Материалист

Олеся Кривцова

Материалист

В книге использованы авторские иллюстрации.

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

© Кривцова О., текст, иллюстрации, 2025

© Оформление. ООО «Издательско-Торговый Дом “Скифия”», 2025

Глава 1. Знакомство: таинственный заказчик

Осенью 2023 года мне сделали предложение, от которого невозможно было отказаться. Я ухватилась за него обеими руками, не задумываясь ни минуты. Сделка обещала быть чрезвычайно выгодной для обеих сторон.

Работа копирайтера считается спокойной: находишь заказчиков, сидишь себе дома, пишешь тексты, получаешь деньги. Но рынок имеет свойство меняться, и не в лучшую сторону. Найти приличного клиента и раньше-то было непросто, а теперь стало почти невыполнимой задачей. Когда я в очередной раз пришла в отчаяние, совершенно не понимая, что делать и куда бежать, все разрешилось само собой.

Той осенью мы с мужем привычно собирались в отпуск в Краснодарский край, когда мне пришло письмо с предложением работы. Заказчик оказался пожилым кубинцем по имени Орасаль Кобайенде. Он владел небольшой коллекцией африканских масок, и ему давно хотелось, чтобы кто-то взялся за ее описание. Однажды ему подвернулась под руку моя книга о Кубе, он прочел ее и решил, что я могла бы исполнить его замысел. По счастливой случайности, он жил в Лазаревском – курортном местечке в двух часах езды от Сочи. Мы договорились, что я приеду к нему дней на десять, когда закончится наш с мужем отпуск, и займусь его масками прямо на месте. В итоге должна была получиться занимательная брошюрка в стиле научпоп. Интересная тема, возможность освежить свой разговорный испанский, приличная оплата и полный пансион – да за таким заказом не то что в Лазаревское, на край света побежишь!

Подводный камень во всем этом, конечно же, был. Дело в том, что я и сама искала повод познакомиться с Кобайенде. Весной того же года он взял под свою опеку маленького мальчика Франсиско, чья судьба меня живо интересовала: я знала его родителей. Мать была русской, она погибла на море в результате несчастного случая. Отец – черный кубинец, затерявшийся годом ранее где-то в Нигерии. Давно уже не веря в подобные совпадения, я подозревала, что моему заказчику нужно что-то большее, чем описание коллекции. Но узнать, в чем же, собственно, дело, можно было только на месте.

Кобайенде жил в большом собственном доме глубоко в лесу. Я знала, что мне предоставят собственную комнату на втором этаже и там есть даже свой санузел и терраса, – совсем как в частных домах в Гаване. Такие двухэтажные дома кубинцы называют бипланта. По словам хозяина, приходящие уборщица и кухарка решали все бытовые вопросы, так что еды и порядка в его доме хватало всегда и на всех. Этот гаванский уклад хорошо мне знаком, и я люблю его всей душой.

Так и получилось, что, проводив мужа в аэропорт в Адлере, я села в такси и отправилась в Лазаревское. Прямо к дому подъехать не удалось. На пересечении двух дорог, примотанная проволокой к дубу, красовалась табличка: «Частная территория, проезд запрещен». Никакой охраны или заграждений не было, но мой водитель сказал, что разборок не хотелось бы, народ здесь попадается горячий. Так что ему пришлось сворачивать, а мне – выходить и топать в гору пешком, с подпрыгивающим на каждом камушке чемоданом.

+20 – нормальная ноябрьская погода в этих местах, но пока я добралась до ворот, успела вся взмокнуть. Не в таком виде рассчитывала я познакомиться с богатым заказчиком!

Однако до знакомства было еще далеко. Потребовалось нажать кнопку звонка, пройти через автоматически приоткрывшуюся калитку, потом – через большой двор, да еще втащить чемодан по ступеням к входной двери. С каждым шагом дышать становилось все труднее, даром что воздух курортный.

Дом, выстроенный из настоящего красного кирпича, выглядел довольно старым. Впрочем, и сам Кобайенде был далеко не мальчик: мне пару месяцев назад исполнилось пятьдесят, а ему чуть ранее – девяносто. Он годился мне не то что в отцы – в дедушки! Однако перед кубинскими мужчинами всех возрастов хочется выглядеть женщиной, а не клячей, и мне было неловко за свой измученный вид.

