Гнездо страха

Есть утверждение: жизнь большинства людей – это бесчисленные попытки понять гениев. Да, теперь я научился рисовать гораздо лучше и придумываю умные фразы к каждой нарисованной мной абстракции. Теперь я намного яснее представляю, сколько усилий и эмоций люди вкладывают в творчество. Я должен был бы быть благодарен им за чувства, которыми они со мной делятся. Я должен был бы лучше понимать этот мир … но нет, ничего подобного не было.

Есть выражение – хочешь насмешить Бога , расскажи ему о своих планах . Я не верю в судьбу и не думаю, чтобы господь смеялся, как самодовольный проказник, над тем, что он уготовил, однако, люди любят говорить что-то неопределенное и мне тоже захотелось поднатореть в этом. Да, теперь я поднабрался мудрых выражений из книг и, в конце концов, должен хотя бы чуть-чуть сильнее зауважать себя за стойкость, с которой я выдерживал график на протяжении года … но нет! Пусто!

Я не сразу понял – я вырос. Однажды меня кто-то спросил "как определяется взросление – зрелостью, багажом знаний, или?". Я тогда не определился с ответом, но теперь понял: это обретение чувства из смеси равнодушия и спокойствия. Но не безразличие, нет. Ты понимаешь, что все вокруг естественно и неизменно на протяжении тысячелетий и то, что даже из ряда вон выходящие вещи не столь существенны. Я смотрел новости время от времени по телевизору в столовой где были политики, мажоры, средний класс и бедняки и думал: «Ну и что?». Определив четыре типа людей, телевизор смотрится еще скучнее, но появляется некое понимание бренности происходящего. В общем, детство кончается тогда, когда понимаешь, что смерть неизбежна.

Меня немного потеребили эти мысли, но приняв их, как должное, я просто продолжил следовать распорядку дня.

– Просто – подумал я- жизнь продолжается, – и заснул с этой мыслью, разменяв второй десяток в предвкушении третьего, как мне казалось, более перспективного десятилетия. Правда, вскоре я понял, что сама необходимость в графике пропала. Потихоньку я стал избавляться от каждого из пунктов своего расписания из-за смены лечения. Внезапно мне решили сменить одно лекарство на два других, и я стал чувствовать себя мутновато.

В первую очередь, я вычеркнул еженедельное прочтение молитвы. В последствии, я стал реже рисовать и читал, когда попало. Пошло больше болтовни, раздумий и меньше дела. Да и какой смысл выкладываться полностью, если год, от которого я стремился взять все, что мог – закончился. Я мог бы продолжить стараться из эгоизма, ради выписки, но опыт показывает, что в таком ключе мои усилия не оправдывают себя. Ведь я все еще здесь, в больнице, а прошло уже почти два с половиной года. Что не делай, я не смог бы повлиять на справедливость отношения врачей к больным из-за которого просто невозможно специально заслужить выписку. На это может повлиять скорее какой-нибудь бандюга, вроде новичка-трикстера, но не я. Не то, чтобы этот новичок повлиял на мою жизнь, но я не могу не отвести отдельный рассказ этому персонажу.

Его звали Сергей Ревин. Из уважения к тому, что он сделал, никто не осмеливался придумать ему кличку. Но он сам признался, что привык, когда его называют "Сарж". Попал же он в дурку за то, что убил насильника своей дочери. По определению, он – убийца, да и до этого преступления он привлекался к уголовной ответственности … Но что бы сделал любой отец, по-настоящему любящий свою девятилетнюю дочь, если б надругавшийся над ней педофил гулял на свободе? Думаю, ответ очевиден и бремя такого горя заслуживает сострадания или хотя бы понимания. В общем, Сарж быстро стал главным авторитетом отделения, а поскольку у него хватало мозгов не только для того, чтобы попасть на общий режим, но и чтобы дать всем понять, чем он заслужил "быструю" выписку, он начал наводить порядок в отделении. Начал он с малого: генералок в палатах и в коридоре, а так же уборки дворика. Некоторое время он помалкивал, присматривался, разведывал обстановку … Но уже через два месяца после его приезда, вся трудовая деятельность пациентов нашего отделения, была под его контролем. Сплотив вокруг себя небольшую группу блатных, он записался в стройгруппу, стал ухаживать за цветами во дворике, взялся за ежедневную уборку кабинетов, курилки и даже туалета, а если хватало времени, то успевал сбегать и за едой. Дошло дело и до столовой. Сарж решил потеснить меня с колпаками и прибрать "поставку" кофе к своим рукам. Так я с ним и познакомился лично.

