещее видение наклонилось к ней, и почувствовала, как зубы вонзились в ее тело и как вся кровь отхлынула к ране.

Тем не менее, ужас и страх смерти был так силен, что она все-таки пыталась бороться. Извиваясь под охватившим ее чудовищем, она глухо застонала. В ту же минуту чей-то голос закричал: «Что здесь происходит?» Это был возвратившийся домой Кениамун. При свете луны он заметил какого-то мужчину, склонившегося над постелью Изисы. Вне себя от бешенства, молодой человек выхватил из-за пояса секиру, между тем как обе рабыни, возбужденные двойным криком, в ужасе вскочили на ноги. Но прежде чем Кениамун успел замахнуться, незнакомец с быстротой молнии пронесся мимо него и исчез в окне. Тем не менее, Кениамуну показалось, что он узнал профиль и фигуру чародея. Под влиянием новой мысли он бросился к жене. Та, с окровавленной раной на горле, лежала, казалось, при последнем издыхании.

– Изиса! – вскрикнул он, приподнимая ее.

Она открыла глаза. Уцепившись слабеющей рукой за ожерелье мужа, она выпрямилась. Бледная, с угасающим взглядом, она с минуту беззвучно шевелила губами, потом вскрикнула хриплым, совершенно изменившимся голосом:

– Это он, Хоремсеб, высасывает кровь!

Это усилие истощило ее последние силы. Изиса была мертва.

Распространенная людьми Кениамуна новость, что человек, сосущий кровь, был Хоремсеб, с быстротой молнии облетела все Фивы. Подогреваемый ужасом, этот слух принял гигантские размеры, и на следующий же день после смерти Изисы три четверти столицы были убеждены, что князь, благодаря какому-нибудь случаю, избег наказания и скрывается в городе, мстя этими убийствами за свое унижение. Возбужденное население толпами устремилось к храму Амона потребовать отчета о смерти чародея. Несмотря на увещания жрецов, толпа удалилась ворча, чтобы снова собраться у царского дворца.

С обычной своей решимостью Хатасу появилась на балконе. Выслушав жалобы народа, она ответила, что соберет совет и примет меры для выяснения этого темного дела и что завтра они узнают ее решение.

В тот же вечер во дворце собрались жрецы и советники. Вполне убежденные в смерти Хоремсеба, они признали безумными носившиеся в народе слухи. Рансенеб с недоверчивой улыбкой объявил, что мертвые не появляются, чтобы есть живых, и что живые не проходят сквозь стены.

– Ты прав, прорицатель, – заметила Хатасу – Это дело кажется совершенно невероятным. Но во всяком случае народ нужно успокоить и убедить, что преступник казнен. Итак, я приказываю, чтобы труп был размурован в присутствии назначенных мною чиновников и делегатов от всех каст, число которых вы сами назначите.

Во исполнение царского приказа на следующий день, после полудня, многочисленное общество собралось на заднем дворе храма Амона. Каждый квартал Фив прислал своего делегата от всех классов населения. Первые ряды были заняты важными жрецами, царскими делегатами, Ромой и начальником полиции (сказали бы в наши дни) – царским ухом, как называли его во времена Хатасу.

Стена была цела и не сохранила ни малейших следов ниши, пробитой восемнадцать месяцев тому назад.