скачать книгу бесплатно
Вид Троице-Сергиевой лавры
Таким образом, в начале 1604 года стал ходить в народе слух о том, что сын Иоанна IV и природный, законный наследник царского Московского престола не закололся и не убит, – все это россказни бояр да Годунова, – а жив. Говорили, что, вместо подлинного царевича, убили другого мальчика, а Дмитрия спасли и увезли в Литву, там он вырос и скоро явится в Московское государство и потребует отчета от Годунова. Передавали это тайно, запершись в избе, по секрету: боялись Годунова, – но, известно, чем больше тайна, чем больше секрет, тем охотнее об этом болтают люди и тем скорее это становится известным.
Годунова на Руси не любили. При царе Феодоре Иоанновиче, но по его уговору, прикрепили крестьян к земле и уничтожили свободу перехода от одного помещика к другому, при Борисе в Москве был голод и люди умирали от недостатка хлеба. Пожар истребил Москву. Конечно, все это было не виной Годунова, напротив, Годунов помогал пострадавшим от голода и огня, но народ во всем обвинил Годунова и охотно поверил сказке о том, что царевич Дмитрий жив.
Дошла эта сказка и до Дона. И туда приходившие из русской земли люди принесли таинственную молву народную о подмене в Угличе младенца и о том, что природный государь жив и скоро придет в Москву. И на Дону этому поверили. Там тоже не любили Годунова. Хотя грамота, воспрещавшая казакам ходить под Азов, и была писана царем Феодором Иоанновичем, но и на Дону знали, что составлял и задумывал ее всесильный Годунов. Недовольны были казаки на Годунова и за то, что он запретил казакам продавать в России добычу и построил на Дону городок-заставу, Царев-Борисов на р. Донце, чтобы не пускать донцов на Русь. От нового же молодого царя ожидали только милостей…
Этими слухами воспользовались наглые люди. Они добыли молодого человека, Григория Отрепьева, годами подходившего к возрасту убиенного Дмитрия, тайно отправили его в Литву и выдали там за подлинного сына царя Иоанна IV. Явился ложный царевич-Лжедимитрий, явился самозванец. В нем принял участие исконный враг Московского царства, король польский Сигизмунд. Лжедимитрия окружили католические священники и монахи-иезуиты, мечтавшие обратить всю православную Русь, при помощи самозванца, в польскую, католическую веру. Поляки обещали Лжедимитрию поддержку войском, и 15 августа 1604 года Лжедимитрий тронулся на Москву.
Еще раньше Лжедимитрий послал на Дон литвина Свирского со своей грамотой. В грамоте этой Самозванец писал, что он – сын царя Белого, которому «вы, казаки, вольные христианские рыцари, присягнули в верности»; самозванец звал донцов «свергнуть раба и злодея с престола Иоаннова»…
Как было разобраться казакам в таком темном деле? Писал им такие же грамоты и Борис Годунов. Кому верить? Помутилась вся Русская земля, замутился и тихий Дон. Решили, по случаю приезда Свирского, собрать войсковой круг и на нем обсудить, где правда.
Круг порешил: послать выборных на разведку, и указал на атаманов: Андрея Корела и Филата Межакова. Живо снарядились атаманы в далекий путь и поехали посмотреть, подлинно ли самозванец – царский сын, и на чьей стороне правда. Донские атаманы были приветливо приняты поляками в стане Лжедимитрия. Все им понравилось у поляков, и хорошие кони, и отличное оружие, и парчевые и шелковые наряды. Всюду видели они богатство и блеск. А когда вышел к ним Лжедимитрий, окруженный знатными польскими панами и вельможами, вышел в золотой одежде, с конвоем из блестяще одетых в золотые доспехи молодых людей, атаманы донские поверили, что он подлинно, точно их природный сын государев.
С такой вестью прибыли они и на Дон.
Внимательно слушали их рассказ на кругу казаки. Многим в приглашении Лжедимитрия виделось славное дело: защита царя русского: другим хотелось похода, добычи. И когда объявили Корел и Межаков, что казаков зовет истинный государь, многие собрались в поход. Вся «голытьба» заволновалась. Добыли коней, добыли оружие и пошли с атаманами в Литву к городку Самбору, где собиралось ополчение Лжедимитрия.
Когда царь Борис Годунов узнал об этом, он послал на Дон дворянина Хрущова для того, чтобы отговорить казаков от помощи самозванцу. Но казаки не поверили Хрущову. Они заковали его и повезли в Сокольники, где в то время находился со своим войском самозванец. 3-го сентября 1604 года они прибыли с ним к палатке Лжедимитрия. Увидев самозванца, Хрущов залился слезами, упал на колени и воскликнул:
– Вижу Иоанна в лице твоем: я твой слуга навеки…
Никто из казаков не видал Иоанна, и потому свидетельство дворянина русского укрепило их в том, что они делают правое дело, и они, с полной готовностью умереть за Лжедимитрия, пошли с ним на Русь. Тогда же послали они на Дон гонцов сзывать еще людей на защиту истинного царя Московского.