– Эй, американец – окликнул меня Сарж как-то раз в столовой, когда я готовил инвентарь к пятничной генералке – ты ведь у нас тут по уборке столовой?

– Да, я, меня, кстати, зовут Джон – ответил я, протянув руку.

– Серьезно? Щас, подожди, мне надо подготовиться – сказал он, иронизируя и с широкой улыбкой стал притворятся, что готовит руку для пожатия. Потер ее об штаны, размял пальцы, подул на ладони и протянул, наконец, ее мне в ответ – Сергей. А ты серьезно, американец? Типа, из Америки и все такое?

– Ну, да.

– Ясно. Ладно ты не напрягайся, присаживайся. – сказал Сарж, хлопнув меня по плечу и сел за ближайший стол.

Немножко помедлив, прежде чем последовать его примеру, я увидел огромную татуировку, когда он наклонил свою лысую голову. От уха до уха и от затылка до лба на ней был нарисован мозг, обхваченный руками, с надписью "щемитесь, мрази, крыша едет". Созданный им образ призывал быть осторожным, но, если разобраться, то в его наружности не было ничего отталкивающего. Обычная славянская внешность, плотное телосложение с небольшим животом, на немного коротковатых ногах. Вполне миловидный мужичок, но странные татуировки и атмосфера этого места не позволяли в это поверить.

– Насколько мне известно, Джон, ты любишь порисовать и почитать? – продолжил разговор Сарж как-бы на что-то намекая.

– Ну, в общем, да. Приучился вот от безделия.

– Слушай, у нас немного разные взгляды на жизнь, но все же, согласись, все мы тут пытаемся урвать немного личного пространства и должны прислушиваться друг к другу …

– Так …

– Понимаешь, мы с парнями решили сами теперь убирать столовую … мы конечно могли бы просто сообщить об этом буфетчице и нас бы, естественно, приняли, но мне не хотелось бы огорчать такого сознательного пацана, как ты, догоняешь?

– Вполне, тебе нужно мое согласие?

– Хех, хе, брось, нет… Зачем оно мне? Я просто хотел, чтобы ты сам сказал буфетчице, что не хочешь больше убираться, устал или надоело, как угодно. Колпакам мы уже объяснили ситуацию и после твоего отказа она обратится за помощью к нам. Подсобишь, в долгу не останусь. Личный читальный зал или художественную студию я, конечно, тебе обещать не буду, но если что понадобится – сможешь рассчитывать на меня, а это уже не мало и гораздо больше, чем ты получишь от вражды со мной. Впрочем, тебе решать, давай, я пойду покурю.

Мне к тому разговору уже было по барабану – убираться в столовой, не убираться в столовой – проку все равно почти никакого, и я, естественно, сходил к буфетчице, как и хотел Сарж. После этого случая мы еще долго с ним не разговаривали, а я время от времени подумывал, в чем он мог бы мне пригодиться. В его власти было диктовать, свои условия кому угодно, мне кажется, даже заведующей отделения, но подачки от нее мне были не нужны. Я безучастно следил за подвигами Саржа и прочей ерундой, происходившей в отделении и в какой-то момент даже стал склоняться к тому, чтобы сложить руки и забить на творческое развитие, но, к счастью, сложилось иначе.

После того как все попривыкли, что за чистоту в отделении ответственен Сергей Ревин – босс шайки начал дрессировать персонал. Было много перепалок между ним и самыми дубоголовыми санитарками (санитары же оказались более благоразумными), но для меня существенной оказалась лишь одна.

Дело было за ужином.

– Кому печёнки – кричала санитарка преклонного возраста – осталось целое ведро печёнки, не гоже столько добра выбрасывать, ребята, кому наложить?

– А вы попробуйте знаете как – прорезался чей-то голос из толпы кушавших больных – скажите, что все, кто будет есть печёнку, поедут домой.

За этой "остроумной" шуткой последовал одинокий ослиный смех, несколько человек, улыбнувшись, переглянулись.

– Кому еще печёнки? – продолжала вопить санитарка.

– Мне ! Можно мне, пожалуйста! – заголосил один колпак.

– Нет, тебе не дам, кто еще хочет?

– Ну, пожалуйста, я в обед мало ел – настаивал колпак.

– Нет, тебе нельзя много печёнки, и так вон пузо отожрал …

– Девушка, ну зачем Вы с ним так, – вмешался Сарж, подойдя с пустой тарелкой к раздаточному столику.

