Рассказы 9. Аромат птомаинов

Джорджи не собирался докапываться до истины.

Сейчас его беспокоило кое-что другое. Он дождался, пока сестра уйдет, отставил поднос и откинул одеяло. При свете ртутной лампы толсто забинтованные культи напоминали двух запеленутых младенцев. Кровь, проступающая через ткань, почему-то лишь зловеще усиливала это впечатление.

Последнее время, засыпая, Джорджи видел один и тот же сон. Он находился в палате, и всякий раз на другом конце кровати у его несуществующих ног появлялась двухголовая белка. Она внимательно обнюхивала пятна крови на бинтах, и во всех ее четырех глазах появлялся жадный, голодный блеск. Когда она замечала, что Джорджи обратил на нее внимание, то сразу же исчезала.

Сегодня было не так. Беличий король-мутант словно унюхал что-то, а когда Джорджи послал его парой ласковых, тоненько захохотал и стал говорить.

– Малыш Джорджи, шлюхин сын! Пик-пик… Грядет время отдавать долги! Пик! Очень-очень скоро ты отдашь то, что взял.

Джорджи стало страшно. Он собирался спросить, о каких долгах идет речь, но белка не дала ему вставить и слова.

– Ты думаешь, что, отпилив себе ноги, ты отдал то, что взял? Нет, Джорджи-шлюхин сын! Ты отпилил две большие ветки и кусок ствола! Две большие ветки и кусок ствола! Отдай нам их и будешь свободен!

Белка-мутант захохотала, и Джорджи проснулся. Ровно за четверть часа до утреннего обхода, производимого доктором Борисовым.

Спина зудела, и там как будто что-то шевелилось. Что-то было не так. По-иному, нежели в последние дни.

Джорджи исхитрился повернуться и, охнув от боли в культях, пощупал себя где-то в районе позвоночника. Кожа там была грубее и морщинистее, чем везде. Наощупь она отдаленно напоминала…

Джорджи понял, что напоминает кожа, и стал молиться. Ему стало страшно. Возможно, страшнее, чем тогда под деревом.

Кожа напоминала древесную кору. Через ладонь что-то поползло, и Джорджи резко выдернул из-под себя руку. По линии жизни полз крохотный жук древоточец, того самого вида, что живет в деревьях. Джорджи был лесорубом и не спутал бы его ни с каким другим. По спине, словно движущиеся игольные острия, передвигалось еще с дюжину зудящих точек.

Две большие ветки и кусок ствола!

Убедившись, что за дверью тихо и никто не войдет, Джорджи оперся на локти и принял сидячее положение. В ногах стрельнуло, причем боль пылала не только в местах срезов. Она отдавала по фантомам обеих ног, начинающихся чуть выше колена.

Сцепив зубы до скрипа, Джорджи откинул одеяло и стал возиться с бинтами. Он вспомнил слова доктора Борисова:

– Тысячи людей каждый год получают подобные травмы. Вы даже не представляете, насколько быстро все можно решить парой хороших протезов. Обещаю вам, мистер Вуд, не пройдет и полгода, как вы станете на свои две ноги и сделаете первый шаг.

Пожалуй, в тот момент они его чертовски обнадежили. Этот русский со своим слабо уловимым акцентом был хорошим утешителем, однако сейчас разговор с Борисовым ушел на бесконечно далекий план.

Мысли Джорджи были заняты двухголовой белкой и жучком древоточцем.

«Две большие ветки и кусок ствола! Отдай нам их, и будешь свободен!»

Кем бы ни была проклятая белка, она пришла не просто так. С организмом Джорджи что-то происходило.

Поначалу Джорджи хотел попросить сестру взглянуть на его спину и сказать, что там. Отчего кожа на ощупь напоминает дерево и по ней ползают насекомые?