Пестрый и буйный был стан Лжедимитрия. И это нравилось казакам. Поляки, литовцы, беглые русские крестьяне, запорожские казаки, татары, попы православные, польские священники, или ксендзы, все это гуляло и браталось с донскими казаками, играло в зернь, шумело, пело песни, ссорилось и мирилось. По душе была такая жизнь гулебщикам-казакам. То, что царь Борис собирает громадное войско, что впереди всех ожидает кровавый бой, их не пугало. На то и родились они казаками, чтобы смерти не бояться.
Первая битва Лжедимитрия с царскими войсками произошла 21 января 1605 года у села Добрынич. Царским войском командовал воевода Мстиславский. Донцы в этой битве участия не принимали. Царское войско, опрокинутое сначала польской конницей и запорожскими казаками, скоро устроилось и встретило полки самозванца залпом из 12 000 ружей. Запорожская конница отступила, оставив без помощи свою пехоту, и пехота запорожцев вся была истреблена.
Победа Мстиславского с царскими войсками была полная. Лжедимитрий на раненном в ногу коне бежал и едва не попался в плен. Полки его разбегались, казалось, дело самозванца было проиграно. Но в это время к нему на подмогу явилось 4000 донских казаков, прибывших с Дона, чтобы постоять за настоящего государя. Это была громадная сила, и самозванец начал новое наступление к Москве.
Донцы, в числе 4000 человек, под начальством атамана Андрея Корелы, и небольшая русская дружина Григория Акинфиева заняли город Кромы. Царский воевода Мстиславский, считавший самой опасной силой в стане самозванца донцов, решял взять Кромы. С огромным, 100-тысячным войском подошел он к этому городу. Царские войска поставили кругом города валы и батареи, установили на них тяжелые пушки и мортиры и начали громить город. Но донцы, ходившие не раз под Азов, видали, как нужно строить и оборонять крепости. Смышленым казачьим взглядом Корела скоро увидал, что не устоять деревянным стенам крепости против артиллерийского огня Мстиславского, и сейчас же снарядил казаков на работы. Казаки и солдаты Акинфиева по ночам копали рвы, насыпали валы и окружали крепость высокой земляной насыпью. В ней донской атаман приказал поделать землянки, насыпал поперечные валы (траверсы), мало того, стал делать валы и впереди главного вала, подаваться земляными работами навстречу врагу и тревожить его в его траншеях.
4000 донцов храбро держались против 100-тысячного войска. Осада затягивалась. Наконец Мстиславскому удалось зажечь деревянный город. Казаки бросились тушить его, царские дружины заняли было земляные валы, но и в них была измена. Неизвестно по чьему приказу, они вдруг были сведены с валов, казаки снова заняли их место, и осада продолжалась…
Тяжело было донцам, стоявшим за Лжедимитрия, но еще тяжелее было царскому войску. Донцы верили в то, что служат настоящему государю, они не сознавали своей ошибки, верили правоте своего дела и им легко было умирать. Не то было у Мстиславского. Там все колебались. Никто не знал, кто истинный царь. Борис, который венчался в Москве царским венцом, или Лжедимитрий, который называет себя настоящим сыном Иоанновым.
И оттого не могли царские войска сражаться спокойно, оттого болезни и колебания губили их стан. 13 апреля 1605 года в Москве скончался царь Борис. Москва спокойно присягнула сыну его Феодору, но в стане русских войск, стоявших под Кромами, присягу дали неохотно. Новые воеводы, прибывшие на смену Мстиславскому, изменили Феодору, признали Лжедимитрия своим царем, и отсидевшийся в Кромах донской атаман отпер перед ними двери, как перед друзьями.
Царь Феодор, совсем еще мальчик, и мать его царица Мария Годунова – были убиты в Москве. 20 июня 1605 года самозванец торжественно вступил в столицу Московского царства. Вошли с ним в Москву и донские казаки, остававшиеся все время верными ему и считавшие его настоящим государем.
Около года Григорий Отрепьев – он же и Лжедимитрий – был царем на Руси. Сначала он был милостив и справедлив к народу, щедро наградил казаков и солдат, бывших с ним, но вскоре стал окружать себя поляками. К нему явилась его невеста, польская княжна Марина Мнишек, а с ней и польские ксендзы и паны. С русскими стали обращаться жестоко и гордо.
