Навстречу своему лучу. Воспоминания и мысли

Блики Луча

Сейчас он для меня особенно важен как Луч встречающий. Но тогда, более полувека назад, он присутствовал в моей жизни как Луч направляющий, только я об этом не догадывался. Или почти не догадывался. Может быть, уже проникали в душу какие-то его блики?..

Например, аппетит к чтению. Книг у нас в комнате было много. Отец смастерил длинную полку, которая шла поверх книжных шкафов, да и сами шкафы были забиты. Чтение было неотъемлемой частью жизни. Книги питали меня и побуждали думать. Читал я всё: и детское, и взрослое.

Рано научился печатать на пишущей машинке, хотя было ещё далеко до того, чтобы писать на ней.

Естественной была и педагогическая среда. В детских домах я её наблюдал, не понимая, но чувствуя её силовое поле. Братья были младше, и в какой-то степени мне приходилось осваивать педагогические навыки в отношениях с ними. Лёня был ближе по возрасту, но в детстве пять лет – это много. С Максимкой разница была ещё значительнее, да и отца вскоре не стало рядом, так что я чувствовал почти отеческую ответственность за него.

Вспыхивали и искорки сочинительства – как угли в печке, перед которой мы сидели с отцом, рассказывая друг другу про Огненького человечка.

Но все эти приметы не были сколь-нибудь значительными для меня, на мысли о призвании никак не наталкивали. Может быть, и не обязательно ощущать призвание в детстве, или даже в отрочестве?

И всё-таки сейчас, вспоминая, я с благодарностью вглядываюсь в эти отсветы Луча, тогда ещё не угаданного, рад возможности подумать о них, об их незаметных побуждениях. Есть в этом какое-то особое удовлетворение: знать о неслучайности жизненных линий.

Последняя встреча с домом

Когда мой дедушка, Лазарь Борисович, которому было уже изрядно за восемьдесят, лежал в больнице, где ему пытались облегчить его болезнь (вылечить её было невозможно) я навестил его там, а выйдя понял: совсем рядом Клиническая!

А когда оказался на Клинической, увидел, что наш бывший дом сносят. Я знал, что после того, как дом расселили, он стал административным зданием. Теперь же сносили совсем.

Понемногу смеркалось. Никого вокруг не было. Дом ещё стоял, хотя другая его половина, не наша, была уже в руинах. Как замагнетизированный, я двинулся к нему. И вошёл. Хотя над мраморной лестницей уже не было крыши, сама она была цела. Поднявшись, я скоро очутился в нашем коридоре, где когда-то стояла вешалка с пальто и шубами, отгораживающая мою раскладушку. Комнаты – те и не те. Пустые конторские помещения, да и только, хотя в «нашей» комнате по-прежнему одно окно, а в дедушкиной – два. Кухня стала такой же обычной комнатой.

Канцелярская дверь ведёт из бывшей кухни… куда? Раньше там слева жили соседи, а справа лестница вела на чердак. Открываю дверь. Слева такие же опустошённые конторские комнаты. Справа лестничка наверх, но не прежняя, конечно, а простенькая, пожарная, упирающаяся в крышку люка, белёную, как весь потолок. Попробовал поднять люк, он не заперт, можно залезть на чердак.

И вот я на чердаке. Часть крыши снята, и здесь светло. Те же балки, затянутые паутиной, тот же хлам… О, это, действительно, тот же хлам! Хлам моего детства.

Старые мамины туфли и другая знакомая обувь: дырявые валенки, стоптанные тапки. Самодельная антенна ежиком от дедушкиного трофейного лампового радиоприёмника. Обломанная, без колёс, без копыт и хвоста лошадка из папье-маше, на которой катались мои братья. Пластмассовая уточка, плюшевая собачка, чёрная от пыли, как и всё остальное. Это же ещё мамина игрушка! Остатки «миледи» – изящной дамы на чайник, подаренной маме отцом (руки и лицо у неё были из воска, но она их давно утратила)…

Что я мог? Взять с собой уточку и собачку, чтобы дома отмыть их от пыли десятилетий. Да ещё сочинить длинный верлибр на обратном пути.