– Как это – так ? – возмутилась "девушка"

– Тебе … нельзя … много печёнки – промямлил Сарж – мне ж Вы ведь не откажете? Положите-ка ложек пять – санитарка старательно наложила пять ложек – Вот, спасибо. Максимка, иди сюда – окликнул Сарж колпака – Держи, это от меня. Если кто будет против …

– Ты что ему даешь, я же запретила! – исходя слюной завопила санитарка.

– Вы скармливаете то, что называете добром, своим кошкам и собакам и жидитесь дать добавки больному?! – повысил тон главарь – хотите потолковать об этом?

– Я пожалуюсь ответственной!

– Давайте, я подожду.

– Джон, сходи за Еленой Михайловной – обратилась старушка ко мне, как к самому близко сидящему зеваке. Я кинул взгляд на Саржа.

– Не стесняйся, сходи – сказал он и я, вздохнув, отправился за ответственной. "Победа над нервной бабулькой – какой подвиг" – думал я по дороге – "и нужен он ему? Мог тихо, незаметно передать порцию Максимке … хотя, наверное, нет – не мог, если б он так поступил, то изменил бы себе, я бы, конечно, воспользовался такой возможностью, но вот он – точно нет. Вообще, конечно, стоит у него поучиться"

– Елена Михайловна, Вы здесь? – крикнул я в дверь раздевалки персонала.

– Она, наверное, разговаривает по сотовому – сказала буфетчица, стоявшая за соседней дверью, ведущей в комнату свиданий – зачем она тебе?

– Да вот попросили позвать в столовую.

– Зайди, посмотри за углом.

Заглянув в раздевалку, одновременно служившую комнатой отдыха, я обнаружил пустой стол со стульями, диван, да несколько шкафов, стоявших вдоль стены до закутка. Прокравшись вглубь, я застал Елену Михайловну за телефонным разговором, похоже, она пряталась от камеры, и сообщил ей то, о чем меня просили .

– Ага, сейчас подойду – сказала ответственная, а я развернулся и пошел обратно.

Если б не весь этот сыр-бор я, возможно, никогда б не кинул случайный взгляд на стену над шкафами в раздевалке персонала, потому что больных туда пускают очень редко, нужен предлог. Но мне повезло – он у меня был, и я увидел там картину из смеси оттенков черного, серого и коричневого цветов. Завороженный необычным нарисованным лебедем, плавающим в пруду, я задержался в раздевалке на лишних десять секунд и этого времени хватило, чтоб я запал на этот незнакомый мне стиль рисунка.

– Может, это и есть сумиэ? – подумал я, тогда вспомнив название из разговора со старым заведующим, Александром Александровичем и ушел прочь.

Перепалка разрешилась, естественно, в пользу Саржа, а я наконец определился, с какой просьбой хочу к нему обратиться. Мне нужно было разрешение завести себе специальные кисти и чернила для рисования и, как по заказу, Юлия Викторовна ушла в отпуск. Сарж "перетер", то есть переговорил с Кириллом Андреевичем и уже через месяц с небольшим я начал осваивать новый стиль рисования, сменив формат листа с А4 на А3.

Измарав с полсотни листов, я пресытился самообучением, но зато ко мне вернулось состояние влюбленности. За всю свою жизнь я ничего не достиг и кроме того, что я позволил себе поверить в возможность быть с девушкой-ангелом, гордиться мне было нечем. Логично, что с помощью моих художественных способностей мне захотелось немного преобразить такой позор. Я загорелся желанием научиться рисовать мою белокрылую подругу. Не знаю, что за чувство я к ней испытывал, но теперь она мне казалась скорее вымышленной, чем реальной и я решил рисовать ее не для себя, а для других. Мне хотелось поделиться образом идеальной женщины, но всякий раз, когда я брался за ее портрет, я лишний раз убеждался в своей неспособности хотя бы близко передать ее красоту.

– Какая няшка – сказал однажды Вова, увидев что я рисую – кто это?

– Это .. – потупился я – мой ангел хранитель. А что значит «няшка» ?

– Это значит "милашка". Просто японцы считают, что кошки говорят не «мяу», а "ня-ня", отсюда и пошло это слово.

– Че тут такое? – вырос из-за Вовиной спины Сарж.

– Тут ангелок, – сказал Вова.

– А она перспективная – улыбнулся Сарж – ты идешь фильм смотреть? – боднул он плечом Вову, и они удалились.