Я вошла в холл, оставила чемодан у двери, рухнула на большой кожаный диван и тут же провалилась в ловушку. Сиденье имело уклон назад, как делали в середине прошлого века. Непринужденно встать с подобного дивана или кресла практически невозможно. Как по волшебству, откуда-то появились собаки – два здоровенных черных добермана с лоснящейся шерстью. Подошли и сели меня охранять в ожидании распоряжений. Так, хорошо, главное – не делать резких движений.

К счастью, Кобайенде уже появился на лестнице, ведущей со второго этажа вниз. Высокий худой чернокожий мужчина с прекрасной осанкой. Совершенно белые волосы, белая борода, безупречно выглаженная рубашка, светлые джинсы. Как я скучала по этой прирожденной кубинской элегантности! По меркам белых людей, на 90 лет он не выглядел совершенно – от силы на 70.

– Буэнос диас (добрый день), сеньор Кобайенде! – Я попробовала привстать, но это было бессмысленно. Диван не собирался меня отпускать без боя. Доберманы переглянулись, беззвучно обменявшись мнениями о моих умственных способностях. Может, меня все-таки не будет унижать в этом доме каждая собака? Очень хотелось бы в это верить!

– Привет, линда (красотка), – неторопливо ответил старик по-русски, с таким милым моему сердцу кубинским акцентом. Сколько бы кубинец ни прожил в России, его речевой аппарат для каких-то вещей просто не приспособлен. – Давай на «ты», ладно? Меня все зовут просто Коба, как Сталина в молодости. Была на даче Сталина в Сочи? Она тоже на горе, как мой дом.

Спустившись с лестницы, он махнул собакам рукой, и те убрались. Я слегка выдохнула. Коба подошел к столику у стены, где стояли рюмки и бутылка выдержанного армянского коньяка.

– Выпьем, э? За знакомство. Вылезай из дивана, иди сюда. Я сам на нем редко сижу – с него не встанешь. Ты, вон, в штанах, а если сесть в шортах, еще и ляжки прилипнут. Подлая штука, хотя и красивая.

Тактично отвернувшись, чтобы наполнить рюмки, он дал мне возможность кое-как встать. Кожаная обивка издевательски заскрипела.

– Но сидеть-то удобно, раньше умели делать…

– Остался от предыдущих хозяев дома. Я много чего выбросил, а на диван рука не поднялась. Он ровесник нашей революции, кубинской.

Я подошла к столику, Коба протянул мне рюмку, мы чокнулись и выпили. Хороший повод задать один из тех вопросов, что меня волновали.

– Разве ты не сантеро? Сантерос не пьют темных напитков. По крайней мере при жизни. Мне казалось, кубинцы вообще коньяка не пьют…

С Кобой оказалось удивительно комфортно в первую же минуту, мне даже не сложно было обращаться к нему на «ты». Его природное обаяние окутало меня полностью, и оставалось только догадываться, какой успех у женщин он имел в молодости. Так же легко, не сговариваясь, мы сразу стали мешать русский с испанским – это позволяло экономить время, не подбирая подолгу слова.

– Нет, линда, я не сантеро. И тем более не палеро. Я знаю из твоей книжки: ты их боишься. Ну, есть за что, прямо скажем. У меня по этому поводу будет к тебе одно непростое дельце. Я сам-то вообще материалист, на все сто процентов, но меня это начало подводить.

Я напряглась. Сантерия – афрокубинская религия, основанная на верованиях народа йоруба, который жил на территории нынешней Нигерии. Белым людям порой и она-то не особо приходится по душе: кого-то отталкивают традиционные жертвоприношения животных, кому-то неприятен бой ритуальных барабанов, кто-то просто считает все африканское диким и недостойным внимания. Пало монте – общее название трех религиозных течений, происходящих из Конго, от народов банту: пало майомбе, пало кимбиса и пало брийюмба. И если к сантерос – адептам сантерии – отношение на Кубе бывает разным, то палерос вызывают ужас практически у всех. Считается, что они страшные колдуны и гробокопатели, и в этом есть большая доля правды.

Божества в сантерии и пало монте одни и те же, только называются по-разному и носят разные имена. В сантерии их называют оришас, в пало монте – мпунгу. Кобайенде – одно из имен мпунгу проказы, кожных и инфекционных болезней в пало монте. В сантерии его зовут ориша Бабалу Айе. В обеих религиях из-за того, что черным рабам приходилось скрывать свои верования под видом поклонения католическим святым, сильно влияние христианства.