В народе пронесся слух, что русских будут крестить в католическую веру… Народ московский возмутился и под предводительством любимого своего боярина Василия Шуйского, 17 мая 1606 года, ворвался во дворец и растерзал Лжедимитрия.
Царем Московским народом был избран князь Василий Иванович Шуйский.
Можно ли обвинять донцов в их ошибке? Они служили верою и правдою Лжедимитрию потому, что для них он был не Лжедимитрий, а царь Дмитрий Иоаннович. Он был для них настоящий государь. Они не бросились к нему по первому призыву, но подробно разведали раньше о нем. Они увидели, что Лжедимитрию отдавали должную честь и паны, и вельможи, и сам король Польский смотрел на него как на равного. Могли ли они, простые люди, честные и прямые, как истинные воины, догадаться, что это обман? Притом же Димитрий их обласкал и принял как честных людей, а из Москвы в это время нехорошие шли вести: «теперь, – говорили проезжие люди, – везде казаков сыскивают, вешают и побивают». И казакам не верилось, чтобы царь истинный так наказывал казаков за их верную службу. И все-таки донцы еще колебались. Но когда Хрущов, знатный московский боярин, засвидетельствовал перед ними, что Лжедимитрий настоящий природный государь – все сомнения их кончились. Они присягнули Дмитрию, как сыну Иоаннову. Когда же увидали они его во главе войска, молодого, ловкого наездника, хорошего стрелка, смелого и доброго, они полюбили его и как начальника. Горячо сражаясь за Лжедимитрия, казаки показали, как умеют они воевать за своего государя, а государем своим в то тяжелое, смутное время они почитали, и не без основания, – Дмитрия Иоанновича, а не Бориса Годунова.
10. Смутное время на Руси. Донцы с атаманом Епифанцем на службе у второго самозванца
Донские казаки недолго оставались в Москве. Большая часть их, вместе с атаманом Корелой, получившие еще от Лжедимитрия хорошую награду за мужество, отправилась обратно на Дон охранять свои вольные юрты от азовцев, крымцев и ногайцев. Осталось человек 500 настоящих гулебщиков, казаков голутвенных, с атаманами Межаковым, Епифанцем, Коломной, Романовым и Козловым. Они жили около Москвы в своем казачьем стане, проживая полученное жалованье, чуя своим разведчичьим чутьем, что тут, под самой Москвой, теперь опаснее, чем под Азовом, что Русь замутилась окончательно. Под самой Москвой бродили отряды поляков, стоял большой стан запорожских казаков и, хотя войны Москва ни с кем не вела, – всюду были ратные люди, всюду шумели и волновались вооруженные толпы народа.
Народ был празден. В это смутное время мало кто занимался обработкой полей. Боялись прихода неприятеля, боялись, что солдаты отберут и потопчут поля. От праздности, от голода – целые шайки крестьян бродили под Москвой, занимаясь воровством, а при случае и грабежами. Страшно было жить на Руси. Но этато напряженная, опасная жизнь и нравилась донцам, в ней они были как рыба в воде.
Царь Шуйский не мог навести порядок на Русской земле. Он был слаб. Главное же, ему не на кого было положиться. Кругом была измена. Бояре завидовали ему, подкапывались под него, готовили новый мятеж.
Защита Троице-Сергиевой лавры от поляков в 1611 году
Уже 17 мая 1606 года в народе появились новые, нелепые слухи. Боярин князь Григорий Шаховской стал распускать слух о том, что царь Дмитрий жив, что в Москве убили не его, а какого-то немца, и что он укрывается пока, готовит силы, чтобы свергнуть царя Василия. Нашли и человека, похожего на Лжедимитрия. Вокруг него собрались вооруженные толпы беглых крестьян, поляки, примкнули к ним и некоторые отряды запорожских казаков. Так появился на Руси второй самозванец – Лжедимитрий II. Снова начались бои и осады городов русских русскими же войсками. Не довольствуясь одним самозванцем, в взбунтовавшихся толпах выдумали еще и третьего – Лжепетра, рассказывая о том, что будто бы у царя Феодора Иоанновича был сын Петр. Каждая шайка выставляла своего самозванца. Беглые крестьяне, городская голытьба, воры и мошенники составляли шайки, выбирали себе предводителя и грабили усадьбы, жгли деревни, сжигали хлеба. В минуту опасности они являлись к какому-либо из самозванцев и становились в ряды его дружин, называя себя казаками.
Но какие же это были казаки?
