Другая история. «Периферийная» советская наука о древности

скачать книгу бесплатно

Отец происходил из Рязанской губернии, из семьи сельского священника, учился в Касимовском духовном училище, затем в Рязанской духовной семинарии, а с 1874 по 1878 г. – в Киевской духовной академии. Он получил степень кандидата богословия за сочинение «О падении человека и его следствиях», много лет служил настоятелем Воскресенской церкви на Подоле (на углу Спасской и Межигорской)[217 - Шероцкий К. В. Киев. Путеводитель. С планом г. Киева и 58 иллюстрациями. Киев, 1917. С. 169.], а кроме того, с 1878 г. был преподавателем древнегреческого в Киевской духовной семинарии, в начале же XX в. также состоял в Киевской духовной консистории, входил в Киевский епархиальный училищный совет[218 - Весь Киев на 1915 год. Киев, 1915. Ст. 304, 307, 314; Весь Киев: адресная и справочная книга (на 1914 г.). Киев, 1914. Ст. 388, 391.] и, видимо, по-прежнему преподавал, что позволило сыну писать в советских анкетах, будто он вышел из семьи учителя древнегреческого языка[219 - Казаров С. С. А. Д. Дмитрев и развитие антиковедения на Дону. Ростов н/Д.; Таганрог, 2018. С. 11.].

Вообще, после смены власти пришлось скрывать или недоговаривать многое: уже учеба в Киевской духовной академии в 1909–1913 гг. и специализация по кафедре церковного права[220 - Сухова Н. Ю. Система научно-богословской аттестации в России в XIX – начале XX в. М., 2012. С. 244. Судя по всему, в советское время Дмитрев предпочитал сообщать, что учился на историческом факультете: Казаров С. С. Указ. соч. С. 11.] выглядели не лучшей строкой в биографии, как и занятия византинистикой. А тогда, перед войной, это была как раз перспективная и развивающаяся отрасль знаний, в которой отечественная наука занимала лидирующие позиции. Отец был в тесных отношениях с академией, постоянно общался с преподавателями[221 - Сухова Н. Ю. Учитель и ученик: письма 1897–1914 гг., связующие А. А. Дмитриевского и Н. Н. Пальмова // Вестник Екатеринбургской духовной семинарии. 2015. № 4 (12). С. 211.] да и вообще имел влияние, так что сын в итоге оказался студентом на особом счету, поэтому ему поручали, например, искать сведения о деятельности архиепископа Смарагда Крыжановского (1796–1863), который тоже когда-то учился в Киевской духовной академии. С этой целью молодой Дмитрев летом 1912 г. ездил в Санкт-Петербург. На фотографии из выпускного альбома он выглядит почти франтом, несмотря на строгость униформы – ухоженные усики, взбитый чуб, уверенный и аристократический взгляд вдаль[222 - Биографический словарь выпускников Киевской духовной академии: 1819–1920?е гг. С. 447.].

Возможно, не все преподаватели были убеждены в том, что таланты выпускника академии соответствовали его возможностям. Н. Н. Пальмов писал о событиях июня 1913 г. в КДА:

На сем же заседании выбирали стипендиатов и оставили четырех ввиду того, что никого не оставляли в прошлом году. Вторым вышел Дмитрев, которого командировали в Константинополь. Дмитрева приписали к кафедре Мищенко, хотя Мищенко хотел сплавить Дмитрева ко мне… На вопрос же Дмитрева, чем заняться в Константинополе, Мищенко советовал обратиться к руководству Успенского, а лично от себя порекомендовал обрабатывать сочинение о венчании на царство в Византии и изучить какую-нибудь систему науки церковного права[223 - Сухова Н. Ю. Учитель и ученик: письма 1897–1914 гг., связующие А. А. Дмитриевского и Н. Н. Пальмова. С. 231.].

Так и произошло – став стипендиатом академии на 1913/1914 учебный год, Дмитрев прибыл в Константинополь (Стамбулом его тогда называли редко) к самому Ф. И. Успенскому (1845–1928), оттуда он выезжал в экспедиции института в Грецию, Малую Азию и Сирию. Главное же, он проработал литературу и источники по византийским коронациям, а по итогам ходатайствовал перед советом академии о командировке в Ватикан для дальнейших исследований по этой теме[224 - Версию, что он мог, помимо научных дел, заниматься в Константинополе и разведывательной деятельностью, нельзя полностью исключать, но на сегодняшний день нет ни прямых, ни косвенных свидетельств в пользу этого. Дмитрев был молод и вряд ли мог себя как-то зарекомендовать перед соответствующим ведомством. См.: Казаров С. С. Указ. соч. С. 12.]. Война, которая сделала невозможным этот план, вероятно, сначала не казалась слишком долгим препятствием на пути к дальнейшей научной карьере, а пока Дмитрев переехал в Одессу, где занялся преподаванием.

