Дневник Ребенка

– Быстро. И много. Молодец, – он улыбнулся, продолжая с удовольствием рассматривать Изму. – А ты забавная. Может, заглянешь к нам на кружечку чая, м? С тортиком.

Гоблин подмигнул жёлтым глазом, продолжая хитро улыбаться. Изма опустилась на один с ним уровень, недоуменно склонив голову на бок. Рихтор наконец увидел, что её лицо было сделано из тонких подвижных пластин меди, зазоры между которыми были настолько малы, что уже на расстоянии метра не были видны. Подвижных пластин было довольно много, отчего мимика механической девы была живой и натуральной. Но Изма была роботом или киборгом, или чем-то похожим. Это только раззадорило игривого прихвостня.

Механические зрачки Измы несколько раз моргнули светом, затем расширились, и она сладко спросила.

– А вы значится всех девушек на чай приглашать так есть?

– Не-е-ет, – гоблин протянул руку и смело провёл кончиками когтистых пальцев по её медному лицу, – только самых-самых красивых.

– М-м-м, и много быть девушек ранее? – она смущённо прижалась к зелёной ладони, позволяя себя гладить. Щека оказалась гладкой и теплой на ощупь.

– Много – немного. Я не считал. Но те, что соглашались… – он подался вперед и почти вплотную приблизился к лицу Измы, – те, что рискнули… Ни секунды не пожалели…

Изма глупо похихикала и тоже подалась вперед. Она коснулась щекой щеки гоблина и громко прошептала в самое его длинное ухо.

– Странно так… Не имею ни единый воспоминание о дамах в вашем секторе Памяти, господин Рихтор-сан. Так есть много-много-многократный гомосексуальный связь. Добровольный и не таковой так же. И находится публичное унижение так. А ещё страсть к доминированию над господином Рихтор-сан и мечта о групповом изнасиловании. Мужчинами, разумеется.

Изма отстранилась от Рихтора и, положив руку на стопку запрошенных ранее материалов, довольно посмотрела в помрачневшее лицо гоблина. Повисла немая пауза. Гоблин отвёл глаза в сторону и с трудом сглотнул комок в горле.

– Я – и есть сама Память, господин Рихтор-сан. Всё, что здесь есть – и есть Изма. Я помню всё значит ага. Мне есть бесполезно врать, милейший. А я знать, есть господин Рихтор-сан есть Лжец, – быстро проговорила Библиотекарь и подмигнула смущённому посетителю на его же манер, снова глупо хихикнув. – Лжец и Лицемер, ага. Информацию значится брать как?

– Да… Буду брать… – хрипло ответил он, не поднимая глаз.

Изма толкнула стопку на гоблина. Тот выставил руки вперед и приготовился ловить книги, щурясь и предвещая удары. Но книги внезапно растворились в воздухе в пыль, и золотое облако юркими струйками влилось в глаза прихвостня. Он вздрогнул, проморгался и изумленно глянул на Библиотекаря.

– Да, теперь это работать так вот. Чистая информация лишь есть, – она снова широко улыбнулась и дежурно спросила. – Что-нибудь ещё, любезнейший?

– Н-нет… спасибо…

– Всего доброго, господин Рихтор-сан, приходите к нам ещё, – протараторила Библиотекарь и хлопнула в ладошки.

Гоблин вдруг осознал, что стоит посреди Гостиной спиной к восьмой двери. Он потряс головой, быстро развернулся и целенаправленно отправился на Кухню. За пивом. Или чем покрепче.

Лаборатория

Если самой старой дверью в Гостиной была зелёная, то самой большой была – стальная. Это была массивная серая матовая дверь с узким окошком-шторкой на уровне глаз. Цельнометаллическое полотно стояло в таком же стальном проёме на трех крупных петлях. Просветов не было видно, это была единственная дверь, закрывающаяся наглухо. И большую часть времени эта дверь была заперта изнутри. На шторке был выгравирован номер «5».

Когда хозяин комнаты позволял себе оставить дверь сколько-нибудь приоткрытой, заглянуть вовнутрь всё равно не получалось. Это была гермодверь: ширина дверного полотна достигала длины ладони взрослого мужчины. Врезной замок на шести стальных прутьях открывался ключом непонятной конструкции. К тому же, нужно было знать код доступа. Напротив замка на лицевой стороне двери располагалась сенсорная клавиатура с необычными символами. Замок всегда открывался и закрывался очень громко, с характерным металлическим лязгом, петли же были всегда вовремя смазаны, и сама дверь ходила на них бесшумно.