Настоящие казаки ожидали прояснения в этом смутном деле. Первые же слухи о появлении Лжедимитрия II их взволновали. Ведь они ему присягали, они считали его прирожденным государем, они любили его, как своего царя! – значит, они должны были бы и умереть за него. Но так же, как и первый раз, они не торопились идти по первому слуху. Они послали разведать, что за новый Димитрий появился на Руси. Теперь это было легче сделать. Большинство казаков видело и знало Димитрия. Разведчики вернулись с неутешительными вестями. Они не видели Димитрия. Он скрывался где-то в Литве, он не появлялся к своим войскам, за него воевали и управляли князья и воеводы. Это не походило на Лжедимитрия. Тот был храбр. И казаки решили выжидать, что будет дальше. Их сманивали богатыми дарами, прельщали большим жалованьем – они ждали, где будет правда. И только тогда, когда польские войска, воевавшие от имени самозванца под начальством гетмана Рожинского, подошли к самой Москве и укрепились в Тушине, часть донцов, увлеченных атаманом Епифанцем, явилась к нему и обещала участвовать в осаде Троице-Сергиевой лавры.
Но, давши это обещание, казаки были неискренни. Им, настоящим русским людям, трудно было быть заодно с поляками. Рука не поднималась бросать ядра в стены, за которыми сверкали православные кресты и хранились мощи преподобного Сергия, весьма чтимого донскими казаками. Совесть мучила донцов. Тревожили их сонные видения.
Одному из казаков явился ночью св. Сергий и говорил ему: «Не даст вам Бог жезла на жребий свой».
Он рассказал про это видение товарищам, и призадумались донцы. Доложили о видении атаману. Епифанец отправился к польским воеводам Сапеге и Лисовскому и рассказал им о смущении своих товарищей.
– Эти знамения, – сказал донской атаман, – не на добро нам: будет великая гибель!
Польские паны сочли Епифанца человеком опасным, могущим погубить все дело, и решили убить его. Но донцы узнали об этом. Страшное возмущение произошло в их стане. Живо собрались они при оружии на круг, вынесли иконы, помолились и все, как один, поклялись преподобным Сергию и Николаю – «не делать зла царствующему городу Москве и стоять с православными заодно на иноверных». В ту же ночь поседлали они коней и пошли из стана польского на юг, к себе, на Дон. Поляки сейчас же снарядили за ними погоню из литовской конницы. Литовцы догнали донцов на р. Клязьме у деревни Вохны. Начались переговоры. Литовцы увещевали донцов вернуться к полякам и продолжать осаду монастыря, но казаки были непреклонны. Литовцы хотели взять донцов силою, но казаки не дались и спокойно вернулись на Дон, в свой Смагин юрт.
С уходом донцов легче стало монастырю. Иноки лавры составили об этом писание и отметили на память потомству глубокое усердие донцов к вере.
11. Смутное время на Руси. Донцы прогоняют поляков из Москвы. Избрание на царство царя Михаила Федоровича
Атаман Межаков с остальными донцами, не увлекшимися соблазнами Сапеги и Лисовского, оставался в бездеятельности. Во Лжедимитрия II не верилось, царь же Василий Шуйский возбудил казаков против себя тем, что преследовал казаков, считая и донцов заодно с ворами и беглыми крестьянами.
10 декабря 1610 года Лжедимитрий II был убит, и всякие сомнения у казаков должны были исчезнуть.
Спасать уже приходилось не царей, которых было двое и которые воевали один против другого, а нужно было думать о спасении Руси православной от поляков. Польские полки короля Сигизмунда занимали все города русские к западу от Москвы, сам король с большим войском шел в Москву, намереваясь посадить на престол Московских государей своего сына, королевича Владислава.
В эту пору порабощения Руси поляками и жидами, когда все русское угнеталось, давилось и топталось в грязь, когда над русскими людьми смеялись, а сами русские легкомысленно вставали друг на друга, помогая врагам, в эту пору нищеты и несчастья, со страшной силой вспыхнул на Руси патриотизм, то чувство сильной, все превозмогающей любви к родине, которое таится в груди каждого человека и составляет самое святое и драгоценное его души. Не зря говорится: чем ночь темней – тем ярче звезды… Чем тяжелее было русским людям в это ужасное время смуты, тем на большее самопожертвование оказались они способны. Из Троице-Сергиевой лавры на Русь шли воззвания о помощи. Монах Авраамий Палицын красноречиво описывал бедствия Русской земли:
«Отечество, – писал он, – терзали более свои, нежели иноземцы: наставниками и предводителями ляхов были наши изменники. С оружием в руках ляхи только глядели на безумное междоусобие и смеялись. Оберегая их в опасности превосходным числом своим, русские умирали за тех, которые обходились с ними как с рабами. Вся добыча принадлежала ляхам и, избирая себе лучших юношей и девиц, они отдавали на выкуп ближним и снова отнимали их… Многие гибли уже не за отечество, а за свои семейства: муж за жену, брат за сестру, отец за дочь. Милосердие исчезло: верные царю люди, взятые в плен, иногда находили в ляхах жалость и уважение; но русские изменники, считая их противниками царя Тушинского (Лжедимитрия), подвергали жестокой смерти: кидали в реки, расстреливали из луков, перед родителями жгли детей, носили их головы на саблях и копьях, младенцев разбивали о камни. Смотря на это, сами ляхи содрогались и говорили: что же будет нам от россиян, когда они и друг друга губят с такой лютостью. В этом омрачении умов все хотели быть выше своего звания: рабы – господами, чернь – дворянством, дворяне – вельможами. Не только простые простых, но и знатные знатных обольщали изменой. Вместе с отечеством гибла и церковь: храмы были разоряемы: скот и псы жили в алтарях, воздухами и пеленами украшали коней, из чаш со Св. Дарами пили, на дискос клали мясо, на иконах играли в кости… Священников и иноков жгли огнем, допытываясь сокровищ. Города пустели. Могилы, как горы, везде возвышались. Граждане и земледельцы укрывались в дебрях, в лесах или болотах. Грабители, чего не могли взять с собою, сожигали дома и все, превращая Россию в пустыню!»