Хотел, но не смог…

«Если у тебя триппер, не показывай его никому. Лечи чем угодно. Антибиотиками. Раскаленным железом. Но не демонстрируй, что твой конец горит и сморкается» – так говаривал Хэнк Хоган, вместе с Джорджи валивший леса в северной части Канады.

Сейчас Джорджи, сам не зная почему, придерживался философии Хэнка, умершего от сифилиса в 1997 году.

Бинты не поддавались. Джорджи заглох на половине правой культи. Чтобы продолжить задуманное, следовало взглянуть на ноги. Вернее, на остатки ног.

Поразмыслив, Джорджи вспомнил про маникюрные щипчики, которые оставила ему медсестра. Чтобы достать их из тумбочки, Джорджи пришлось расплатиться прокушенной от боли губой.

Обмотка поддалась, и Джорджи отодрал располовиненные бинты. Запахло мазями, кровью и влажной тканью.

Срезы потихоньку стягивались. Левая нога Джорджи напоминала уродливый конус из перетянутой швами воспаленной кожи, обмотанной вокруг кости.

Дрожа и постанывая, Джорджи отодрал последний слой, приставший к мясу, и выругался.

Между швов, чем-то напоминая побеги бегонии в горшке, торчало с дюжину крошечных зеленых веточек с окровавленными листочками и набухшими красным ворсистыми почками.

«Две большие ветки и кусок ствола! Две большие ветки и кусок ствола! Две большие ветки и кусок ствола! Джорджи, шлюхин сын! Отдай нам их, и будешь свободен!»

Джорджи разрыдался. В голове, пытаясь перекрыть ехидные беличьи голоса, гремела мысль: «За что все это? Что я сделал?»

В дверь постучали.

– Мистер Вуд, все хорошо? – Голос медсестры заставил одеяло вернуться на место.

– Да… Не нужно входить. – Джорджи смахнул слезы и решил спрятать щипчики под подушку.

– Хорошо. Но я приду через четверть часа сделать вам уколы. Держитесь и будьте умницей! Доктор Борисов поставит вас на ноги, вот увидите.

– Благодарю вас, Анет, – промолвил Джорджи, а про себя подумал: «Уйди, пожалуйста! Уйди к черту!»

Когда сестра ушла, Джорджи решил, что для того, чтобы вывести всю эту гадость под корень, придется разворошить обе раны. Будет больно. Будет чертовски больно, но не больше, чем тогда, когда он с помощью малышки оставил себя без ног, чтобы дерево отпустило его.

Хей-хо, мы пьем и пьем всю ночь.

Хей-хо, к утру свежи как огурцы.

Хей-хо, трактирщик, где твои жена и дочь?

Хей-хо, мы парни-удальцы!

Тихонько напевая песенку лесорубов, Джорджи взял маникюрные щипчики и стал валить лес.

Андрей Федоров, Владимир Новиков Вши

Мизери была прекрасна. Прореха на ее обтягивающих брючках – новомодная причуда – открывала обозрению кремовые трусики. Когда девушка делала удар, ложась грудью на столик для бильярда, мужчины позади нее замирали. Магия плоти тащила наружу их звериные душонки. А Мизери все знала и пользовалась: разрешала взглядам пастись в нужных местах – подальше от стола. И выигрывала очередную сотню.

Каттер только посмеивался. Молодец, девочка! Лихо обводит солдатню вокруг пальчика. Боевые ей можно будет не выдавать. Пустить на шоколад и табак. Какой прок от денег на горящем и жрущем людей поле?

Рядом громко посапывал Рич. Хоть и здоровяк, но пьет, как зеленый пацан. Заливает в себя все подряд, пока не свалится замертво.

Подошел и плюхнулся на стул Раско. От него разило потом и недорогими духами. Должно быть, снова обхаживал одну из местных дамочек. И что они в нем находят? Среднего роста, сутулый, вечно небритый. Говорят, рожа как у артиста…

«Артист» расстегнул китель почти до живота и спросил:

– Хобот опять вдрызг?