К этой двери подходили только в случае крайней необходимости. От неё веяло холодом во всех смыслах, а один её вид внушал соседям первородный страх. Даже Хозяин Квартиры предпочитал лишний раз не беспокоить жильца по пустякам. К этому жильцу не ходили в гости никогда, а он в свою очередь не любил, когда его отрывают от работы. Но большинство всё же знало, что за большой дверью располагается самая настоящая Лаборатория.

За многие годы квартирант позволил себе оставить дверь открытой всего несколько раз. И все эти случаи были экстренными, когда приоритеты были совершенно иными. Тогда любопытные глаза наконец смогли увидеть: за стальной дверью находилось обширное светлое помещение с очень высоким потолком и глухими бетонными стенами. Большую часть помещения занимало сложное оборудование, без остановки издающее неприятный, приводящий в беспокойство низкочастотный гул. От оборудования по полу и стенам тянулись кабеля различной толщины. Мотки цветных проводов смирно лежали в углах или уходили куда-то в темноту потолка. Над головой нависали трубы наружной вентиляции, от которых отходили внушающих размеров вытяжки, добавляющих шума в этот тревожный гул.

Назначение самого оборудования оставалось неясным, но бросалось в глаза, что практически у каждого аппарата была предназначенная для надежной фиксации человека часть. Будь то медицинские кресла с ремнями или металлические хирургические столы с дополнительным освещением; расположенные в разном положении цилиндрические резервуары, заполненные какой-то прозрачной желтоватой жидкостью и ещё много всего. Под каждым таким агрегатом в сплошной бетонный пол были вмонтированы канализационные решётки со стоками.

Помимо странного оборудования глаза пугали развешенные на стенах стенды с инструментом. Большую часть представляли колющие и режущие орудия и необычные на вид приспособления. Ровные ряды инструментов располагались над чистыми рабочими столами и блестели отполированным металлом. Удивительным было то, что всё это медицинское или, наверное, даже экспериментальное оборудование, а также пол, стены и решётки канализации были идеально чистыми. Ни единого намека на членовредительство. Ни крови. Ни грязи. Никаких посторонних запахов. Кристальная чистота и порядок.

Одна из дальних стен отсвечивала высокими стеклянными шкафами и хромированными холодильниками. Шкафы тянулись вдоль всей стены и были наполнены всевозможным лабораторным инвентарём: химическими реагентами, медицинскими препаратами, одноразовыми расходными материалами и просто различной лабораторной стеклотарой. Что находилось в небольших холодильниках было непонятно, но вряд ли жилец держал там провиант. Словом, это была Лаборатория из бетона, стекла и металла. И да, в добавок к этой неприятной гнетущей атмосфере, здесь было ощутимо холодно.

Но всё же в этом неприветливом помещении был своеобразный уголок тепла. Его видел только Хозяин Квартиры. В самом дальнем углу, не видимом из дверного проёма, скромно умещался небольшой письменный стол из массива дуба. Классический набор письменных принадлежностей и небольшая старинная настольная лампа с плафоном из толстого стекла занимали большую часть поверхности. Обитое тёмной кожей кресло стояло чуть в стороне. На его спинке обыкновенно висел чёрный китель с серебряными пуговицами. Прямо за креслом ютился невысокий книжный шкаф, с полками высотой ровно в одну книгу. На них стройными рядами стояли бережно отсортированные по росту и цвету тома с потёртыми, но целыми переплётами. На шкафу виднелась небольшая белая статуэтка, выполненная в виде длинноволосой девочки с маленьким металлическим роботом в руках. Тёплый мягкий свет лампы освещал раскрытую на столе книгу. Страницы замерли в полёте, а закладкой служило белое совиное перо. На самом краю стола лежала чёрная фуражка с начищенными серебряными знаками различия. Её хозяин был офицером.

С этим жильцом старались не ругаться и не спорить. Потому что все боялись попасть к нему «на стол». Это был крайне равнодушный и невозмутимый сосед с большим пристрастием к познанию и порядку. Он преследовал своей целью изучить человеческую сущность, познать все тайны человеческой психики и физиологии. Он изучал, не гнушаясь методами, идя на любые зверства и ухищрения для достижения своих целей. Зачем? Никто доподлинно не знал. Свою человечность он либо давно потерял в череде экспериментов, либо не имел вовсе.