Сантерос говорят, что Бабалу Айе был царем в землях Арара, к западу от владений йоруба, и Творец дал ему способность очаровывать женщин в обмен на то, чтобы тот никогда не занимался сексом в Страстной четверг. Нарушив однажды этот обет, Бабалу Айе покрылся страшными язвами и умер в мучениях. Богиня любви Очун, по просьбам обожавших его женщин, вступилась за него перед Творцом, и Бабалу Айе был воскрешен. Однако былая красота к нему не вернулась – его лицо и тело остались изуродованными. В Африке очень не любят физических недостатков, и он стал изгнанником. В своих скитаниях он встретил однажды царя Чанго – бога грома, – который сказал ему: «Я только что завоевал одну землю и подарю ее тебе, чтобы ты там царствовал. А те, что изгнали тебя, еще пожалеют об этом, но им придется сильно тебя просить о милости». Так Бабалу Айе снова стал царем и заодно – властителем инфекционных и кожных заболеваний. Он способен как лечить их, так и насылать. Так что с ним стоит быть очень осторожным, особенно если он возникает под именем Кобайенде. В пало монте Кобайенде считается мпунгу номер один, поскольку он не только заведует болезнями, но и контролирует переход души из физического тела в мир мертвых. В сантерии он носит титул «Царь Всей Земли». А еще его ассоциируют с католическим святым Лазарем.

Вот к человеку с такой фамилией, в Лазаревское, я и приехала поработать. А он с порога заявляет, что материалист и у него проблемы с потусторонними силами. Сиди и думай, во что опять вляпалась! Даже само его имя – Орасаль, – прочитанное задом наперед, дает кубинское Ласаро (Лазарь). Это распространенная кубинская практика – выворачивать католические имена наизнанку. Оставалось только надеяться, что африканские силы на моей стороне и я не стану жертвой какого-нибудь жуткого колдовства.

– Только не убегай в лес прямо сейчас, я тебе не вру, я не палеро. – Характерным кубинским жестом он оттянул вниз правое нижнее веко в знак того, что говорит правду, и я помимо своей воли улыбнулась. – Ты кубинцам не веришь, и правильно делаешь. Наши сукины дети соврут – недорого возьмут. Покажу тебе одно фото, а ты решишь, оставаться здесь или нет. Не пытайся сбежать, пока я хожу. Если я колдун, тебе все равно отсюда не выйти без моего разрешения. А если нет – уйдешь, но упустишь отличный сюжет. Ты ведь собираешься писать новые книги?

– Куда я денусь! Дураков работа любит. Вторую книгу на днях отправила в издательство, для третьей собран весь материал. Всего будет семь.

– Вот, а я тебе наговорю на четвертую. Заманчиво, э?

Хотела бы я в девяносто лет двигаться так же живо, как этот старик! Он вышел в смежную комнату и тут же вернулся, держа в руках старый расхристанный альбом в коричневом дерматиновом переплете. Подобный был в доме моих родителей. Предполагалось, что фото будут красиво вставляться в прорези на плотных картонных страницах. На самом деле с этим никто никогда не возился – карточки просто складировались пачками между страниц, чуть не по десять штук. У Кобы всё выглядело точно так же. Ориентировался он в этой свалке уверенно, и это мне тоже было знакомо. Я до сих пор не могу сказать, был ли он колдуном, но что совершенно точно – ему легко удавалось управлять моим настроением. От этой возни с фотографиями мне сразу стало уютно.

– Так… это из Университета Дружбы народов… это с войны в Анголе… это по работе… стоп, назад… Вот! Узнаёшь этих парней?

Он протянул мне фото, сделанное у входа в гаванский Музей декоративных искусств. По-приятельски небрежно обнявшись, в кадр смотрели двое молодых мужчин – черный и белый. Я знала обоих. Один стоял сейчас передо мной, другой умер, но какое-то время мы с ним продолжали беседовать в моих снах.

Коба налил нам еще по одной, и мы молча выпили по-русски, не чокаясь.

– Видишь, я знал твоего падрино (крестного отца), он долгие годы был моим другом. Но мы неважно расстались.

– Ну, Освальдо формально так и не стал моим падрино, ты же читал в книжке. А никакой другой мне не нужен – я слишком его любила.

– Ты знаешь, что он был не только сантеро?