Князь Пожарский в битве под Москвой. 1611 г.
По всем городам читали эту печальную повесть. И со слезами на глазах говорили русские люди: да, это правда! И вот, из среды русских людей выдвинулись сильные духом граждане. Нижегородский купец Козьма Минин собирал пожертвования на устройство сильной рати, чтобы изгнать поляков. Во главе этого нового ополчения становился старый, но искусный воевода князь Дмитрий Пожарский. Царю Василию и Москве шло на помощь одушевленное любовью к родине войско.
В Рязани против Сигизмунда и поляков восстал дворянин Прокопий Ляпунов. Его пылкие, страстные речи увлекли донцов, и Межаков с казаками примкнул к его ополчению и стал уже не за царя, про которого он не знал, кто истинный царь, а за Русь и за веру православную. Свое содействие Ляпунову в спасении Руси предложили и бывшие изменники, сторонники Лжедимитрия, Заруцкий и Трубецкой, бывшие начальниками всякой московской сволочи и беглых людей и называвшие себя «казацкими» атаманами. И Ляпунов, горячий и честный, принял и их в свое войско.
В начале марта 1611 года Ляпунов уже шел к Москве. В Москве стояли поляки. По всем углам, площадям и улицам были расставлены сильные конские отряды. Народ был возбужден. Поляки опасались открытого бунта в самой Москве. И, действительно, 19 марта поляки начали избивать москвичей сначала в Китай-городе, в торговых рядах. Из Китай-города они пошли к Тверским воротам и здесь разыгралась жестокая битва в улицах Москвы. Народу, стрельцам и ополчению князя Пожарского удалось загнать поляков обратно в Кремль, но подожженная ими Москва горела в разных местах. Три дня длился пожар, и большая часть Москвы выгорела…
И в стане Прокопия Ляпунова было неблагополучно. И это неблагополучие больше всего чувствовали казаки. Свободные, вольные у себя дома, казаки на походе сковывали себя железной дисциплиной. В дисциплине, в порядке, в беспрекословном подчинении воле атамана они видели главный залог успеха, чуяли победу. В отряде же Ляпунова не было дисциплины. Воеводы его не слушались, каждый делал что хотел, чернь и беглые крестьяне, самовольно называвшие себя казаками, пьянствовали и бесчинствовали. Они тянули к своему вождю, Заруцкому, которого называли атаманом. Ляпунов пытался ввести порядок в этой дикой и пьяной толпе, которая окружала Заруцкого. Однажды двадцать негодяев Заруцкого, именовавших себя казаками, были пойманы на месте преступления, в грабеже крестьянского имущества. Ляпунов приказал казнить их по казачьему обычаю: в куль, да в воду. Во всем стане казачьем поднялась тревога. Полки Заруцкого схватили оружие и кинулись частью к ставке Ляпунова, частью в Донской лагерь.
Живо собрались донцы в круг. Атаманы Заруцкого с волнением стали передавать донцам будто бы изданный Ляпуновым приказ: перевешать всех казаков.
– Так и указал, – кричали они: – где поймают казака – бить и топить. Идите под Заруцкого или Трубецкого!
В это время прибежали и еще люди и сообщили, что Ляпунов убит чернью Заруцкого, и что теперь войском будет командовать Трубецкой.
Межаков с товарищами согласились стать под начало Трубецкого и Заруцкого.
Но эти люди оказались недостойными предводителями. Они переписывались тайно со вновь появившимся самозванцем и поляками и со всею своею ордою стояли, ничего не делая, в то время, как вся Русь поднималась против врагов отечества как один человек.
Не только поляки, но и прежние враги России – шведы, думая, что Руси пришел конец, послали свои войска и предлагали своего королевича в цари Московские.