Это была пронзительная встреча. Подходил к концу жизненный путь деда, подошла к завершению биография дома, всё естественно и печально. Но это соединение времён совершало во мне какую-то важную работу. Ничто не исчезает в никуда. Тем более никто. На меня повеяло ветерком Вечности.

Детство золотое

«Золотое детство» – привычная метафора, которая стала таким же клише, как «горящие глаза» или «каменное сердце».

Но не зря ведь сказано: «Не сотвори себе кумира». Если золотой телец или золотое детство выступают в этом качестве, стоит усомниться, достойны ли они поклонения.

Разумеется, в этом эпитете есть что-то важное, иначе он не спаялся бы с детством в такой устойчивый образ. Но это самое золото, присутствующее в нашем детстве, бессмысленно представлять единым слитком (с тельца размером?). Мол, в детстве всё идеально и прекрасно. Нет, золотое детство – это не крупицы или самородки радостей и удовольствий (тогда было бы достаточно пересчитать порции мороженного или газировки, плюс ещё кое-что), а искры событий-знаков, событий-примет, которые теперь, из другого возраста, можно видеть вплетёнными в общий узор судьбы.

Детство – это ребус, который пытаешься отгадать с возрастом. Это эпоха непонимающего понимания, которому со временем начинает открываться смысл многих событий.

В детстве я не вёл дневник, так что многие подробности забылись, утратились. Но если бы и вёл, вряд ли записывал бы то, что представляется наиболее значительным сейчас. И в самом ли деле утрачены те подробности, которые забылись? Или они просто трудно различимы сквозь толщу лет? Просто вошли в характер, в душу, в ткань жизни.

Детство, наверное, и в самом деле – золотой прииск воспоминаний. Но каким бы удачливым золотоискателем не удалось мне стать, изготовлением идола заниматься не хочется. С тем, что здесь добыто, мне надо пройти ещё длинную дорогу, намеченную этой книгой.

Глава 3. Сороковая школа. Отрочество

(1957—1961)

Условны все разделения на возраста. В предыдущей главе мне случалось залезть в период отрочества, здесь тоже не смогу отгородиться от детства и от юности.

Но, несмотря на эту условность, существуют, разумеется, традиционно воспринимаемые человеком возрастные этапы, которые хочется даже назвать эпохами – настолько своеобразно наполнение каждого из них, внутреннее и внешнее.

Отрочество – букет обоюдоострых иголок… Период примеривания, но примеривания наугад… Ранняя весна, в которой хватает и заморозков, и оттепелей… Карусель метаморфоз, от которых кружится голова…

Когда я вспоминаю этот возраст, он мне представляется погружённым в какой-то туман смутных восприятий. Туман, который в то же время был незримой поддержкой просыпающейся душе, ещё не ухватистой, не готовой как следует приняться за работу по саморазвитию, которая ждёт каждого из нас. Спросонок мне трудно было взяться за это сознательно, сориентироваться в себе самом. Действовали пока только какие-то инстинктивные импульсы, и общая туманность восприятия им вполне соответствовала.

Тёплый переулок

Так называлось место, где находилась сороковая школа85, в которую я перешёл после четвёртого класса. Переулок и в самом деле был каким-то тёплым, уютным, своим. Теперь это улица Тимура Фрунзе.

Шёл я туда через Девичку (чаще по диагонали, но если опаздывал, то пересекал её напрямик, чтобы подъехать пару остановок на троллейбусе). Перейдя Большую Пироговскую, надо было с улицы Льва Толстого свернуть на улицу Россолимо. Тут меня встречал знакомый ржаной запах, чуть кисловатый, какой бывает, когда сушат чёрные сухари. Много позже я догадался, что его источает пивной завод86. Тогда это лишь придавало уютное домашнее обаяние узкому Тёплому переулку, на середине которого, напротив текстильной фабрики «Красная Роза», находилась школа. «Роза» писалось с большой буквы, потому что это имя революционерки Люксембург. Но тогда слово было для меня лишь названием цветка.

