скачать книгу бесплатно
– Не-е-ет, ты представься, – стал настаивать Сева, – кто такой? Откуда? Что тут раскомандовался?
Мужик, не ожидавший такого напора, смешался. Сева, что не говори, пока ещё оставался героем дня, и загасить его было делом опасным и недальновидным. Поэтому дядечка сделал попытку помириться.
– Да, ладно, доктор, не гундось. Ты, что богатых любишь?
– Не очень. Но и Швондеры мне поперёк горла. Как тебя звать-то, прекрасный незнакомец?
– Зови товарищ Серый.
– И тебе нравится такая кличка «Серый»?
– Я не «Серый», я – «товарищ Серый».
– А, тогда извини. Это в корне меняет дело. И чего же ты хочешь, товарищ Серый?
– Дать нашему народу свободу.
– Ну, судя по окружающему пейзажу, свобода у него уже есть.
Как раз мимо прошлёпали две бабищи в норковых шубах на два размера меньше, катящие тачку, набитую продуктами и всяким барахлом. Судя по вешалкам, вещи были из близлежащего бутика, а жратва из разгромленного супермаркета. Следом семенила старушка, которая всё время поднимала падающие вещи из переполненной тачки. Она водружала их обратно, приговаривая:
– Кто рано встаёт, тому Бог даёт.
– Кто поздно встаёт, тому Бог уже подал, – прокомментировал Крылов.
– Я хочу изменить мир в лучшую сторону, – сформулировал новый большевик.
– Если ты по-прежнему хочешь изменить мир, меняй таблетки – эти тебе уже не помогают, – усмехнулся Сева, – где ты до революции-то вкалывал, мил человек?
– Какая тебе разница?
– Огромная. Если ты был экономистом – это одно, а если сантехником, извини, другое.
– Я был грузчиком в супермаркете. И что?
– А то, что задавленные годами амбиции при отсутствии специальных знаний и стремление к власти любой ценой ведут к разрухе, голоду и хаосу как было после твоего любимого семнадцатого года.
– Значит, ты не веришь, что кухарка может управлять государством?
– Почему? Верю. У нас семьдесят лет они только этим и занимались. И вот когда всё стало налаживаться – снова – здорово: Шариковы бьют стёкла, Швондеры рвутся к власти, а кухарка вытирает руки о фартук, готовясь рулить страной.
– Какой ты стал борзый, – нехорошо оскалился один из полу матросов.
– Не надо было наливать, – поднялся Сева и зацепил бутылку поувесистей, – пока из меня хмель не выйдет, со мной лучше не связываться.
– Сидеть! – приказал товарищ Серый.
– Пошёл ты, – пробурчал Сева, – вот такие как ты и вводят ночные расстрелы под звук работающих моторов.
– А-а-а-а! – завопили «ворошиловские стрелки» после особенного меткого броска. Но никто уже не возмущался, все собирались переезжать в новый особняк.
Глава 4
Сева пошёл по разгромленной Москве. Отовсюду слышались гневные выкрики:
– Они думали, что самые хитрые!
– Сами будут кирять, а мы на них ишачь!? Не на тех напали. Ищите дураков в стране Буратино. Сами теперь насекомьте.
– На фонарях надо их вешать, кровопийц, на фонарях. Попили нашей кровушки, сволочи. Теперь отольются кошке мышкины слёзы.
Или уже более жизнеутверждающее:
– Юр, ты энтот пинжак поверх надевай, поверх.
– Да на мне уже четыре их, не лезет.
– Надевай, говорю. Вон, смотри на бирке что прописано: 2 тысячи евро. Ты столько и за год не приносил.
– Куда, курва, потащила. Вертай сапоги.
– Щупала убрала, зенки выцарапаю. Мои сапоги.
– Да они ж тебе малы, кобыла.
– Не твоя забота. Крути педали, пока не дали.
– Греби ушами камыши, гвоздь беременный.
– Сам лысый пряник.
Сева обратил внимание, что в его руке бутылка текилы. Он сделал внушительный глоток. Смотреть на окружающий мир стало легче.
В соседнем дворе гуляли два братка. Поперёк дороги была натянута верёвка, и кто, перелезая через неё, задевал, тут же доставлялся шестёрками под залитые очи двух бригадиров.
– Куда идёшь, служивый? – спрашивал один из них с перебитым носом у паренька лет пятнадцати.
– Домой, – робко тянул юноша.
– Неправильный ответ, – вступал другой брателло, рыхлый с отвисшим пузом, пьяный в зюзю.
– Почему на тебе штаны камуфляжные? – наседал первый гангстер.
– Модно, – пищал паренёк.
– Неправильный ответ, – подал голос второй.
– Эти штаны может носить только военный. Усвоил, доходяга?
– Усвоил.
– Неправильный ответ, – у второго братка видно что-то заело.
– Ладно, присаживайся, угощайся, – щедро повёл рукой первый бандит, – зови меня братом. И я буду звать тебя братом. Как зовут тебя, брат?