Вообще, все сведения, которые у нас есть, косвенно указывают, конечно, не на богатство, но определенно на достаток семьи Дмитревых. Во время своей поездки в Петербург Александр останавливается в гостинице «Националь» на Гончарной, близко от Московского (тогда Николаевского) вокзала. Летом семья отдыхает на даче в Святошине, под Киевом[225 - Сухова Н. Ю. Учитель и ученик: письма 1897–1914 гг., связующие А. А. Дмитриевского и Н. Н. Пальмова. С. 216, 221.]. Одна, вероятно младшая, сестра Ольга была учительницей рукоделия в женской гимназии[226 - Справочная и адресная книга г. Киева. Киев, 1916. Ст. 515.], другая – замужем за преподавателем Киевской духовной семинарии В. Д. Сокольским[227 - Твердой уверенности в этом последнем факте нет, но совпадения данных источников вряд ли случайны: Сухова Н. Ю. Учитель и ученик: письма 1897–1914 гг., связующие А. А. Дмитриевского и Н. Н. Пальмова. С. 216; Справочная и адресная книга г. Киева. Киев, 1916. Ст. 509, 516, 518.]. Вполне размеренная и уверенная жизнь, с более или менее понятными перспективами, которой вскоре не станет и которую придется спрятать.

Примерно после 1915 г. наступает период в жизни Дмитрева, о котором (по крайней мере сейчас) известно немногое. Возможно, в это время он женился. Возможно, перед революцией или вскоре после умирает отец – он был еще жив в 1916 г.[228 - Справочная и адресная книга г. Киева. Ст. 382–383.] Дмитрев остается в Одессе, где уже при советской власти станет инструктором Отдела народного образования. О его деятельности и политических взглядах в те годы, когда Одесса недолго побыла советской республикой, а позже повидала и германцев, и петлюровцев, и белых, и интервентов, сказать ничего нельзя, кроме того, что на стороне красных он активно не выступал – иначе непременно писал бы об этом позже. В 1922 г. он возвращается в Киев.

Спасскую улицу тогда еще, правда, не переименовали в Комсомольскую (это произойдет в 1928 г.) и Воскресенскую церковь еще не разрушили (в 1930?х гг. на ее месте возведут жилой дом), но прежний мир уже рассыпался, несмотря на многочисленные его остатки. Кто из родных выжил и где оказался, неизвестно. В 1923–1924 гг. Дмитрев проходит курсы марксизма-ленинизма при Киевском обкоме профсоюза, но куда-то надежно устроиться (возможно, из?за происхождения) не может, продолжая работать инструктором в народном образовании[229 - Казаров С. С. Указ. соч. С. 13.]. Какая-то надежда появляется в конце 1920?х гг., когда Ф. И. Успенский включил его в состав Византинологической комиссии Украинской академии наук, но Успенский умирает, а Дмитрев не успеет надежно устроиться ни в какую академическую структуру[230 - Там же. С. 13–14.].

В начале 1930?х гг. он в Москве, работает в Московском архивном управлении и исторической библиотеке, занимается сбором материалов для находившейся тогда под шефством М. Горького серии об истории фабрик и заводов[231 - См.: Бранденбергер Д. Кризис сталинского агитпропа. Пропаганда, политпросвещение и террор в СССР, 1927–1941. М., 2017. С. 76 сл.], и это в общем было явно не то, чем он бы хотел заниматься и далее. Тем не менее с 1929 г. начинается и кое-что новое в его жизни – он начинает сотрудничать с издательствами «Безбожник» и «Атеист», для которых в течение последующего десятилетия подготовит серию брошюр.

Борьба с религией в советский период была поставлена широко, но на раннем этапе, как и во всех остальных сферах, квалифицированных специалистов катастрофически не хватало. Первоначально проблема решалась за счет переводов и переизданий книг зарубежных авторов, которые можно было использовать в своих целях, – то, что Ленин в типичной для него манере сведения человека к типажу назвал «„союзом“ с Древсами»[232 - Ленин В. И. О значении воинствующего материализма // Ленин В. И. Полн. собр. соч. М., 1970. Т. 45. С. 28. Артур Древс (1865–1935) – немецкий философ и автор сочинения «Миф о Христе» (1909), в котором отрицалась историчность личности Иисуса. Сам Древс при этом вовсе не был атеистом, увлекаясь идеей разработки новой религии.]. Но необходимость в производстве собственной интеллектуальной продукции это не отменяло, особенно по мере нарастания критического отношения к буржуазной науке[233 - Метель О. В. Проблема происхождения религии в советской историографии 1920–30?х гг. // Журнал Белорусского государственного университета. История. 2017. № 4. С. 30.]. История же раннего христианства, без которой полноценная критика религии была невозможной, относилась к области Античности и требовала знания греческого и латыни для адекватного чтения источников, а также основных европейских языков для знакомства с современным состоянием исследований по теме.