Работала фабрика и до революции, до того, как стала «Красной Розой». Другим краем она выходила прямо к усадьбе Льва Толстого. Лев Николаевич посвятил негодующие строки её эксплуататорской сущности. И пивному заводу от него досталось.

Сейчас, полвека спустя, этот район, прилегающий к Садовому кольцу, считается элитным, он ведь совсем рядом с центром. А в то время между Тёплым переулком и Садовым кольцом теснились старые дома, населённые рабочим людом. Как мой дедушка-врач получил жильё на Клинической, так и здесь, неподалёку от фабрики, жили многие работники «Красной Розы». Жили стеснённо. Сплошные коммуналки, только обшарпаннее и многолюднее, чем у нас.

Позже мне стало ясно, что Тёплый переулок вёл к храму, а не только к метро «Парк культуры». Да, к церкви Николы в Хамовниках, которая в те времена была незаметна для обычного внерелигиозного школьника (хотя и не была закрыта). Более того, и во дворе «Красной Розы», напротив школьного двора, оказывается, стояла часовня, замаскированная до полной невидимости. Она проявилась лишь недавно.

Небольшой пыльный дворик – это было всё, что прилагалось к четырёхэтажному школьному зданию из красного кирпича. Дальше, за решёткой, начинались территории соседних домов, задворки Тёплого переулка. Но там я после уроков не играл. Спешил на свою Клиническую улицу.

Подростковое время

Переход в другую школу оказался для меня переходом в несколько другую жизнь. Много преподавателей вместо одной учительницы, кабинетная система (смена классов на перемене в соответствии с предметом), новые одноклассники, другой путь до школы и обратно, а главное – иной возраст. Возраст перехода от детства к отрочеству.

Подростком быть сложно. Им даже невозможно просто быть. Всё время становишься не таким, как вчера. То же происходит и в детстве, но там меньше рефлексии, больше поддержки со стороны взрослых. В подростковом возрасте эта поддержка уже раздражает, причём всё сильнее, поэтому всячески от неё уворачиваешься – и… остаёшься наедине с нарастающими изменениями. Как если бы начинающий альпинист одновременно с набором высоты и усложнением маршрута всё чаще избегал советов инструктора.

Для подростка это слишком естественно, чтобы пенять на него. Из теперешнего возраста я вижу, что главная задача взрослых по отношению к подростку – творческая изобретательность. С одной стороны, она нужна чтобы помочь ему (лучше незаметно) наполнить время интересными (для него) и развивающими занятиями, разнообразными событиями. С другой – снабдить его ориентирами (тоже требует искусства), которыми он мог бы пользоваться самостоятельно.

Взрослые слишком мало об этом заботятся. К счастью, подросток может обходиться и собственными силами, хотя не всегда качественно. Он сам стремится наполнить своё время тем, что ему интересно, сам ищет ориентиры.

Как и детство, отрочество моё можно считать относительно благополучным. Но во всяком благополучии есть свои проблемы. Родители, изобретательные педагоги, помогали мне (иногда в том смысле, что не мешали) с заполнением времени, хотя мне были знакомы и приступы беспредметной скуки. Такие, когда ничем не хочется заниматься, хотя вроде бы есть широкий набор интересных (вообще, но не в данный момент!) занятий. Впрочем, это уже относится к колебаниям эмоциональной сферы, к её приливам и отливам.

Ненавязчиво родители содействовали и поискам ориентиров (отец даже из лагеря ухитрялся быть ориентатором87 – через письма и пр.). Правда, всё большее значение для меня приобретало чтение. Но домашние книги тоже ведь собирали родители. Есть за что быть им благодарным.

Но и судьбе я признателен за то, что к моим возрастным трудностям не присоединялись внешние стрессы или трагедии – кроме заключения отца, к которому я постепенно привык как к данности. Не очень прочным я был, мог бы и сломаться.

Террор Саши Соловьёва

Не очень приятно вспоминать об этом, но – было. Вскоре после перехода в сороковую школу или год-другой спустя это было?.. С какого-то времени я обнаружил себя в некоторой вассальной зависимости, только весьма далёкой от традиций аристократии.