Эпизод 13. Проводник

– Ой…

Дверь тихонько закрылась. Эльф, нерешительно прижимая руки к себе, стоял у входа на Крышу. Он шёл сюда с абсолютной уверенностью, что место свободно. Все сидели в Гостиной и болтали, а потому он вошёл без оглядки. И вот он остановился, потеряв всякую волю. Прямо перед ним на низкой скамейке сидела рослая худая фигура в красно-чёрном шутовском наряде. На спине, позвякивая бубенчиками, лежал капюшон с ушастой верхушкой. Худые ноги кончались длинными башмаками с заостренными носами. Голову венчала копна пушистых золотых волос, непослушно торчащих в разные стороны.

Шут медленно повернулся к вошедшему. Белое как бумага лицо с застывшей улыбкой едва розовых губ не выражало никаких эмоций. Чёрные провалы без единого намека на глаза внутри уставились куда-то в пространство позади эльфа. Фигура совершенно не шевелилась, даже её грудь не вздымалась от дыхания. Лишь лёгкий ветерок трепал весёлые кудри Шута. Винсент так и стоял, забыв куда шёл, и боялся сделать лишнее движение. Он впервые видел Совесть так близко. Напряжение достигло своего предела, и Менестрель попятился назад:

– Я прошу прощения, господин Шико… – выдавил он с трудом, – не знаю… как к вам следует обращаться. Я не нарочно нарушил ваш покой. Я сейчас же оставлю вас…

Он не успел даже повернуть ручку, как Шут вдруг мгновенным рывком протянул руку в его сторону и жестом поманил к себе. Шико похлопал по скамье рядом с собой, сдвинувшись на другой её край. Движения его были неестественными и вселяли некое волнение, они начинались слишком медленно и плавно, внезапно ускорялись, и так же внезапно замедлялись. Складывалось ощущение, будто кто-то играется со скоростью воспроизведения плёнки. Шико был одним из самых загадочных жителей, наравне с Айной. Но в отличие от неё, про него практически ничего не было известно. Он совершенно не разговаривал и до сегодняшнего момента Винсент был уверен, что Шико не выходит на прямой контакт с местными. Единственное, что эльф знал наверняка, это то, что на самом деле Шико является старинной средневековой куклой. А значит перед ним сейчас иллюзия. Наверное.

Борясь с желанием убежать, Винсент робко подошёл к скамейке и сел на самый её край. Он сидел и думал, как начать разговор, и стоит ли вообще это делать. Его размышления прервал до боли знакомый женский голос.

– Винсенто?

Он вздрогнул и прислушался. Это было невозможным, вероятно, ему послышалось…

– Винсенто, это правда ты?

– Софи? – не веря ушам тихо переспросил он.

– Ох, Винсенто! Я так рада тебя слышать! Даже не представляю, как давно…

– Где ты?! – Менестрель вскочил с места, резво озираясь по сторонам в попытках понять, откуда идёт звук.

– Ой, да садись, неугомонный! – голос переливчато засмеялся, – Ты так же скакал, когда впервые увидел обычных уток в пруду!

– Ты меня видишь?! – эльф перегнулся через ржавое ограждение на крыше и принялся всматриваться в окна противоположного дома, мало ли мелькнёт тень или открыто окно.

– Конечно, вижу. Через Проводника, Винсенто!

Винсент медленно повернулся к Шико. Тот сидел вполоборота к Менестрелю. В пустых глазницах теплились жёлтые подрагивающие огоньки.

– Софи… Ты говоришь через… него?

– Да, мой принц! Твой друг – Проводник в мир Мёртвых! Он нашёл меня и предложил поговорить. Недолго, всего несколько минут, но я согласилась и на это!

– Так… ты говоришь из мира Мёртвых? – Винсент вновь присел на скамью, чувствуя горечь в горле.

– Да, Винсенто. Но есть и хорошие новости… Для меня хорошие. Я здесь больше не одна! Недавно я встретила матушку! И своего брата Джузеппе! И соседку, тетушку Изабеллу с мужем! Наконец-то, мне не одиноко… Для живых это, конечно, печальные новости, но по ту сторону всё воспринимается совсем иначе…

– Так… твоя семья? – осознание медленной леденящей волной накрывало голову эльфа.