Так советской пропаганде понадобились люди с классическим образованием. Возможно, в это время Дмитрев знакомится с А. Б. Рановичем, который был редактором в «Безбожнике» (хотя нельзя исключать и какого-то более раннего знакомства в Киеве, откуда Ранович переехал в Москву в 1929 г.)[234 - Абрам Борисович Ранович: документы и материалы. С. 8.]. И это тоже интересный факт, потому что Ранович – пример безусловной удачи в научной карьере того периода, при этом его путь типологически сходен с путем Дмитрева. До революции никто бы и не подумал, что у этих людей есть что-то общее, но теперь акценты сместились. Ранович (до революции – Рабинович), обучавшийся в хедере и из?за еврейского происхождения не сразу поступивший в Киевский университет, тоже хорошо знал древние языки (включая, само собой, древнееврейский), и его вхождение в советскую науку также началось с базы, заложенной антирелигиозными брошюрами, которые они писали с Дмитревым в одни и те же годы.

Рецепт создания таких работ был прост: в качестве темы брался тот или иной религиозный персонаж или сюжет, чаще всего выбирались Иисус Христос, Мария, святые, пророки, религиозные праздники[235 - Румянцев Н. Сошествие святого духа на апостолов // Атеист. 1926. № 5. С. 32–38; Он же. Пророк Илия // Атеист. 1928. № 28–29. С. 1–61.]. Далее показывались их исторические корни, их изначальное значение, что должно было развеять ореол святости вокруг рассматриваемого явления; затем рассматривалась эволюция, суть которой всегда сводилась к тому, что священники, прикрывая флером морального авторитета примитивизм начальных обрядов и идей, приспосабливали их к нуждам эксплуатации высшими классами низших. Могло варьироваться соотношение основных составляющих этого рассказа, быть более или несколько менее резким стиль высказываний, богаче или беднее библиография, но основная схема оставалась стандартной, и по ней писало в те годы достаточное количество авторов.

Отличались ли Ранович и Дмитрев от этого большинства? Да, но не принципиально – прежде всего уже упомянутой большей ученостью, возможностью апеллировать не только к основным сочинениям, но и к более частным источникам или исследованиям. Но ученость – еще не наука. Если говорить кратко, то научным можно называть то исследование, которое обладает проверяемыми аппаратом и методикой, рассматривает существенную проблему, отличается непредвзятостью и стремлением к получению новой информации. Желателен, но совсем не принципиален и академический стиль. Использование источников и литературы, научная аргументация – это, при всех оговорках (о них ниже), мы можем наблюдать в упомянутых брошюрах; с некоторым колебанием можно признать и то, что многие поднимаемые в них вопросы были действительно актуальными научными проблемами. Но ни непредвзятости, ни попытки получить новое знание здесь нельзя увидеть даже при всем желании. Читателей работ тех лет чаще всего смущает (или даже возмущает) бойкий пропагандистский стиль, но это лишь поверхностное проявление отсутствия настоящей научности в содержании самих работ.

Дмитрев писал о личности девы Марии, об историчности Христа, также о неприглядной роли русской церкви в истории страны. Содержательно это – воспроизведение традиций «мифологической школы» (при всей условности данного термина), смысл основного тезиса которой можно передать следующей дмитревской цитатой: «никакой девы Марии в действительности не было, а ее образ есть продукт синкретизирующей волны, влившейся в первоначальное христианство из общего потока языческих мифов и культов»[236 - Дмитрев А. Личность девы Марии в свете археологии. М., 1931. С. 4.]. Вместо девы Марии можно было подставлять любых других евангельских персонажей, снабжая это разной степени ироничности высказываниями о роли и деятельности церкви. Этот тезис Дмитрев иллюстрирует подбором археологических данных.

Уже в этих ранних брошюрах обращает на себя внимание несколько черт. Прежде всего, их автор действительно хорошо ориентируется в научной литературе по теме, а таковая в тот период – исключительно либо зарубежная, либо русская дореволюционная; правда, заметную ее долю составляют работы конца XIX в. Это были уже несколько устаревшие ко времени написания брошюр исследования, но тут играло роль как то, что он мог читать их еще в годы обучения в Киевской духовной академии, так и то, что тогда новая научная литература из?за рубежа в Советский Союз поступала в мизерном количестве.