Но не погибла Русь. Из Троице-Сергиевой лавры шли от архимандрита Дионисия и келаря Авраамия Палицына грамоты и увещания всем подниматься за Русь и идти под знамена князя Пожарского. Грамоты эти приходили и в стан Трубецкого и Заруцкого. Читали их и наши донцы и ждали прихода князя, надеясь, что он введет порядок в лагерь и поведет их спасать Москву.
20 августа 1612 года войско князя Пожарского подошло к Москве и остановилось в 5-ти верстах от нее, на р. Яузе. Трубецкой, стоявший под Москвой, звал князя стать вместе с ним, но из стана кн. Пожарского и Козьмы Минина получил ответ:
– Отнюдь не бывать тому, чтобы наш стан вместе с ворами-казаками.
Трубецкой и казаки обиделись. Обиделся и Межаков с донцами, и хотя и понимали они, что ворами-казаками в ополчении Пожарского называли действительно воров, самозваных казаков Заруцкого, но обида осталась в сердце донцов, и они не пошли от Трубецкого.
Пожарский приступил к правильной осаде Москвы, прочно занятой поляками. На выручку Москве пошло польское войско гетмана Ходкевича. Вечером 21 августа Ходкевич уже занял Поклонную гору. На рассвете 22 августа Ходкевич перешел через Москву-реку и напал на войска князя Пожарского. С восхода солнца, в продолжение 7 часов, бились поляки с русскими и, наконец, начали одолевать. Уже полки Пожарского отступили к городским стенам, уже разбитая отличными польскими конными латниками мужицкая конница Пожарского стала спешиваться и, не умея сражаться в спешенном порядке, побивалась поляками, уже гибло дело защитников Руси! Но явилась в тяжелую минуту гибели помощь – и помощь эта была – Донцы.
Они давно стояли на краю лагеря Трубецкого и ждали, когда же они пойдут в бой. Но наглая, распущенная чернь Заруцкого, он сам и Трубецкой спокойно смотрели, как под ударами поляков гибли русские люди. Они смеялись над неудачами рати Пожарского и ругали несчастных ополченных мужиков.
Донские казаки атаманов Межакова, Коломны, Романова и Козлова были готовы к бою. Они держали лошадей в поводу, и скорбели их простые казачьи сердца при этой гибели русского народа. Но больше всех возмущался сам Межаков. Уже давно чуял он измену в Трубецком и Заруцком, давно догадывался, что не о государственном, не о русском деле хлопочут они. И теперь, при виде победы поляков над русскими, он сказал Трубецкому открыто:
– От вашей нелюбви Московскому государству пагуба становится!
А потом, обернувшись к своим донцам, крикнул: «на коней!» и помчался стремительной лавою на польские войска. Поляки дрогнули и побежали. Многие из них были порублены казаками, остальные отступили в свой лагерь на Поклонную гору.
25 августа гетман Ходкевич отошел совсем от Москвы. Перед войском Пожарскаго был только небольшой отряд, прочно укрепившийся в Москве.
После победы над поляками у Поклонной горы Пожарский примирился с Трубецким, и только чернь Заруцкого мутила всех, ссорилась с ополченцами, требовала жалованья и грозила уйти и перебить начальников. Но к ним явился архимандрит Дионисий и обещал им выдать все сокровища Лавры, и тем успокоил их.
Донские казаки с атаманом Межаковым заняли видное место в войске Пожарского. Да, можно сказать, только они одни и были настоящим, обученным, дисциплинированным, стойким войском. Остальные были толпой, вооруженным народом. Помощь донцов сказалась в бою 25 августа, когда донцы взяли приступом польское укрепление близ церкви Св. Климента, а потом, севши на коней, врубились в польскую конницу, сражавшуюся с нижегородской конницей Минина, и так храбро накинулись на поляков, что прогнали их. Во время осады Москвы, 22 октября, донцы взяли приступом Китай-город.
Наконец, 22 ноября 1612 года последние остатки поляков, запершиеся в Кремле, доведенные голодом до отчаяния, сдались. Вся Москва была освобождена от поляков.
Русский народ не забыл помощи донских казаков в это тяжелое смутное время. В те поры зародилась на Руси и пословица – «пришли казаки с Дону – погнали ляхов к дому».
27 ноября 1612 года все ополчения сошлись на Красной площади у Лобного места. Здесь архимандрит Дионисий начал служить торжественный молебен. После молебна войско и народ двинулись в Кремль. Там, в Успенском соборе, отслужена была обедня и второе молебствие по случаю освобождения Москвы от поляков.