– Многие, мой принц… Очень много знакомых лиц. Они рассказали, что король Фиэрро совсем обезумел от ненависти к людскому роду. Он велел закрыть городские ворота для людей, чтоб никто не смог бежать от его кары, и потребовал троекратных податей! Тех, кто не способен платить дань, он немедля казнит.

– Но… как при закрытых воротах идёт торговля с соседними городами? Нам ведь мало морского пути для торговли!

– Вот именно, мой принц. Торговля резко сократилась, купцы поссорились с королевством. Мы же выменивали морские дары на хлеб и овощи… Мор не заставил себя долго ждать. Вся рыба уходит на пропитание, народ начал болеть и умирать от недостатка пищи и снадобий. Они же тоже приходили через торговцев. Деньгам просто неоткуда браться, потому после первой же луны добрая половина города была казнена…

– Это безумие…

– Фиэрро казнит людей целыми семьями, – Софи тяжело вздохнула, – от стара, до млада, мой принц.

Винсента резко затошнило. Живот скрутило и зрение помутнело. Он с усилием сдержал позыв и старательно глубоко задышал. Воображение сыграло с ним злую шутку, рисуя в голове ужаснейшие картины. Целыми семьями. Просто от того, что королю эльфов неугодны люди. На такую жестокость его отец вполне был способен.

– Винсенто… Твой отец ужасное создание, на его руках кровь сотни невинных людей. Как хорошо, что королева почила ещё до всего этого ужаса, царствие ей небесное… да и едва ли она смогла бы его остановить.

– Остановить, – тихо повторил всё ещё ошарашенный Винсент.

– Я так рада, что ты всего этого не видел! Ты же такой чувствительный! Ох, как хорошо, что ты ушёл оттуда, мой принц. Слышала, король изгнал тебя, и теперь ты странствующий бард! Это так прекрасно! Жаль у меня совсем нет времени тебя послушать! Там ведь столько интересного, верно?

– Да… я ещё жив…

– Живи, Винсенто! За нас всех живи! Мы помним о тебе и очень тебя любим! Такое доброе сердце я не встречала до тебя! Ты прекрасен!

– Софи… – на глазах Менестреля стали наворачиваться крупные слезы.

– Ох, прости милый друг. Прости. Мне пора… Надеюсь, свидимся… через много-много лет.

– Софи, постой!

Жёлтые огоньки в провалах глаз Шико погасли. Шут склонил голову и молча положил руку на плечо Винса. Рука оказалась невесомой, но удивительно тёплой. Застывшее лицо, казалось, улыбалось чуть более сочувственно, оставаясь прежним. Эльф понурил голову и уже не сдерживал льющиеся сами собой слезы.

– Я ведь сбежал, – горько прохрипел он, – бросил всех их, как только нашёл Дверь в лесу. Решил, что мне там не место, что я там не нужен и гори оно всё. А теперь… Эти люди. Хорошие, добрые… Это моя вина…

Тело эльфа трясло мелкой дрожью. Некогда весёлый и неунывающий Менестрель рыдал, переполненный горем и болью. Он был самой Радостью в Квартире, самой Добродушностью. Во всём находил плюсы, радовался мелочам, как ребёнок, и всех успокаивал в моменты печали и тоски. Но что-то разбилось в его груди сейчас, что-то запетое на очень большой замок вдруг вырвалось и поглотило его целиком. Он больше не мог держать это в себе.

Шут сидел неподвижно, продолжая держать руку на плече эльфа. Наконец, Винсент сделал глубокий вдох и поднял голову. Боль по-немного уходила, уступая место решительности и холодному спокойствию.

– Я должен вернуться…

Он встал, глубоко поклонился Шуту и, не смотря на него, тихой поступью вышел из Серой двери. А Шико остался на месте. Он повернулся к закатному небу и подумал про себя:

«Первый»

Эпизод 14. Бессмертие

– Чо эт ты тут кукуешь?

Низкорослый зеленокожий забияка на ватных ногах добрёл до дивана и рухнул на него распластавшись. Рядом в старомодном кресле 30х годов прошлого столетия сидел мужчина со светлыми серебряными волосами и молодым лицом. Естественно, читал.

– Санобработка, – сухо ответил он, перебирая некие бумаги и попутно делая в них записи.

– А я думал, ты там сам с тряпочкой бегаешь, – усмехнулся гоблин, – ты же грёбанный псих по чистоте.

– Полная санобработка происходит автоматически, без участия персонала, – равнодушный тон немца сеял скуку.