Саша Соловьёв был моим одноклассником. Не помню, как он начал ко мне приставать, но это быстро перешло в хронику. Соловьёв был пониже меня ростом, но плотный, мускулистый, а главное – откровенно хулиганистый. Вроде бы и остальные его побаивались, но приставал он именно ко мне. Мог, например, на перемене (при учителях он меня не задевал) надеть мне на шею ремень и так вести по коридору. Мог подойти в упор и тыкать кулаком в живот: не больно, но обидно и с намёком, что может быть и больно. Мог снять с меня очки (я со второго класса их носил, по близорукости) и играть ими, демонстрируя, что отдаст только тогда, когда ему будет угодно. Или когда я начну их выпрашивать.

Почему я не сопротивлялся, не отстаивал своё достоинство? Наверное, элементарно трусил. Видел, по разным его выходкам и стычками с другими, что он парень драчливый. Драться я не умел, не любил, да и не пробовал, не было такой необходимости. Когда мысленно представлял себе, что дерусь, прежде всего беспокоился о том, что надо будет обязательно надеть перчатки (не боксёрские, любые). Сама мысль о том, что бью кого-то голой рукой по лицу, вызывала у меня отвращение.

Некоторое время я пытался его «заболтать». Объяснял, скажем, что если уж он считает меня своей колонией, как он однажды выразился, то должен, наоборот, охранять меня и защищать. Действовало, хотя и слабо.

В то же время я понимал, что надо это прекратить. Достаточно было лишь уверенно приказать себе самому. Выполняя такой внутренний приказ, я мог бы, наверное, и подраться. Подозреваю (и тогда подозревал), что до драки бы не дошло, хватило бы моей внутренней решимости. Но её-то мне и не хватало.

Тогда я решил отдать себе приказ отсроченным образом. Но сначала надо рассказать о шифре. То ли после «Золотого жука» Эдгара По, то ли после «Тайны пляшущих человечков» Конана Дойла, я придумал себе шифр. Довольно простой (позже я использовал его для некоторых записей в записной книжке, которые мне казались слишком интимными).

Вот этим шифром я написал записку самому себе. Что-то вроде «Разобраться с А.С. до такого-то числа». Времени отмерил достаточно, чтобы набраться решимости. Шифра мне показалось недостаточно. Я свернул записку в трубочку, положил в прозрачный флакон из-под лекарства, заткнул резиновой пробкой и залил воском для пущей сохранности.

Надо же так случиться, что вскоре после этого к нам домой нагрянули с обыском. Такое происходило несколько раз. Отец, находясь в заключении, ухитрялся писать и тайно пересылать на волю статьи, разоблачавшие хрущёвский режим. Какие-то из них перехватили (за что он позже получил второй срок), какие-то пытались найти у нас (впрочем, у него имелись другие каналы).

Ничего нужного для себя гэбэшники у нас не отыскали. Единственное, что привлекло их внимание, – моя запечатанная бутылочка с запиской.

– Чьё это? – спросил один из них у меня (видно, догадался о принадлежности).

– Моё, – чистосердечно признался я.

– Откройте, молодой человек, – распорядился гэбэшник.

Я распечатал и открыл бутылочку.

– Что это за текст? – заинтересовался он шифром.

Вздохнув, я постарался объяснить ему, в чём дело.

Мгновенно потеряв всякий интерес к закодированному сообщению, гэбэшник махнул рукой и оставил нас с бутылочкой в покое. На этом обыск закончился.

Примечательно, что у истории моих взаимоотношений с Соловьёвым не было никакого драматургического завершения. Всё как-то само сошло на нет, выдохлось – ещё до намеченной мною даты. Может быть, моя решимость, созревая, проявилась в чём-то незаметном, но ощутимом? Хотелось бы так думать. Или просто надоело Соловьёву ко мне приставать?

Пожалуй, я не раскаиваюсь, что вёл себя так недостойно. Да, терпел глупые унижения. Но неужели лучше было бы расквасить нос обидчику? Или настучать на него? Вряд ли.