Каттер пожал плечами, мол, сам же видишь.

– Командир, давай его здесь оставим, – предложил Раско. – Очухается – в располагу сам приползет.

– Я, ты, Мак… Вон еще Мизери. Ниче, пупки не развяжутся. Ведь ты кто такой есть?

– Ну-у-у, – протянул Рич, – наверное, человек?

– Штурм-пику в клоаку! – Каттер ударил себя по левому предплечью. – Ты человек из моего взвода! Пещерные Крысы своих не бросают! Хоть в крови по колено, хоть в пьяных соплях…

– Да ладно, чего взъелся? Давай накатим. Эй, Мак! – окликнул Раско человека у барной стойки.

Тот нехотя поднялся и подошел к их столику.

– Чего?

– Выпей с нами, Макферсон. Чего ты вечно у бара? На Фила глаз положил? Я бы не слишком надеялся. У него жена и двое ребятишек.

– Да пошел ты… – беззлобно процедил Макферсон и собрался было уйти. Но Каттер вступился:

– Рядовой Раско, отставить подколки. А ты, Мак, не слушай.

Вокруг орали подгулявшие компании. Хохотали боевые подруги, покрикивал Фил из-за стойки:

– Четыре Везтбрема за одиннадцатый! Принимай! Ужин в кабинку для господ офицеров! Легче, братва, разбитая посуда – за ваш счет.

Мизери расправилась с очередным клиентом и присела рядом с похрапывающим Хоботом.

– Ну, теперь я вся вашенская, – проворковала она. – Чем будете угощать?

Каттер улыбнулся. Когда-то эта красотка уже была «вся его». Что она творила! Нет, что они творили! Правда, раз или два, да и то по пьяной лавочке. Ничего серьезного, зато теперь – друзья до гроба.

– Вся-вся? – поинтересовался Раско и описал ладонями в воздухе замысловатую фигуру. Как будто протирает одновременно два пыльных глобуса.

– А жена не заругает, герой? – хохотнула Мизери.

Раско поперхнулся. Все знали грозный нрав его супруги. Он боялся ее, как огня. Что не мешало ему регулярно ублажать доверчивых дурочек из гарнизона.

А позже, втроем, они тащили Рича. Тот глупо хихикал, собирая ногами мусор. Позади кавалькады неуверенной походкой шла Мизери и весело покрикивала:

– Эгей, мои хорошие! Поднажми! Пещерные Крысы своих не бросают!..

Металлический звон и грохот – надтреснутый хрипловатый голос войны…

Каттер теряет сознание, вновь находит его. Оно продирается сквозь багровую пелену и заставляет жить. Страшно, мучительно, назло врагам.

Вечер…

Небо получило коленом поддых, упало на землю и харкает кроваво-красным. Огромное вылизанное беспощадным пламенем поле. Раненое, ползущее умирать за горизонт.

Надрывные вопли солдат, пытающихся перекричать залпы орудий. Дым, ничего не видно. Живое и мертвое – черта с два отличишь! Макферсон рычит от ярости, стреляет. Люди стоят за правду – вот только у каждого она своя.

Где-то орет Мизери – не разобрать. Хотя…

– Каттер, только попробуй сдохнуть! Живи, живи!

Каттер не хочет сдыхать, но, похоже, его не спрашивают. Рядом разорвался снаряд. Или только кажется, что рядом? В ушах ровный гул, Мизери умолкла. Или Каттер больше ее не слышит. За серой пеленой виднеется размытый силуэт Тульи. Паренек-связист лежит не двигаясь. Мертв? Эх, только стал стравливать щетину… нет, пошевелился…

Встал в полный рост, опустил оружие. На лице грязь пополам с кровью. Еще страх и растерянность. «Черт, да он же смотрит на меня», – думает Каттер и хочет улыбнуться пареньку.

Мгновение, и звуки возвращаются.