– Польняя сянобработька. Биз утястия пирсяняля, – передразнил его пьяный гоблин и разошёлся противным скрипучим смехом от собственных острот. Учёный никак на это не отреагировал. Гоблин привстал на локтях и какое-то время наблюдал за скучным человеком, а потом продолжил его доставать. Пьяному ведь море по колено.

– Макс, блин. Ты в курсе, что ты большой зануда, да?

– Меня это не беспокоит, – в той же манере ответил немец.

– То есть тебе вообще насрать, чо мы о тебе думаем?

– Именно.

– И на то, что мы тебя монстром считаем похуже Мии?

– Да.

– И-и-и на то, что боимся тебя? Во время этих твоих экспериментов тут дикие вопли на всю хату, и мы ходим на цыпочках!

– Дверь герметична, вы не можете ничего слышать.

– Но ты же иногда выбегаешь на Кухню! В передничке своём окровавленном! И нам этих двух-трёх минут за глаза и за уши хватает! Знаешь как страшно вообще!

– Напрасно. Бояться нечего, – Макс пожал плечами, не поднимая глаз.

– И на нас тебе тоже насрать? Даже если мы все передохнем – не расстроишься?

Макс перевёл взгляд куда-то в сторону, ответ последовал только спустя полминуты.

– Мне будет не комфортно без вас.

– Не комфортно? – улыбнулся Рихтор, – Типа, как в переполненном метро ехать? Или, типа, в штанах слишком узких приседать? Ды?

Макс наконец взглянул на гоблина. Отношения у немца с местными были напряжёнными. В основном, Макса боялись и не понимали, что он там делает в своей Лаборатории. Но явно ничего хорошего, поскольку он – успешный учёный в области биохимии. Хозяин Квартиры рассказывал, что Макс лично принимал участие в разработке биологического оружия в фашисткой Германии из своего параллельного измерения. Того измерения, где Германия победила во Второй Мировой. Так что поводов для опасений было предостаточно.

Но, тем не менее, соседи уважали Макса за широкий кругозор, поскольку он являлся настоящим библиофилом и эрудитом. И они приходили к нему за советом, когда речь шла о чём-то действительно серьёзном и важном. Макс же, в свою очередь, помогал, поскольку не привык оставлять проблемы не решёнными. Особенно, если дело хотя бы косвенно касалось его самого.

Рихтор вовсе не пытался поссориться с немцем, как это выглядело со стороны. Просто зелёный прихвостень откуда-то точно знал, что Макс Нойманн человек по сути своей не злой, в добавок, абсолютно лишённый эмоциональной составляющей. А оттого его, наверняка, невозможно было задеть колкими фразами, он не станет ни злиться, ни обижаться. И задавать ему подобные скользкие вопросы Рихтор ой как любил.

– Неудачное сравнение, – наконец ответил Макс. – Скорее, как человеку не комфортно при потере конечности или же внутреннего органа, – Учёный снова опустил глаза в бумаги.

– Ну хоть так, – усмехнулся Рихтор, – а то ощущение такое порой, что ты переживёшь нас всех и даже не пустишь скупую мужскую слезу.

Биохимик вновь никак не отреагировал на юмор гоблина. Рихтор немного помолчал, болтая в воздухе свешенной с дивана ногой, и спросил уже серьёзнее:

– Сколько тебе сейчас? Семьдесят? Восемьдесят?

– Девяноста три.

– Ого… Это… какого ты года?

– Я родился 9 января в 1922 году.

– И… ты бессмертен, да?

– Технически, да, – кивнул Учёный, – я не могу умереть от возрастных изменений.

– Но ты седой!

– У сыворотки есть изъяны, – Макс аккуратно закрыл и убрал за спину тетрадь с записями и бумагами, достав старую на вид книгу. – В частности, я вынужден на регулярной основе совершать некоторые медицинские процедуры для поддержания работоспособности организма.

– Пить кровь девственниц? – Зелёный снова оскалился в довольной ухмылке.

– Ежемесячное переливание крови 3 группы с отрицательным резусом. Миф о моём вампиризме выдвинула Лилиан. Она далека от науки.

– А зачем?

– Мой метаболизм претерпел изменения в результате мутагенной сыворотки. Эндокринная система перестала вырабатывать часть гормонов, в частности те, что отвечают за старение организма. Но вместе с ними перестали воспроизводиться и некоторые полезные гормоны, к примеру, мой организм перестал воспроизводить все виды эритроцитов. Вследствие чего мне и необходимо восполнять их извне, вкупе с инъекциями недостающих гормонов.