– Сейчас мне это кажется таким естественным, но раньше я и заподозрить ничего подобного не могла. Я и правда до чертиков боюсь пало монте, а Освальдо был совершенно не страшным – наоборот, его присутствие всегда меня умиротворяло. Только недавно узнала, что он был посвященным сантеро, но при этом получил инициацию и в пало майомбе. Так часто делают, если хотят продвинуться в магии как можно дальше. Пало и сантерия не всегда враждуют. Правда, многим такое сочетание выходит боком – психика не выдерживает.

– Ну видишь, не так страшно даже пало, как его малюют. А я и не палеро никакой. Остаешься, не будешь меня бояться? Считай, что гостишь у дедушки. Ничего, нормально?

– Кстати, а где твой маленький друг, Франсиско? Что-то его не видно и не слышно. Я видела его фото у тебя на странице в соцсети – забавный такой.

– Он живет в другом месте, неподалеку. Я ведь официально не могу быть его опекуном – я слишком старый. Так что усыновила его одна моя добрая знакомая, а ко мне он приезжает в гости. Закончим наши с тобой дела – прибудет, увидитесь.

Забрав опустевшую рюмку, Коба предложил мне пойти наверх – устроиться, освежиться и разложить вещи. Был первый час дня, и коньяк слегка ударил мне в голову – в такое время пить рановато. Решили, что я немного освоюсь и спущусь в три часа, будем обедать.

– Свинина, курица или лангуст? – спросил Коба, и мы рассмеялись. Так обычно спрашивают официанты в Гаване, а туристы обалдевают от такой простоты выбора, особенно в дорогих ресторанах.

– У тебя и лангусты есть?

– Лангусты, конечно, остались на Кубе, но мидии, рапаны и креветки – к нашим услугам.

– Никогда не отказываюсь от мидий, рапанов и креветок! Что ж у меня, сердца нет?

– Скажу приготовить паэлью.

Моя комната оказалась просторной, с большим окном, высоким потолком и минимумом мебели – ровно как я люблю. Все здесь напоминало о Гаване, какой я успела ее узнать: добротная кровать с кованой спинкой, могучий шифоньер, узорчатая кафельная плитка на полу и даже деревянные ставни, чтобы защититься от ураганов. Окна, правда, были застеклены, не то что на Кубе.

Горячая вода, к моей радости, в санузле была по российскому образцу, без искрящих электрических нагревателей. На полочке, помимо шампуня и геля для душа, стоял флакончик с распылителем. Он был наполнен подозрительно знакомой голубой жидкостью. Я пшикнула на запястье. Ну точно, подобный флакон валялся в моей собственной сумке. Флоридская вода. Известное парфюмерное средство в сантерии, защищает от колдовства и дурного глаза. Запах мгновенно выветривается, но магическое действие остается на целый день. Уж эти мне материалисты!

В оставшееся до обеда время я успела написать мужу, что у меня все хорошо, по-быстрому привести себя в порядок и даже немного подремать.

Исподволь беспокоило только одно. Когда Коба говорил о том, что ему потребуется моя помощь, в его глазах промелькнул какой-то давний, затаенный ужас.

Глава 2. Первое интервью: смутные сомнения

Мы сидели на моей террасе, жмурясь от солнца, и у меня было полное ощущение, будто я нахожусь на Кубе. Паэлью нам отгрузили выше всяких похвал. Коба сказал, что Джульетта и Офелия, его кухарка и уборщица, – близнецы, работают в доме уже много лет. Это оказались добрые пожилые армянские женщины, чуть сгорбленные от постоянной готовки на свои огромные семьи. Различить их было легко: на лице Джульетты читался характер обаятельного домашнего тирана, Офелию выдавало суровое упорство.

Я знала, что самые первые постановки Шекспира на армянском языке произвели в свое время огромный фурор. Так что имена его героев мгновенно стали такими же модными, как сейчас имена персонажей каких-нибудь сериалов. Приходилось признать, что Джульетте и Офелии их имена вполне подходили. Доживи шекспировские героини до их лет – как знать, возможно, именно такими они бы и стали.

Поначалу, когда Коба только сюда переехал, эти добрые женщины просто по-соседски его опекали. Хотели женить! Тридцать лет тешат себя надеждой, что кто-нибудь да найдется. (Очень обрадовались моему приезду – ну романтичные натуры, что с них взять. Замужем, не замужем – им было без разницы. Приезжает женщина – значит, будет любовь, двух мнений быть не может.)