В отделении вроде все стало налаживаться. Сарж даже уломал заведующую купить DVD- плеер в отделение, так что теперь по вечерам все смотрели свежие фильмы. А вот у меня появилась проблема: я никак не мог правильно нарисоваться глаза девушки – ангела. Я все вспоминал, как они у нее выглядели и словно погружался в глубину зеленого космоса, столь непередаваемой казалась их красота, запечатлевшаяся в моей памяти. Овал лица и волосы у меня вроде получались, нарисовать нос и рот тоже не представляло трудности, их можно выразить всего двумя правильными штришками, но вот оживить глаза разрешенными в сумиэ цветами и продетализировать их у меня все никак не получалось. К началу первого месяца зимы у меня накопилось около двадцати листов, усеянных с обеих сторон неудачными рисунками глаз. Я бы так и продолжал тренироваться их рисовать, если б мне не убрали таблетку из курса лечения. Врач сказала, что нейролептик, который мне давали временно закончился и других аналогов сейчас нет. Сказала, что из-за синдрома отмены у меня может пропасть сон на пару – тройку дней, но у меня бессонница продлилась дольше. Пять ночей я ворочался в кровати с закрытыми глазами, пытаясь дать хоть немного отдыха своему организму и в течение дня ходил, как заколдованный, но никому до этого дела не было.

Зимой во время прогулки на лавке не усидишь, приходится непрерывно гулять по кругу, а вот в отделении я разваливался на стульях в углу столовой и в полудреме дожидался очередного приема пищи или таблеток. Бывало меня и тех, кто следовал этому примеру, будили и ругали, в таком случае я отправлялся в туалет и ходил взад – вперед от окна до двери: зимой там было тепло и тихо.

Находится так долго в полудреме нелегко – не жив, ни мертв и по-другому это состояние никак не опишешь.

Через пять дней я оказался в кабинете врача. Судя по всему, кто-то решил, что со мной что-то не так и доложил заведующей. Юлия Викторовна и Кирилл Андреевич решили вместе расспросить меня о моем состоянии, но, как мне показалось, они уже заранее сделали определенные выводы. Они намеренно задавали пустые вопросы, вроде того: «почему я шатаюсь по два часа в туалете» или «зачем рисовать было столько глаз». В этом разговоре более похожем, они кивали головами типа "все ясно", а я только и отвечал :

– Все в порядке.

О чем я думал, когда так отвечал? Да не о чем, по-другому на их глупые вопросы отвечать не получалось. Может, стоило быть более осторожным и позаискивать перед ними? Не знаю, ведь они ни перед чем не останавливаются, чтобы добиться своего, в общем, чудо не произошло, и я отправился в надзорку. Знать бы хоть кто меня сдал, тогда б можно было успокоится, а так оставалось только злиться.

Вот я и злился на все и всех подряд. В отделении никого не волновало, что американец попал в надзорку. Разве что Вован с Ильей сделали печальные гримасы, узнав о том, что меня намеренно заперли. А так никто впрягаться за меня не собирался. Даже наш местный блюститель порядка, Сарж, закрыл на произошедшее глаза и махнул рукой. Дриона к тому моменту в надзорке уже не было, его куда – то перевели, и в этот раз тусоваться в пятиместной палате мне не доставляло вообще никакой радости. Всякий раз, когда злость слегка затухала, начинали плодиться сомнения по поводу здравости моих мыслей, слов и действий. Я начал подозревать себя в неосознанной невменяемости. Поэтому, выйдя из надзорки через три мучительно долгих недели, я стал более молчаливым и зажатым.

К моему удивлению, за столь короткий срок порядки в отделении успели снова перевернуться с ног на голову. Казалось бы, Московская психиатрическая больница, вроде как исправительное учреждение, что здесь может происходить интересного? Но даже здесь людям умудряются навязать суету.

– Дело было так – рассказывал мне Вова о том, что произошло в мое отсутствие – старшая, которая, сам знаешь, оставалась последней из неприрученного персонала, вышла зачем-то однажды во дворик и на ее глазах волейбольный мячик, которым играли пацаны чтобы согреться, как обычно, попал по кустам красной смородины, ну той, что в углу …

– Ну да, я понял – несколько кустов красной смородины росли в ряд у забора, за отгороженным для клумбы участком дворика . Летом она цвела и те, кто посмелее или отчаяннее тайком собирали ее плоды. Кто-то на этом попадался, получал выговор, кто-то нет, как говорится кто успел тот и съел, только вот всё равно не ясно, с какой целью сажались эти кусты, если есть с них нельзя.