Во-вторых, заметна неустойчивость стиля. Часть текста написана в нарочито упрощенной манере, иногда с публицистическими апелляциями к читательской психологии, другая же – близко к академической[237 - Ср.: «Кто не искал скорой помощи и заступления от тисков капиталистического режима у „милосердной ходатайницы и заступницы“ за род христианский?» (Дмитрев А. Личность девы Марии в свете археологии. С. 4) и «Археологические памятники раннего христианства свидетельствуют, напротив, о весьма большом знакомстве первых прозелитов христианства со всеми видами изобразительных искусств, и некоторые, даже самые ранние, композиции, находимые в катакомбах, по тонкости и уменью их технической передачи ни в чем не уступают, например, помпеянским фрескам и говорят о большом знании христианскими художниками эллинистических основ стиля и приемов творчества» (С. 13–14).]. Современных читателей Дмитрева больше задевает именно его неуклюжая манера насмешек над религией и неуместный социалистический оптимизм, но стоит отметить, что они, видимо, давались с большим трудом и самому автору.

В-третьих, Дмитрев оказывается неаккуратен в полемике даже в таком жанре, который дает фактический карт-бланш для того, чтобы разгромить оппонента. Но как только ему встречается более или менее сильный довод, он уклоняется от разговора по существу[238 - Там же. С. 30: «Правда, защитники церковных традиций говорят, что такое изумительное сродство изображений христианской богородицы с дохристианскими якобы нарочито поощрялось отцами и учителями церкви как своего рода „полемическое противоположение“ изображению идолов древности. Это – остроумное предположение. Но несомненно, что для церкви было бы в тысячу раз приятнее, чтобы начальная пора ее возникновения не оставляла вовсе таких следов „полемического противоположения“».].

Наконец, последнее, что можно здесь увидеть, – неразборчивость и широта аргументации Дмитрева. Он может менять точку зрения в зависимости от того, что ему нужно доказать в данный момент: если ему нужно указать на то, что аутентичных портретов девы Марии не могло быть в принципе, то он замечает, что легенда о Луке, написавшем первый портрет девы Марии, неверна, ибо Лука, как еврей, не имел навыков живописца[239 - Там же. С. 10.]; если же он хочет показать, что портреты Иисуса непременно сохранились бы, будь тот историческим персонажем, то вспоминает, что запрет на написание портретов не всегда выполнялся строго[240 - Дмитрев А. Вопрос об историчности христа в свете археологии. Изд. II, доп. М., 1930. С. 4. В довоенный период, исходя из логики борьбы с религией, советская литература писала «бог», «христос» и «библия» исключительно со строчной буквы.]. Широту аргументации лучше всего иллюстрирует стремление Дмитрева объяснять все сходные обряды в мировых культурах одной и той же религиозной основой; желая показать, что образ рыбы у ранних христиан является в сущности языческим, он пишет: «чудесная рыба, принимающая иногда вид дельфина, становится спасителем людей уже в религиозных мифах древних индусов»[241 - Там же. С. 28.]. Вряд ли Дмитрев не мог ничего знать о том, что и сам метод пережитков, и его расширительное применение ко всем странам и народам уже заслужили весомую критику как раз в начале XX в., когда он получал образование. Это говорит о том, что применение архаических научных методов в популярных работах было для него отчасти вынужденным в силу отсутствия возможности использовать другие, отчасти сознательным выбором – поскольку устаревшей методикой гораздо легче манипулировать.

Нет ничего удивительного в том, что все эти черты остаются неизменными и при написании по сути таких же брошюр, посвященных истории русской православной церкви или народным движениям на Украине. Трактовку Дмитревым церковной истории специалисты оценивают как радикальный вариант концепции М. Н. Покровского[242 - Винокуров Д. А. К вопросу о механизмах восприятия истории русской церкви в работах историков «Школы М. Н. Покровского» (Иосиф Волоцкий в исследованиях 1920–1930?х гг.) // Вестник Волжского университета им. В. Н. Татищева. 2011. № 7. С. 165. Там же отмечен и пример прямой фальсификации исторического факта Дмитревым. О «школе Покровского» в рамках темы раскола см.: Балалыкин Д. А. Русский религиозный раскол в контексте церковно-государственных отношений второй половины XVII в. в отечественной историографии: автореф. дис. … д-ра ист. наук. М., 2007. С. 25–26.]