Под Москвою же архимандрит Дионисий и келарь Авраамий прислали атаману Межакову богатую церковную утварь взамен награды за помощь, оказанную в войне с поляками. Но донской атаман вернул эти вещи Дионисию, сказавши, что казаки считали своей обязанностью и долгом помочь Москве, что они очень тронуты этим подарком, видят в нем признание своих заслуг, но вещей не возьмут, что они и так поклялись – не взявши Москвы, не идти на Дон, – и исполнили клятву!
Король Сигизмунд лично спешил к Москве с большими войском, но его встретило ополчение Пожарского и донские казаки с атаманами Марковым и Епанчиным, которые пришли с Дона. Король был разбит у Волоколамска и бежал, преследуемый воеводой Иваном Карамышевым и донскими казаками до самой границы своего королевства.
Подлинно: пришли казаки с Дона – погнали ляхов к дому!..
21 февраля 1613 года в Москве, для выбора царя, собрались выборные люди со всей России – Земской собор. На соборе царем был избран Михаил Феодорович, по прямой линии происходивший от Рюрика и близкий родственник царя Иоанна IV.
Избрание на престол боярина Михаила Федоровича Романова
На Земском соборе этом, подобном Государственной думе, обсуждались между прочим и действия казаков. Смешивая чернь и беглых негодяев, окружавших Заруцкого, с казаками, московские люди всячески поносили имя казачье. Другого названия, как «воры казаки», им не было. Спокойно выслушал все эти обвинения и брань представитель донских казаков, а потом с достоинством объяснил, что донские казаки не могут принять на себя этих обвинений, что они работали только на пользу Москвы, никого не грабили и такими же бедняками и нищими возвращаются домой, какими и пришли с Дона. Он просил не смешивать казаков, пришедших с Дона, с теми негодяями, которые самовольно назвали себя казаками. И там же на соборе было постановлено – казаками этих воров не называть, чтоб прямым атаманам, которые служат, бесчестья не было. На соборе при выборе царя вышло разногласие между боярами. Первым за Михаила Феодоровича подал голос Галицкий дворянин. Это раздражило многих. Раздались сердитые голоса: кто принес? Откуда? В это время из рядов выборных выделился донской атаман и, подошедши к столу, также положил свое писание. – «Какое это писание ты подал, атаман?» – спросил его кн. Д.М. Пожарский. «О природном Царе Михаиле Феодоровиче», – отвечал атаман. Этот атаман решил дело. «Прочетше писание атаманское, бысть у всех согласен и единомыслен совет», пишет летописец. Михаила провозгласили царем.
Так кончилось смутное время междуцарствия на Руси. Донские казаки, участвовавшие во всей этой тяжелой боевой работе, в решительную минуту явились спасителями Москвы. Их чисто русское сердце подсказало им, что нужно делать, и помогло им разобраться в таких сложных делах, где и русские князья и воеводы теряли головы.
Не велико было число донцов, но там, где они появлялись – они заражали всех своим мужеством, знанием военного дела, преданностью государю и государеву делу. Имя атамана Межакова должно стоять наряду со славными именами спасителей Москвы и Русского государства – князя Пожарского и Козьмы Минина. Донцы не забудут того, что он поддержал славу и честь пославшего его Войска Донского.
Памятник Минину и Пожарскому в Москве. Середина XIX в.
12. Запрещение казакам заниматься набегами по Волге и ходить под Азов
15 июня 1614 года от царя Михаила Феодоровича приехал на Дон, в Смагин юрт, царский посланник Иван Опухтин с грамотой от царя и царским жалованьем. Весть о прибытии его быстро разнеслась по юртам казачьим, и казаки съехались к нему и собрались на круг. Иван Опухтин, по наказу царскому, спросил их, от имени государя, об их здравии.
Атаманы и казаки на это приветствие встали на колени и били головой до земли, а потом поднялись и атаман от имени казаков отвечал:
– Дай, Господи, чтобы Государь, Царь и великий князь Михаил Феодорович всея Руси быль здоров и счастлив и многолетен в своих государствах, а мы, слыша к себе Его Царского Величества неизреченную милость, чего от прежних государей нам не было, о его многолетнем здоровье Бога молим и милосердому Господу хвалу воздаем!»
После этого Иван Опухтин подал атаману царскую грамоту и передал государево жалованье: деньги, сукна, порох, свинец, селитру, серу и припасы, и сказал им, что государь приказал, чтобы они ему служили, о его государских делах радели и промышляли так, как государь укажет им в своих грамотах.