– Старшая выпучила глаза и начала возмущаться: "Так! Вы что мне растения портите, еще раз попадете – мячик отниму!" – ей, конечно, не нравилось то, что творится в отделении, но и смысла с ней связываться не было, поскольку она смотрела на все сквозь пальцы. Только вот Сарж не удержался и съязвил: "Ну извините, что мы вышли погулять в Ваш садик", слово за слово, раздулся конфликт и старшая действительно отобрала мяч. По идее понятно, что против такого сварливого характера не попрешь, но Саржа уже понесло и под конец он прыснул и сказал :"Желаю, чтоб Вас не мучила совесть , а то – говорит – что-то чувствовать для Вас было бы слишком расточительно", прикинь! У старшей глаза на лоб вылезли, и она закипела: "Что? Ну я устрою вам сладкую жизнь. Совсем распоясались. Чем больше вам доверяешь, тем больше вы наглеете", а Сарж в ответ: "Ага , кто еще кому устроит" и на этом они разошлись. Первой нанесла удар старшая. На следующий день она запретила Саржу и его корешам работать вне отделения и поставила всю компанию в известность: если кого-то застукают за распитием кофе, то она еще и плееры запретит слушать. Дурочка, наверное думала, что так она поставит всех на свои места, но ответный удар Саржа был потяжелее. Он вместе с братками под угрозой расправы запретил всем больным из отделения давать себя эксплуатировать и сам отказался от всех уборок. В тот же самый день механизм работы отделения начал барахлить, а еще через неделю он вообще заглох. Телевизор с центром обесточили, прогулку удлинили до трех часов, как летом, плееры отобрали, а в палату разрешалось входить только на тихий час и незадолго до отбоя, так что в течении дня все тусовались в столовой. Короче, старшая постаралась. Правда расплачиваться за это старание пришлось санитарам, теперь уборкой туалета, курилки, коридора, палат, столовой и кабинетов занимались они, как им это и положено в зависимости от занимаемого поста в отделении. А для подноса пищи набрали народ из рабочего отделения. В принципе, вполне равноценный обмен, было в нем что то от справедливости, но мы-то привыкли мучится, а санитары-то – нет . Они-то принимают нас за нелюдей, за ничтожеств, и, видимо из – за того, что не хотят корячиться подобно нам, их терпение быстро лопнуло. Лозунгом нашего отделения стало выражение: "Пусть работает трактор – он железный" и похоже, что другого способа, дабы решить эту проблему, кроме как перевести Саржа на интенсивный режим – не нашлось. Конечно, он этого ничем не заслужил, но еще меньше это заслужили его приятели, которых раскидали по разным отделениям. Собственно, все стало как раньше, только без блатных.

– М-да, неплохой им подарочек сделали под Новый год – подытожил я, а на самом деле мне была глубоко безразлична судьба Саржа, наверное, так же, как и ему моя. Мне было все равно, кто там генералит, разрешены ли плееры и кричит ли персонал. Я стал воспринимать крикливость, как естественное свойство характера некоторых людей, которые не могут по-другому донести свою мысль до адресата. И хотя вскоре вернулось вольное поведение персонала, все же было заметно, что они стали немного менее предвзяты. Еще б, а вдруг появится новый Сарж.

Сам же я отметил Новый год во вполне приятной компании Вовы и Ильи, только вот после этого праздника я вообще перестал обращать внимание на даты. Мне наскучило влачить однообразное существование и любое повторяющееся событие только лишний раз напоминало мне о том, что в моей жизни ничего не меняется и лучшие ее годы я провожу в какой-то дыре, в заключении. Единственное, что меня по-прежнему радовало – это общение в нашем маленьком кругу, но и он вскоре распался. Весной Илья и Вова, соответственно, в марте и мае выписались. Илья уехал, не предупредив, не попрощавшись – поднялся в отделение во время одной из прогулок и исчез. А вот Вова на память записал мне на болванку лучшие альбомы со своего ipod'a и даже поделился дельным советом. Перед отъездом он сказал:

– Когда-то со мной произошла беда и я почувствовал сильную боль, которая стала для меня превыше любой чужой боли. Я перестал воспринимать чужие беды и стал искать способ получить хоть что-то взамен своей. Джонатан, что бы не случилось, не допусти моей ошибки – сколько б я не искал, я не нашел ничего.