– Петей.
– Петрухой, значит. А меня Емелей. А его, – он толкнул задремавшего соседа, – Кочаном.
Кочан, потеряв равновесие, опрокинулся на спину прямо в большую снежную лужу и сразу же захрапел. Теперь компания напоминала три весёлых гуся: Емеля любил весь свет и лез обниматься с Петрухой, Петяша ненавязчиво пытался избежать бурных ласк, а Кочан дрых, закинув ноги к бесприютным небесам. Андреич опять приложился к бутылке. Рядом в скверике носились неуёмные футболисты. О степени их опьянения говорило то, что одна команда бегала в майках и семейных трусах, а другая и вовсе без маек. Команды нетрезво месили снежную грязь и были заляпаны от головы до пят. Вместо ворот лежали кучи верхней одежды, второпях сброшенные нетерпеливыми спортсменами. На одной из куч тяжёлым пьяным сном ворочался вратарь. Его собрат пока держался, но видно было, что из последних сил. Игроки, казалось, нимало не огорчались выбывшим бойцам, ведь каждый забитый гол тут же отмечался двумя командами. Одна чокалась коньяком с радости, другая глушила водку с горя. Судя по нетрезвым финтам и пасам, второй тайм не предполагался. Сева отпил кактусовой водки и отсалютовал бутылкой членистоногим футболистам. На следующем повороте толпа пыталась перевернуть трамвай. Вагоновожатая бегала вокруг и верещала так, что закладывало уши. То ли устав от её криков, то ли не справившись с таким весом, погромщики решили выместить зло на автомобилях. Парочку перевернули, парочку подожгли, остальным просто выбили стёкла и нацарапали нецензурные выражения в адрес автомобилистов. Под вой сирен, и вопли разгневанных авто владельцев пошли стенка на стенку. Ясное дело, мужиков, предпочитающих общественный транспорт, было больше, и бывшие владельцы железных коней откатились к разгромленному супермаркету зализывать раны. Ну, и помянуть свои машины. Разгорячённые победой пешеходы также навестили магазин, эти уже с целью отметить свою викторию. Вспыхнувшая снова драка быстро угасла, когда выяснилось, что спиртное всё растащили. Мгновенно было принято решение остановить автобус и ехать в ближайший гастроном за бухлом. Сдружившиеся противники перегородили дорогу своими помятыми в драке телами, остановили автобус и, наваляв по ушам водиле, тронулись за «горючим». Сева махнул ещё. Город напоминал разворошённый улей, взятие Рима варварами и завод дегустационных вин одновременно. Из супермаркетов и универсамов тащили всё, что можно было съесть и выпить. Из бутиков и магазинов одежды – всё, что можно одеть. Из магазинов электроники волокли просто всё, вырывая с мясом со стоек и витрин демонстрационные образцы. Вчерашние каменщики и уборщицы, пекари и крановщицы, все кто обеспечивает жизнь большого города, но не виден, потому что горбатит от темна до темна, вылезли на свет божий. И заявили свои права на «имушшество». Неожиданно выяснилось, что у них бульдожья хватка, зычный голос и стальные мускулы. Именно они громили магазины и занимали особняки, свирепо отбиваясь от других любителей делить чужое добро. Менее решительная часть мародёров просто упивалась дармовой выпивкой. Севе всё чаще попадались спящие прямо в грязи и снегу люди. Случались участки земли, сплошь усеянные телами в причудливых позах, как будто зелёный Змей Горыныч пронёсся смерчем над городом, положив тысячи людей. Всюду раздавались крики ограбленных и избитых. «А ведь это всё я натворил», – гнусным припевом крутилось в Севиной голове. Крылов шёл напролом, среди дерущихся и пьяных, задевая плечами прохожих, ожидая, что кто-нибудь на него кинется, и свет навсегда погаснет для Иуды нарколога. Странно, но исходящая от него обречённость отталкивала самых агрессивных отморозков. Бутылка потихоньку мелела, а смерти всё не было. Всеволод вышел по Никольской улице на Красную площадь. И первое, что он увидел – это двух гоблинов, отливающих друг на друга. Они пьяно гоготали и пытались увернуться от журчащих струй. Это было дно. Ниже которого просто невозможно опуститься. Мочиться на Красной площади – куда уж дальше.