Атаман на это отвечал, что казаки рады Его Царскому Величеству служить и кровь свою в борьбе против его государевых недругов и изменников проливать, пока они живы, готовы и до смерти биться, сколько Бог поможет. После этого казаки служили молебен, стреляли из ружей и из пушек, а потом читали царскую грамоту и слушали ее, сняв шапки. Затем судили одного казака за то, что во время смуты он, в пьяном виде, смеялся над атаманами и казаками и говорил, что они делают вздор, воюя за государевы дела, что все равно всех их покорит Заруцкий. Товарища его за такие же дерзкие слова уже повесили и этого тоже хотели казнить, но просили Опухтина помиловать, потому что говорил он это спьяна и по глупости, а не с умыслом.
Казака помиловали, и атаман перед всем кругом войсковым прочел ему выговор за то, что он своими воровскими словами смущал казаков и порочил их.
После этого круг разошелся, принесли на площадь доски, устроили столы и стали делить царское жалованье, а потом пировали до утра…
Пожалование донским казакам царского знамени царем Михаилом Федоровичем в 1614 году. С картины художника Д.Н. Кардовского
И часто стали ездить так бояре через Донскую землю. То привезут жалованье, то доставят грамоту, то едут к султану турецкому, то к Азовскому паше, то к крымцам. Всех этих людей казаки обязаны были встречать и провожать через войско для того, чтобы никто их не обидел.
Московское государство, которое было раньше далеким и маленьким, вдруг приблизилось, усилилось и устроилось. Раньше оно отрекалось от казаков. «Казаки-де, – писали из Москвы, – люди вольные, нам не подчиненные»; теперь, после того как в Москве убедились, какая большая сила Донское войско, – от него не отрекались, но просили донцов не трогать ни татар, ни турок, пока Москва с ними в мире. Приглядывались донцы и к московским людям, узнавали, что делается на Москве, и старые атаманы и казаки начинали понимать, что настает конец вольной, гулебной, охотничьей жизни. Грамота за грамотой напоминали нашим предкам об этом.
Но остановить казаков от набегов еще нельзя было. Это была их жизнь. Набегами да охотою они существовали. Для этого дела шли на Дон новые люди, жаждавшие удалых поисков. Притом же, постоянно жаловавшиеся на казаков азовцы сами задирали донцов, брали пленных, мешали ловить рыбу. Тут, в гирлах Дона, на Азовском море, война продолжалась по-прежнему, и набеги казачьи доходили и до больших черноморских городов – Синопа и Трапезонта.
И вот, 22 октября 1625 года пришла от царя Михаила Феодоровича грамота. В грамоте этой царь писал казакам о том, что посланным от него в Крым Осипу Прончищеву и Болдыреву в Крыму было много неприятностей от царя крымского. Грозились крымцы идти войною на Москву и жаловались на донцов за то, что они взяли Трапезонт, подходили к Азову, на р. Каланче взяли башню, сняли с нее пушки, а караул убили. Кроме того, жаловался султан Махмет Гирей на казаков и за то, что они взяли у него город Старый Крым. Просил крымский хан запретить казакам ходить по Черному морю и нападать на турецкие корабли.
«Мы уже приказывали вам об этом, – писал государь, – и вы то наше повеленье поставили ни во что, и нашего повеленья не слушаете, и нам то в великое подивленье!»
Напоминал царь казакам о том, как скверно им жилось раньше: «и вам, – было писано в грамоте, – было бы пригоже памятовать, какая вам неволя была при прежних царях Московских, а особенно при царе Борисе. Вы не могли не только приехать в Москву, но даже и в пограничные города к своим родным придти; всюду вам было запрещено покупать и продавать. Во всех городах вас хватали, сажали в тюрьмы, многих казнили, вешали и в воду сажали… Мы же все ваши прежние вины забыли и приняли вас, как своих верных слуг».
Напоминал царь казакам и о том, что он их жалует за их верную службу своим жалованьем. Упрекал государь казаков за и их дружбу с запорожскими казаками, которые в смутное время много насилия и беспорядка производили в Московской земле и стоя за ляхов.
Длинная была грамота, на двенадцати листах. Долго читал ее войсковой дьяк на кругу. В конце царь грозил лишить казаков своего жалованья, запретить им ездить в русские города. «И в том, – заканчивал царь свое послание, – вы будете сами виноваты, а не я».
Призадумались казаки. А тут еще пришло известие, что ездившая с Дона в Москву на зиму за жалованьем, так называемая зимовая станица, четверо казаков с атаманом Алексеем Старовым, схвачена в Москве и сослана в монастырь на Белое озеро. Нужно было мириться и слушать царское повеленье.
Два года спустя казаки собрали по этому случаю войсковой круг. На кругу атаман Епифан Радилов по общему уговору учинил следующий крепкий наказ: – «от сего времени, впредь и навсегда, чтобы никто с Дона не ходил для воровства на Волгу; а ежели кто объявится на Дону, и тому быть казнену смертью».
Мало того, казаки отписали и волжским казакам, чтобы и они не ходили для добычи по Волге.