После того, как уехал и он, отделение словно опустело и это напомнило мне о внутренней пустоте, которую я так и не смог заполнить. Стало как-то совсем тоскливо, а тоска, как известно, старше, чем все слова. Что бы от нее не помереть, я снова взялся за чтение и рисование, но, в этот раз, помня свой неудачный опыт, я решил немного изменить своим принципам. Почитав чьи-то книжные каталоги, валявшиеся в общаковой тумбочке, я выделил для себя четырех авторов – самых читаемых авторов в мире за последние десять лет, бестселлеры каждого из которых еще и к тому же были экранизированы. Начал я с того, что заказал матери трилогию Сьюзен Коллинз, по ходу чтения которой предвкушал просмотр ее киноверсий. После Сьюзен Коллинз я рассчитывал прочесть хиты Дена Брауна, Стефани Майер и Стига Ларссона и, соответственно, посмотреть фильмы по ним. А пока я читал первую заказанную книгу, мне пришла в голову идея изображать девушку-ангела так, чтоб не было видно ее лица. Ежедневно я рисовал по одной картине, каждый раз придумывая моей героине новую позу и фон. В сумие сумиэ очень тяжело изображать детали, поэтому картины получались довольно-таки примитивными, но я всё равно был доволен, как минимум, крылья у меня удавались на ура. К тому моменту, как я прочел главные бестселлеры последних лет и посмотрел их экранизации, кстати, довольно-таки паршивые, у меня накопилось порядка ста пятидесяти рисунков девушки –ангела. Мне так сильно понравилось ее рисовать, что я решил накопить тысячу ее изображений. На это меня вдохновила старая история про маленькую девочку с неизлечимой болезнью, которой пообещали, что она сможет выздороветь, если сделает тысячу журавликов – оригами. Конечно, история заканчивается печально, несмотря на все усилия девочки, но по крайней мере, у нее была надежда на то, что журавлики каким-то образом смогут ей помочь. Я тоже надеялся на то, что скоро весь этот больничный кошмар закончится.

В ноябре состоялась моя седьмая по счету комиссия, которую я вновь не прошел по неизвестной мне причине. Все было как обычно – пара вопросов, пара ответов; только в этот раз я уже не питал иллюзий – ни от меня, ни от моего лечащего врача решение председателя комиссии не зависит. Так что, как и все праздники, для меня это был обычный, рядовой день.

А через неделю выяснилось, что моя бабушка Оксана умерла. У нее случился второй инсульт, и таким образом угасла жизнь еще одного дорогого моей семье человека. После похорон мать сильно погрустнела и не она одна. Многие бабушкины знакомые передавали свои соболезнования, да и самой бабушке вряд ли было весело жить, постоянно опасаясь внезапной смерти. Только вот мне почему-то грустно не было. Я только подумал, что зря выучил русский язык и ввел новую информацию в свою память. Просто и бесчувственно … «Да, но что тут чувствовать, когда в твоем организме ежедневно растворяется по двадцать таблеток? Разве что усталость, но что она имеет общего с состраданием? Насколько бы не уставал любой нормальный человек, у него всегда найдутся силы пропустить через себя чье-либо горе, я же на свидании с матерью не смог выдавить из себя ничего умнее чем: «Что поделаешь, таково условие жизни». Всё же, судя по всему, я не был нормальным человеком и это лишний раз подтвердилось, когда я вновь попал зимой в надзорку. Я подумал, что это совпадение, но все оказалось не так просто. Выяснилось, что это у меня такое сезонное обострение. Чаще всего у шизофреников обострение происходит весной, на это время года приходится больше всего самоубийств. У меня же оно наступает с первыми морозами, так что конец две тысячи шестнадцатого года, я так же провел в надзорке. В мае две тысячи семнадцатого года исполнилось пять лет с момента моего попадания на принудительное лечение. Я решил, что претерпел достаточно, и попросил свою маму обратится в американское посольство за помощью. Мне не особо хотелось возвращаться на Родину вот так- путем депортации, мне не хотелось терять остаток уважения к себе, но этому и не суждено было произойти. В посольстве сначала пообещали сделать все возможное, а через некоторое время отказались от обещания, сославшись на мнение врачей. Якобы, согласно характеристике, которую они дали, я – проблемный пациент, а поскольку больница, в которой я нахожусь славится эффективностью усиленного надзора как в России, так и в Европе, то лучших условий для моего лечения не найти. Ну, ну, им виднее будет …