«Всё, пора уруливать», – устало подумал Сева, – «валить и как можно скорее. Пока ещё есть возможность. Пока неугомонные товарищи Серые не замастырили железный занавес и не ввели декретом ночные расстрелы. Пока страну не превратили в один большой концлагерь и сосед не начал стучать на соседа, чтобы оттяпать лишние шесть аршин. Никогда ничего хорошего в этой стране не будет. Сева столько раз слышал эту фразу от других людей, а сейчас и сам подумал слово в слово. Говорили так, правда, люди бесполезные, в своей-то стране не умеющие устроиться, не говоря о том, чтобы двигать за кордон. Говорили, чтобы придать себе веса и загадочности. Мол, здесь я на черновик живу, а там буду сразу на чистовик. Никуда они, конечно, не уезжали, только портили воздух. Тот, кто уезжал, не разглагольствовал, а учил язык и готовился к лишениям. А, в самом деле, что мне здесь делать? Гиблый климат, озлобленный народ, зажравшиеся куркули – богатеи. Всякая шантрапа, едва разбогатев, мигом теряет всё человеческое и начинает изображать из себя небожителей в девятом поколении. Как будто они не ходили вместе со всеми в школу и учились по совершенно другим букварям. Стоит им чуть подняться, как их работники мигом превращаются в бессловесное стадо, которым не надо платить деньги, а нужно всячески доказывать, что они чумазое быдло и их место у параши. И работнички тоже хороши, стоит власти чуть пошатнуться, как из всех щелей лезут затюканные чмо, желающие пустить кровавую юшку своим работодателям. Природная славянская анархия начинает гулять по венам, требуя крови, разбоя и грабежа. Если капитализм, то со звериным оскалом; если коммунизм, то с вурдалачьим мурлом. Беспорядочное воровство сменяется красным террором, а тот, в свою очередь – неприкрытым грабежом. И всё это под беспробудное пьянство, и дрянь, бесконечно летящую с серого, низкого неба. И сыплется ведь не снег и не дождь, а именно, что осадки. И нет солнца. Бесконечно долго нет солнца. Говорят, Александр 1 сказал своему итальянскому коллеге, мол, везёт вам, батенька, легко править народом, когда в стране 330 дней в году светит солнце. А попробуйте в России порулить? То-то. Не хрен тут больше делать. Ноги в руки и гуд бай. Земля большая…»
Размышления прервал какой-то пьяненький дедок, пристально рассматривающий Севины ботинки.
– Сынок, а иде ты такие чоботы надыбал?
– Иде, иде? Купил.
– А иде?
– В Караганде.
– Вот народ колготной пошёл. Его спрашиваешь как человека, а он кобенится, гонор показывает. Надысь такому же неслуху в нюх насовали и обувку сняли, а не груби старшим.
– Дедушка, делить шкуру не убитого медведя лучше не при нём. Безопасней.
Дедок завис, пытаясь прикинуть, что к чему.
– Милок, не понял, а причём здесь ведмедь?
– А ни при чём. Просто к слову пришлось. А вот ещё прибаутка: ходил мужик на медведя с голыми руками, а вернулся без.
Старче восхищённо покрутил головой и пошёл себе дальше. А Севины мысли приняли противоположное направление: «Где, в какой стране мира он сможет так легко и изящно отшить собеседника? Нигде. Где, в каком краю он будет понимать малейшие нюансы языка: сленг и ругательства, падежи и ударения? Нигде. Он будет, кашляя и переминаясь с ноги на ногу, потея и смущаясь перебирать в уме артикли и спряжения, существительные и глаголы, чтобы в муках родить куцую фразу на неродном языке. И, даже выучив язык, он всегда там будет только гостем и чужаком. И всегда на него будут смотреть искоса или исподлобья, а он будет натянуто улыбаться, пытаясь прикинуться своим. Тьфу ты. Тьфу, три раза. И чем старше он станет, тем сильнее его потянет на Родину, может и дурную, зато свою». И на ходу родился стих:
Я орденами не отмечен,
Ладью, дружина, мне, ладью.
Был знаменит, но не замечен —
На мыло вашего судью.
Прощай, уйду без поцелуя,
На водку слабый мой народ,
А ты, резвяся и балуя,
Швырнёшь мне камень в огород.
Проколупавшийся в грязи я,
Пытаюсь вздёрнуться с колен.
Прощай, помытая Россия
В кровавой бане перемен.
Я отскочу, горох от стенки
Поближе к морю и любви,
А вы мочите люд в застенках
И стройте Храмы на Крови.
Интеллигенция – по норам!
И воронки шуршат в ночи,
Когда на смену добрым ворам
Приходят злые палачи.
Но вот растаял свист секиры
И можно вылезть из норы,
Когда на смену конвоирам
Приходят новые воры.
Как ваша жадность суетлива
И как бессмысленна она
И как приветливость соплива
Пока достаточно вина.
Вокруг опять тоска и слякоть,
Да вонь от перекисших щей,
А я пойду вгрызаться в мякоть
Заморских фруктов, овощей.
А вы глядите глазом мутным,
Глядите, открывая рот,
Как я свалю под звуки лютни
Из этих северных широт.
Уйду вихляющей походкой,
В карманах кукиши держа.
А вы тут хоть залейтесь водкой
И ждите смерти от ножа.
Своим заплатанным кафтаном
Я раздражаю ваш устав.
Из горла хлынет кровь фонтаном,
По жилам прятаться устав.
И я скажу всей этой сборной,
И мне не нужно слов искать,
Что ваше место не в уборной —
Вас и туда нельзя впускать.
Я буду, счастлив, отвечаю,
Пока во всём не разберусь.
Потом, конечно, заскучаю