В общем, когда Кобе надоело, что они вертятся по дому, постоянно таская к нему на смотрины своих родственниц и знакомых, он просто откупился. Нате вам жалованье – труд должен быть оплачен, – а других женщин в дом не водите, сам разберусь. На этом, конечно, идеологические битвы не закончились, но стало поспокойнее.

Джульетта училась готовить паэлью без энтузиазма: зачем это надо, если есть кавказская кухня? Но Коба, как я убедилась впоследствии, умел сделать такое по-детски жалобное лицо, что ему просто невозможно было отказать. В конце концов, может ли армянская женщина не суметь приготовить плов, пусть даже с морепродуктами?!

– Вот, значит, как давно ты живешь в Лазаревском…

– Да, с девяностых. На Кубе как раз был «особый период», когда Советский Союз распался и помогать нам стало некому. Голод и разруха царили страшные. У кубинцев даже начиналась куриная слепота от неполноценной пищи. Никто не знал, что это такое, и Фидель Кастро вызывал русских врачей для консультаций – думал, американцы какой-то вирус наслали. Ну да неважно. В моем кругу все более-менее справлялись. Освальдо, твой падрино, как раз красил свой Переулок. Великий жрец и художник, как же! Я считал, что он занимается ерундой, и мы с ним на этой почве поссорились. На Кубе меня ничто не держало, а моя жена давно мечтала о своем доме.

– Она была русская или кубинка?

– Русская, с хорошим таким именем – Клара. По-испански означает «чистая». Я встретил ее в Анголе во время войны, когда работал в госпитале. Муж у нее был военным, его там убили. Клара уже ждала отправки в Союз, когда мы с ней познакомились. Потом я и сам туда вернулся, мы случайно столкнулись в Москве, и как-то быстро все произошло. – Узнаю кубинский натиск!

– Это не было страстной любовью, чтоб ты понимала. Нас связали война и Ангола. Такие вещи прочнее, чем секс. Людям, которые в этом всем не варились, сложно такое понять, да и слава богу.

– Душевные травмы?

Коба скривился:

– Линда, ну я же военный врач. Травма – это когда нужен травматолог. Сейчас нежные все, чуть что – травма, травма. Это так примитивно, по-детски. Как будто все сводится к тому, что пальчик порезан или мать сгоряча наорала. Ты ведь жила в Африке, впустила ее в свое сердце? А выгнать пыталась? Получилось? То-то и оно! А ведь там всегда было смертельно опасно – что в мои времена, что в твои!

Коба был прав. Одну зиму своей жизни я провела в Эфиопии – уехала из подмосковной промзоны на свой страх и риск, лишь бы было интересно, тепло и красиво, без унылого грязного снега. Жила в отеле, оттуда отсылала тексты заказчикам, вела онлайн-дневники. После этого у меня появилось много знакомых, «раненных» Африкой. Среди них были и профессиональные африканисты, и просто путешественники, и те, кто ездил туда по бизнесу. Это узкий круг, где практически все друг друга знают, и каждый новый человек, пишущий о своих поездках, сразу привлекает внимание. С одним из таких путешественников я встретилась однажды в Москве, он читал в Институте Африки лекцию о Либерии и лихорадке Эбола. Мы давно друг друга знали по интернет-заметкам и по окончании лекции решили пойти выпить за личное знакомство. Уморительная сцена в кафе навсегда осталась в моей памяти: мы споткнулись друг о друга, спеша занять место у стенки, с полным обзором зала и видом на вход. Никто не должен зайти со спины, а если войдут люди с оружием, нужно успеть упасть на пол. При этом мы оба страстно мечтали снова вернуться в Африку и ни за что не признали бы себя какими-то там травмированными!

Коба тем временем продолжал:

– …в общем, мы поженились, много ездили туда-сюда. То по партийным заданиям, то в Гаване поживем, то в Москве. Да-да, она продолжала ездить в Африку, уже со мной! Не умела жить для себя – ей всегда нужно было какое-то служение, понимаешь? Прекрасной оказалась женой. Но ей хотелось в конце концов осесть где-нибудь на юге России, завести дом на природе. Понимала, что силы не безграничны, вечно мотаться по миру не будешь. И так все сложилось в девяностые один к одному, что я купил этот вот дом. Времена тогда были дикие, его за бесценок отдали. Хозяева эмигрировали в США.

