Снег, который мерцал

Глава 3

В этот раз Дремской решает встретиться со мной в неформальной обстановке. Он предлагает посидеть в кафе на окраине города. Я не стал возражать – стены комнаты допросов давят на меня не меньше, чем сами вопросы следователя.

Кафе на окраине города выглядит так, будто его притащили сюда из какого-то другого времени. Снаружи – высокое здание из желтоватого кирпича, покрытое пылью. Внутри – немногочисленные посетители, кто помоложе – в джинсах и футболках, точно не веря, что на улице минус десять. Кто постарше – в потёртых плащах поверх утеплённых жилетов и с газетами. Музыка играет тихо, фоном – "Наутилус Помпилиус", кажется, "Экспонат". Такие места ещё остались после развала Союза: не совсем советские, но и не новые, скорее – застрявшие между эпохами.

Я занимаю место у окна – чтобы видеть, кто подъезжает. За стеклом лежит зима, но не праздничная, а будничная – тяжёлая, влажная, с серыми тучами, казалось прилипшими к крышам. Мокрый снег мелко сыплет с утра, а теперь просто висит в воздухе – не падает.

Снежинки, что всё-таки находят стекло, растекаются тонкими полосками, размывая облик города в серую мазню: улица, фонари, грязные бордюры – всё проседает под тяжесть времени.

Дремской приезжает минут через пять после меня. Без опозданий, но и без спешки. Он входит, стряхивает воду с пальто, оглядывается и направляется ко мне. Мы обмениваемся коротким кивком. Следователь кладёт на стол кожаную папку, ручку, достаёт диктофон, аккуратно ставит его рядом с салфетницей. Заказывает два чёрных кофе без сахара.

Он слегка поёрзывает на стуле, будто пытается устроиться удобнее в собственных мыслях.

– Итак, – начинает он, сделав первый глоток, – я готов выслушать вашу историю о знакомстве с Юрием Борисовичем.

Мне понадобилось несколько секунд, прежде чем ответить.

– Особо нечего рассказывать, – говорю я, глядя в окно. – Отношения были примерно такие же, как с Маратом. Только Юрий Борисович реже попадался на глаза. Хотя гнал меня с работы не меньше.

Дремской чуть улыбается. Не злорадно, а как человек, который уже слышал подобное, но хочет услышать от меня.

– Говорят, в первый день работы он выкинул тебя с отделения за шкирку, сказав: «Щенок, тебе место на улице, а не среди людей». Что ты можешь сказать об этом?

– Его слова соответствовали действительности, – отвечаю я. – Я пришёл на службу нетрезвым.

Следователь медленно кивает, будто проверяя, не прячу ли я за этим простым ответом какой-то скрытый смысл.

– То есть, вы не сошлись характерами?

– Нет, – я делаю паузу, – но и зуба на него я не держал. Всё, что он делал – он делал правильно. Просто тогда я этого не понимал.

Дремской задумчиво смотрит на меня, затем открывает папку.

– Вернёмся к моменту после ДТП. Можете вспомнить ваш диалог с Юрием Борисовичем?

Я нервно сглатываю, понимая, что это не самая лучшая история, которую я мог бы поведать следователю.

– Я уже был в реанимационной палате вместе с Маратом…

Стук ботинок раздавался по коридору. Шаги казались уверенные, размеренные. Я понимал, куда они двигаются и кому принадлежат. В реанимацию, где передо мной лежал Марат – едва ощущающий окружающий мир. Его лицо было бледным, губы потрескались, а на виске краснела повязка. Он дышал ровно, но тяжело, словно каждое движение воздуха давалось ему через боль.

Двери распахнулись, и в палату вошёл врач, за ним следом – начальник отделения, Юрий Борисович. Высокий, сутулый мужчина с угрюмым выражением лица. Он всегда выглядел так, будто весь мир был обязан ему чем-то, а он не собирался этого забывать.

– Думаю, мы понаблюдаем за ним пару дней и переведём в обычную палату, – говорил врач, обращаясь к Юрию Борисовичу.

Он кратко кивнул и шагнул к кровати Марата, скрестив руки на груди. Его взгляд переместился с раненого напарника на меня. Доктор, поняв, что грядет буря, мгновенно покинул реанимацию, тихо прикрыв за собой дверь. Теперь мы остались наедине. Воздух в помещении словно сгустился.

– Марат, я что тебе сказал? Никакой самодеятельности. Ты за нашими жителями следи, вот сдался тебе этот неадекват, – произнес он, не отводя от меня колючего взгляда.

– Он не ему сдался, – прошептал я, опустив глаза. – А мне.