Нет у меня сейчас и никакого желания в чём-то обвинить этого паренька – ну, хулиганистого, слегка ощутившего вкус доминирования над другими, прелесть некоего самодурства. Хотя, возможно, отсутствие моего отпора было для него развращающим фактором? Тогда уже мне надо просить за это прощения. Но у кого? У него? У судьбы?..

Мягкость и резкость

Довольно миролюбивый достался мне характер. Не отцовские это гены, материнские. Ни с кем особенно я не ссорился и врагов не припомню. Даже Саша Соловьёв был для меня не врагом, а просто некоторым досаждающим обстоятельством, из которого надо выпутаться. Но рядом с этой мягкостью уживался и какой-то отцовский взрывчатый ген.

Однажды я, когда учился в седьмом-восьмом классе, остался на перемене в классе, за партой (первая у окна, прямо зрительно встаёт воспоминание), что-то листал, чем-то занимался. И один из одноклассников (неразличимый памятью, но тогда ведь вполне конкретный, живой, не фантом какой-нибудь) стал меня о чём-то спрашивать, отрывать от размышлений, надоедать. На парте у меня лежал футляр от очков, куда я изредка их прятал. Металлический футляр, увесистый. Схватил я его и изо всей силы бросил в надоеду, с размаха. Очечник просвистел на миллиметр от его виска и с грохотом ударился в классную доску. Какое счастье, что я промахнулся! Ещё чуть-чуть – и страшно представить, что могло бы случиться.

Вот и думай после этого, мягок ты был или резок…

Любопытная игра у нас была в школе, психологически любопытная. Называлась она «Сыщик, ищи вора»88. Несколько человек собирались в кружок, и каждый наугад вытаскивал одну из бумажек, свёрнутых трубочкой. На бумажках были обозначены роли в игре: сыщик, вор, свидетель, судья, палач. Никто другим свою роль не выдавал, кроме сыщика. Когда выяснялось, кто сыщик, остальные начинали приплясывать вокруг него, скандируя:

– Сыщик, ищи вора! Сыщик, ищи вора!..

Сыщик должен был с помощью каких-то признаков или вопросов (не помню всех деталей игры) угадать, кто вор. Если ему это не удавалось, жребии раздавали снова. Если же вор был разоблачён, его «судили». То есть судья приговаривал проигравшего к стольким-то щелчкам, к стольким-то щипкам и тому подобным экзекуциям, которые приводил в исполнение палач.

Думаю, что главным зачинщиком этой глуповатой игры с привкусом садизма был Саша Соловьёв. Меня, надеюсь, он вовлекал в неё принудительно. Не помню, как было на самом деле. А если и Соловьёв тут не при чём, если я участвовал в ней по доброй воле?..

Иногда кажется, что во мне таился довольно тяжёлый невротик, изредка вырываясь наружу. Не в каждом ли подростке он прячется? Кроме тех случаев, когда не прячется.

Одноклассники из пятого «Б» (шестого, седьмого, восьмого)

К букве «Б» я привык ещё в тридцать пятой школе, здесь эта буква у меня сохранилась. Хотя теперь я был уже подростком и учился здесь тоже четыре года, но не так много кого помню из одноклассников, немногим больше, чем в начальной школе. Наверное, интереса к людям ещё не хватало.

Лучше всего помню двух своих приятелей, двух Володь.

Володя Пушкин был крупный розовощёкий парень, заливающийся румянцем при малейшем смущении или волнении. Громкоголосый, немного увалень, простодушный и открытый. Мы с ним оба собирали марки (на мальчишеско-дилетантском уровне). Однажды он потерял всю или почти всю свою марочную коллекцию. Я это воспринял как ужасную трагедию и набрал ему в подарок целый кляссер марок, чтобы он мог начать коллекционировать снова. Не такая уж жертва с моей стороны (марки в кляссер я брал не из самых лучших, в основном из дублей), но именно сам порыв остался у меня в памяти.