Каттер закрывает глаза, уже можно…

Он бредил. Умирал и воскресал. Балансировал на грани, из-за которой не было возврата. В мозгу плясало адское пламя. Завывали сотканные из мрака силуэты, гротескные чудища. Они вопили-ревели-стенали на все лады, заглушая голоса мира. Но оставался один, он не давал сорваться в пропасть. Женский голос повторял раз за разом: «Только попробуй сдохнуть! Живи, твою мать, живи!»

Наконец пришла тишина. Не та, вечная, а обыкновенная, размеренная, с тихими голосами и мерным посапыванием.

Каттер открыл глаза. Вокруг – штукатуреные стены. Значит, не оставили в поле. Пещерные Крысы своих не бросают.

Тело едва слушалось, поначалу он мог лишь водить глазами из стороны в сторону. Красные простыни, грубые шерстяные одеяла… Это госпиталь. Хорошо. Живой.

С огромным трудом приподнял голову и увидел Мизери. Она спала, сидя на табуретке. Хорошенькое бледноватое личико, щеки слегка впали. На подбородке синяк, рука на перевязи.

– Миз? – позвал взводный и удивился: не голос, а писк!

Девушка рывком выпрямилась, мутным взглядом скользнула по Каттеру, потом кинулась ему на шею и заревела. Все тело разом взвыло от боли, и взводному тоже захотелось разрыдаться.

– Дура, убьешь! – просипел он, и Мизери отстранилась.

– Я думала, ты труп!

Каттер отдышался, затем спросил:

– Кто еще?

Мизери кулаком утерла слезы – Каттер сделал вид, что не заметил.

– Из нашенских? Мы с Ричем в порядке. Его в плечо навылет. Ходит уже. Раско – черт знает. Из него же слова нормального не вытянешь, все мать-перемать. Тулье досталось, но вчера в себя пришел. Вроде хромает по госпиталю. Фил здесь. Гелвин тоже. Мак… совсем плох. Если голову повернешь направо, увидишь.

Движение далось легче, чем ожидал Каттер. Макферсон лежал недвижим, укутан в бинты. Грудь почти не поднималась. Видать, шансов мало.

– А осталь… ные?

– Не знаю, Кат. Может, того… – она провела пальцем по горлу. – Или в другом крыле госпиталя. Никого больше не видела. В общем… позову Хобота и Раско. А ты тут полежи, никуда не уходи.

Ну, девка! Только слезы роняла и уже издевается!

Видимо, госпиталь располагался в брошенном здании школы. На стенах кое-где висели портреты и обрывки карт, встречались надписи, что такой-то любит такую-то, тот с тем-то друзья, а некто и вовсе дурак. Время здесь, казалось, застыло. Особенно для Каттера. Мизери с парнями приходили навестить и быстро исчезали. Он не осуждал – завидовал. Они могли спокойно ходить где вздумается, разговаривать, может даже выпивать. Хобот наверняка уже разведал. А вокруг Каттера стонали и ругались бойцы. Парни и девушки. Война жрет всех.

К концу второго дня он умудрился сесть, за что был обруган главным хирургом, суровым кряжистым мужиком по кличке Палач. Он осмотрел взводного и пообещал дать коляску, если тот полежит спокойно еще день.

– Не для того тебя штопал, чтобы ты себя угробил! – негодовал врач.

Каттер спорить не стал, повалился обратно на койку и вскоре заснул. А проснулся под вечер, когда медсестры загнали бойцов в палаты и принялись гасить свет. Койка Раско пустовала, видать его медсестра не нашла. Да и вряд ли найдет до утра – здесь-то ему жена не страшна. Свет погас, и через некоторое время бодрствующим остался только Каттер. Хобот храпел, как сатрык в норе. Тихо скрипнула дверь, и в палату вошел Тулья. Связист осмотрелся, шагнул в сторону Макферсона, в его руке тускло блеснуло. Термометр? Судно?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.