Брови Юрия Борисовича сошлись на переносице, а голос стал ещё жёстче:

– Ты вообще кто такой, чтобы решать? Ты на птичьих правах здесь, понял? На птичьих! И вместо того, чтобы выполнять свою работу, ты устраиваешь цирк на дороге.

Я стиснул зубы, стараясь сохранять спокойствие.

– На кой чёрт погнался за ним? – продолжал он, не дожидаясь ответа. – Что, твои мозги окончательно замёрзли вместе с этой "девяткой"?

– Он бы разбился, – ответил я, стараясь говорить ровно.

– А разбились вы оба! – взревел Юрий Борисович, сделав шаг вперёд. Его лицо побагровело, а кулаки сжались. – Детали ДТП, слушаю. Сейчас.

Я сделал глубокий вдох, пытаясь унять дрожь в голосе:

– Мне показалось, что там был ребёнок на трассе, – начал я, стараясь говорить спокойно, хотя внутри всё кипело. – Поэтому я попросил затормозить.

– Марат, ребёнок был? – рявкнул Юрий Борисович, не сводя с меня колючего взгляда.

Марат приоткрыл глаза, его голос был хриплым, почти неслышным:

– Не видел… Может, и был, может, нет… Так заметало всё…

– Значит, не было! – отрезал начальник, будто вколачивая свои слова в стены палаты. – Если Марат не видел, значит, его не существовало. А если не существовало, то это просто твои фантазии.

– Я попросить хочу, – начал я, чувствуя, как внутри закипает отчаяние.

– Молчать! – оборвал меня Юрий Борисович, указав пальцем прямо мне в лицо. – Ты уже достаточно наговорил. Ты здесь никто, понял? Никто! И пока я стою здесь, ты будешь делать только то, что я скажу. Без вопросов. Без просьб.

Скулы Юрия Борисовича заходили из стороны в сторону, он явно сдерживал гнев, но его голос уже звенел от напряжения.

– Хочу узнать судьбу водителя "девятки" и найти ребёнка. Сведите меня со следственным отделом, – выпалил я, несмотря на его предупреждение.

– Это. Не. Наша. Территория, – процедил он, делая паузу после каждого слова, как будто вбивал их в мою голову. – А значит, и лезть туда не надо. Точка.

– Это ребёнок! – повысил я голос, чувствуя, как ярость начинает брать верх. – Он один. На улице мороз. Он ничейный. Просто замёрзнет там. Что вам стоит?

– Замолчи, – прошипел Юрий Борисович, подходя ко мне вплотную. Его глаза сверлили меня, как лазеры. – Ты что, совсем с катушек съехал? Ребёнок? Да ты даже не уверен, что он существует! А если и существует, то это не твоё дело. Ты мне порядок в городе обеспечь, а не сказки рассказывай.

– Тогда дайте мне доступы ко всему, и я сам буду искать ребёнка, – сказал я, стараясь сохранять твёрдость.

Юрий Борисович замер на мгновение, затем медленно наклонился ко мне, почти касаясь моего лица своим. Его голос стал тихим, но ещё более угрожающим:

– Послушай меня внимательно, щенок. Ты сделаешь ровно то, что я скажу. Вернёшься в свою палату. Будешь лечиться. И забудешь обо всём этом. Если я ещё раз услышу, что ты лезешь, куда не просят, я лично упеку тебя под трибунал. Понял?

Не дожидаясь ответа, он развернулся и вышел, хлопнув дверью так, что стены задрожали. Я посмотрел на напарника, который вновь закрыл глаза.

– Марат, поверь мне, пожалуйста. Был ребёнок. Скажи, как мне пролезть в следственный отдел? У них же все доступы есть, – взмолился я, не надеясь, что он ответит сразу.

Марат молчал несколько секунд, а затем фыркнул, чуть заметно усмехнувшись.

– Да ты прямо горишь, как спичка, – пробурчал он, не открывая глаз. – Я бы тебе не поверил, даже если бы сам видел этого твоего ребёнка.

– Так ты веришь? – выдохнул я, чувствуя, как сердце зашлось в груди.

– Нет, – отрезал он, чуть повысив голос, но всё ещё шёпотом. Его лицо скривилось от раздражения. – Я не видел никакого ребёнка, Дёма. Там был только снег. Чистый, безлюдный снег.

Его слова впились в грудь, как разряд тока – тело дернулось, будто от удара. Но сдаваться я не собирался.

– Но если тебе станет легче, от того что поймёшь сам… то есть два способа попасть в следственный отдел, – продолжил он, сделав паузу, будто давая мне время осознать его слова.

– Какие? Говори! – Я схватил его за запястье, будто держался за последнюю надежду.

Марат поморщился от боли, но не стал вырываться. Вместо этого он бросил на меня усталый взгляд.