– Ты здесь не сталкивался с расизмом?

– Тут в соседней Абхазии, говорят, есть местная какая-то народность с черной кожей. Да-да, абхазские негры! Так что ничего, не страшно. Здесь гораздо больше не любят понаехавших из Сибири, а старый негр – это хотя бы забавно. Я ни у кого хлеб не отобрал, много чьих детей лечил. Да и переехал-то еще в те времена, когда люди помнили о дружбе народов. Поначалу ко мне снисходительно относились. Ну знаешь, негр – значит угнетенный, надо к нему как-то добрее быть, чисто по-человечески. Мало ли чего в жизни натерпелся. Это, кстати, тоже расизм, если так подумать. Потом я здесь поработал – зауважали и вообще перестали замечать, какого я цвета. Говорят, у меня даже местный выговор иногда прорезается. А я старался, подмечал, что и как здесь говорят: присказки, словечки, произношение. Да ты тоже в Гаване так делала, я читал в этой твоей книжке.

– О, кубинцы порой просто цепенели! Начнет какой-нибудь подкатывать, а я ему: «Ты дурак или из Пинар дель Рио?» Представляешь себе эти рожи?

Коба расхохотался. По его словам, он родился в поселке, куда из Гаваны можно пешком дойти за день. Конечно же, считал себя столичным жителем, не деревенщиной каким-нибудь! Мало ли что не сама Гавана, уж всяко не сельскохозяйственная провинция!

– Твой поселок не успел войти в черту города? А то я знаю одно местечко с мозаичными дворами, это вроде и поселок, но считается окраиной Гаваны.

– Нет, не успел, хотя там многое изменилось. Он называется Ринкон. Может, слышала?

Ну вот, опять! Похоже, африканские боги занимали в жизни Кобы гораздо больше места, чем он готов был признать.

Меня отвлекло торжественное появление Джульетты с подносом в руках. Паэлью мы успели прикончить, пришло время десерта (бесчеловечно!). Нас ждал порезанный характерными ромбиками торт «Микадо» – легенда армянской кухни. Стопка тонких коржей, пропитанных кремом из сметаны с вареной сгущенкой. Для идеального вкуса этот торт должен созревать пару дней после приготовления. Мне довелось однажды писать статью на эту тему и придумывать собственную версию, откуда у армянского торта японское имя. Коба, как оказалось, знал об этом, и они с Джульеттой решили сделать мне сюрприз. Это было даже как-то неловко: я прекрасно знала, какого труда стоит подобный торт, сама пекла пару раз.

На самом деле меня начинало беспокоить, как хорошо Коба изучил, что и где я когда-либо писала. Зачем ему это? Неужели только лишь для брошюры о семи африканских масках, которую прочтут каких-нибудь три с половиной человека и сразу забудут? Я решила прояснить ситуацию не затягивая.

История выглядела диковато, вполне в духе знаменитых кубинских выдумок. У Кобы много друзей во врачебной среде, и однажды к нему за консультацией обратился его хороший знакомый, московский психиатр. У того лечилась одинокая сорокалетняя женщина с параноидальной шизофренией. За последние пять лет ее со страшной силой успело помотать по эзотерическим кругам, где все ее уверяли, что она избрана для занятий магией и обязательно достигнет в жизни невероятных успехов. Будучи натурой внушаемой, да еще в кризисе среднего возраста, она охотно этому верила, надеясь однажды разбогатеть и занять привилегированное положение.

Однажды ее состояние резко ухудшилось: она боялась засыпать, потому что во сне к ней начал являться белый кубинский колдун по имени Освальдо. Ничего дурного он не делал, ни слова не говорил, сидел к ней спиной и молчал. Но ей параллельно стало казаться, что наяву за нею следят какие-то подозрительные личности – не то русские чернокнижники, не то бурятские шаманы, не то гаитянские вудуисты. Какие цели эти страшные люди преследовали, она точно сказать не могла. На всякий случай стала предельно избирательна в еде, чтобы избежать отравления. Сильно убавила в весе. Толчком к этому обострению, как оказалось, стала моя книга о семи африканских силах. Впечатлительная натура оказалась во власти новых фантазий, утратила сон и аппетит, а психиатру оставалось только расхлебывать. Вот так Коба обо мне и узнал.