Почему? Неужели я так гордился своей «безудержной щедростью» и «заботой о друге»? Возможно и так. Это чем-то напоминало мне книжные романтические отношения. Сейчас кажется их прагматичной имитацией.

Володя Орлов представлял собой совершенно другой тип. Худощавый, немного нервный, быстрый в движениях, он иронично и легко относился к окружению. Учился тоже легко, лучше первого Володи, которому учёба давалась со скрипом.

Орлов узнал меня три года спустя после нашего восьмого класса, когда мы гуляли на Красной площади – ночью, после выпускного вечера (он у всех состоялся одновременно). Мы несколько минут пообщались; кажется, даже обменялись телефонами, но попыток сдружиться заново никто из нас не предпринял.

Запомнилась ещё Альбина Балакина – энергичная полноватая девочка, она была у нас в классе председателем отряда. Типичная отличница, правильная и честолюбивая, увлечённая учёбой и пионерской деятельностью.

Более смутно помнится девочка по фамилии Лукина – крупная, подвижная. Вроде бы она нравилась мне больше других. Но мои переживания не заходили столь далеко, как по отношению к Оле Сидоровой в начальной школе.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Конюшня на окраине Химок с прокатом лошадей и занятиями верховой ездой.

2

Лист Мёбиуса, или кольцо Мёбиуса: пример односторонней поверхности. Его легко получить в наглядном виде, склеив ленту в кольцо, предварительно повернув один из её концов на 180º.

3

«Атман» на санскрите означает «душа, дыхание, дух, самость». Это понятие о субъективном, индивидуальном абсолютном начале в человеке.

4

Моя супруга, Мария Романушко.

5

Сосед с нашего этажа: Юрий Данилов.

6

Виктор Удальцов-Стрельцов.

7

Больница №40, отделение неврологии. Попал я туда 27.12.2007. Выписали 23.1.2008.

8

Моя младшая дочь.

9

Мой младший сын.

10

Мой младший брат.

11

Мой старший сын.

12

Алексей Сидоров.

13

Никита Молочный.

14

Гавриил Яковлевич Кротов.

15

Углежог: изготовитель древесного угля.

16

Народный комиссариат просвещения.

17

Кротова Мария Лазаревна.

18

Цадик: благочестивый просвещённый человек в еврейской общине.

19

Вячеслав Михайлович Молотов (1890—1986).

20

Никита Сергеевич Хрущёв (1894—1971).

21

Небольшая деревня в Калужской области, между городами Боровск и Обнинск, недалеко от села Тимашёво.

22

Существо, которое может жить всюду, где огонь и свет, но и в промежуточных сферах может передвигаться.

23

Московский институт философии, литературы и истории им. Н. Г. Чернышевского, существовал в Москве в 1931—1941 годах.

24

Московский государственный заочный педагогический институт. Она закончила его с отличием в 1964 году.

25

Средняя общеобразовательная школа №40, находилась в Тёплом переулке (позже улица Тимура Фрунзе).

26

Энгельс: бывший город Покровск, а до этого – Покровская слобода. Здесь разворачивались события книги Льва Кассиля «Кондуит и Швамбрания». Находится в Саратовской области, напротив Саратова, на другом берегу Волги.

27

Бородаевка: бывшая немецкая колония Боаро, недалеко от города Маркс, Саратовская область.

28

Чкаловская: железнодорожная станция с рабочим посёлком, позже вошедшим в городскую черту города Щёлков Московской области.

29

Деревня в нескольких километрах от города Егорьевска Московской области.

30

Посёлок возле одноименной железнодорожной платформы в Раменском районе Московской области.

31

Дачный посёлок в Ногинском районе Московской области. ской области.

32

Садовое товарищество возле деревни Микишкино в Дмитровском районе Московской области.

33

Посёлок в Рузском районе Московской области.

34

Река, станция, посёлок в Чеховском районе Московской области.

35

Тетрадка по названию «Я»: подарена мне мамой 29.10.95, за год до её ухода. Позже вошла в её книгу «Бавыкинский дневник» (М., 1998).