– Вот чо ты такой бледный. Но если не делать это вот всё, ты не умрёшь?

– Нет. Я впаду в вегетативное состояние и потеряю до двух третей массы тела. Но не умру.

– Овощ?

– Овощ.

– Такое себе бессмертие.

– Я работаю над этим, – кивнул Макс. – Например, ранее я был вынужден совершить протезирование ротовой области, у меня отсутствовали ногтевые пластины и была алопеция всего тела.

– Чего?!

– С пятидесятых до девяностых годов двадцатого века я был полностью лишен волос, ногтей и зубов.

– А-а-а. Жуть какая. А щас? Сами отрасли что ли?

Вместо ответа Макс поднял голову и лучезарно и красиво улыбнулся ровными белыми зубами. Выглядело крайне необычно и даже пугающе.

– Тебе надо потренироваться… Перед зеркалом1. – гоблина передёрнуло.

Немец перестал улыбаться и углубился в книгу. Внезапно на часах Макса что-то запищало. Он встал, забрал с собой все свои тетради и уверенным шагом отправился к себе.

– Санобработка окончена, – бросил он на вопросительный взгляд гоблина.

– Эй! А эмоции? – спросил вдогонку Рихтор. – Это тоже эффект от сыворотки?

Макс остановился в дверном проёме.

– Отчасти. Сыворотка частично подавила выработку кортизола и адреналина, что в конечном счёте убило во мне страх, как эмоцию. Остальное – скорее приобретённое.

– То есть ты бесчувственная сволочь по природе?

– Я учёный, Рихтор. Бывший работник концлагеря. Я уже десятки лет не испытываю ничего кроме удовлетворения, либо его отсутствия.

Макс закрыл за собой дверь. Рихтор вновь опустил голову на диван и задумался. Он вспоминал своё невесёлое детство и то, как он чудом тогда выживал. Незаметно для себя, он уснул.

Лес

Одна из дверей в Гостиной имела очень необычный вид, и, пожалуй, она была самой красивой. Это был участок стены, сплошь покрытый корнями, растениями и цветами. Толстые ветки аккуратно цеплялись за стены и Пол, не уползая дальше полуметра. Причудливые на вид цветы испускали дивные ароматы и непрерывно цвели, а зелень на ветках никогда не увядала. Временами втайне от посторонних глаз растительность меняла своё расположение. Искать номер «двери» было бесполезно – его не было, но все понимали, что это дверь № «4», потому что находилась она между третьей и пятой дверьми.

Очевидно, что самой двери, как таковой, не было. Проём неправильной формы, шириной около метра и высотой близкой к двум, был сплошь затянут зеленью. Стены Гостиной без видимой границы переходили в стволы вековых деревьев под навесом из висячих растений. Вход работал по тому же принципу, что и проходы в других дверях: войти можно было только с разрешения жильца. Корни и ветки расступались, когда хозяин «комнаты» или гость проходил через них, и вновь густо смыкались, когда тот миновал проход. Прорубить проход не представлялось возможным. Растительность на проверку оказывалась прочнее стали. По рассказам хозяина «комнаты» об неё ломались любые клинки и инструменты, она совершенно не поддавалась ни огню, ни холоду, ни кислотам, ни взрывам. В дополнение, если докучающий гость будет слишком настойчиво вредить Лесу, то «дверь» начнёт защищаться: растения будут плеваться крупными шипами, испускать ядовитые газы и лихо обвивать лозой всех обидчиков, ломая кости и удушая их. Никто этого не видел воочию, но и проверять не стремился. Не сложно было догадаться, что здесь работала магия. Тем не менее, в обычном состоянии это была прекрасная зелёная стена, с причудливыми растениями и изумительными благоухающими цветами. В ночное время можно было увидеть, как цветы светятся нежным голубым светом.

Из-за этой зелёной стены всегда доносились приятные слуху звуки. Слышалось переливчатое пение птиц, умиротворяющее журчание воды, шорох качающихся на ветру деревьев. Из этой «комнаты» порой разливалось прекрасное, чарующее своей чистотой и глубиной пение под аккомпанемент тихой мандолины. Голос пел на никому неизвестном языке о чём-то лирическом. Можно было окунуться с головой в этот дивный голос, отрешиться от мирских проблем и на время забыть обо всём на свете.