Пушкин и другие флотские. Морские рассказы

Душевно пропустили за уходящий. Шуточки, подколочки.

А вон они, нолики! Теперь за Новый! Захорошело. После повтора обсохли стеклянные донышки. Не совсем слаженно грянуло хоровое пение:

Капитан, капитан, улыбнитесь,Ведь улыбка это флаг корабля.Капитан, капитан, раскол-и-и-тесь,Что вам стоит пожать нас и себя-я-я!

Резван Ибрагимович, аки падишах, хлопнул в ладоши. Артельный радостно исчез и почти тотчас явился. В коробке брякал точный дупель выпитому. Лица сделались донельзя довольными. Ни на каком берегу, ни за какими дворцовыми столами таких не увидишь. Счастливейшие люди – и баста.

Чинно, со смаком опрокинули под тост. Судовые таланты выдвинулись на передний план. Кэп чудно рассыпал звонкие серебряные искорки:

Светит месяц, светит ясный…

Тюркский по рождению человек, да вот те крест, чувствовал по-русски. Справедливо нами было подмечено. Не откажешь.

Все прониклись праздником без штивания, с почти домашней музыкой. Самый настрой побалдеть теперь в цветнике Валериных песен. Зачередовались верные и неверные подруги, маята разлук, спрятанные слезы встреч. Вдруг по громкой связи не приглашение – крик:

– Капитану срочно подняться на мостик!!!

Минутой спустя, атасно:

– Палубной команде бегом на бак!!!

Матросы рванули к шкафикам с робой и кирзачами. Отчёт мгновений, как по армейскому секундомеру. Первым оснастил себя недавний мореходчик Николай Котков. За ним другие сквозняком на палубу. Дракон с плотником топали вслед увесистыми тяжелоатлетами. Прочих сманило, что «деетца» в кромешной полярной ночи?! Главное усечь удалось. Экий огромный польский сухогруз в балласте на левом якоре. Утробные до неприличия их статки[25] с постоянством трамваев заявляются сюда под апатиты. Близкий каналья с бухающими явно дрейфует. Палубного освещения на нём нет иль залепило мокрым снегом. Глушат паны свою «Старку», а яшка сам по себе гуляет по дну. Узнают, небось цуциками повыскакивают.

Правый якорь не в клюзе – замочен крючком. Им намертво ухвачена валдаевская цепь. Везёт панам. На камнях под берегом уже бы памятником заделались. Не так было бы скучно красавцу дизель-электроходу «Байкалу», угробленному позднее вояками.

Тоже ведь после встречи Нового года. Ещё там премия горела всему заводу, коль зашифрованный «ОС-30» с ремонта выйдет. (Советская система, что вы хотите?! И вообще классика раздолбайского жанра). Всеми изворотливыми неправдами вытолкнули судно на ходовые испытания.

Понятно, взявшие под козырёк, под мурманским берегом немного походили, наотмечались и легли на курс возвращения.

Что же значилось у них в активе? Спешно надерганная с различных кораблей служивая команда, врущий гирокомпас вкупе с рассогласованным автопрокладчиком, пропавшая в снежных зарядах видимость, 13-узловый ход по заливу наискосок. А в страдательном залоге… превосходный голландец обсушился на каменистом мысе Лодейном.

«Не лучше ль на себя оборотиться». Ежели образно, уподобились даме с непредсказуемым партнёром. Пьяный ревнивец надменно приближал и, насладясь телесной властью, резко отталкивал. Следующей фигурой садистски вращал, как бы таская по полу. Унизительней не бывает. Взглянуть по-инженерному – кошмар из векторов разных сил и парусности.

Мартемьянов несколько непонятно успокоил:

– Мизинец! – и синим от холода и ветра шасть к рюмке. Тогда и другие рванули в тепло. Следом ибрагимовский тигровый рёв:

– Матросам прочь с бака!!!

Позабывший озноб, опять выскочили на палубу. Теперь верзила влёк на столкновение грудями. Несоразмерные штевни намерились облобызаться в засос. Пиковый момент! Ух! Наша дама, к счастью, очутилась за спиной нахала.

– Боцману потравить цепь на две смычки!

На польском статке проявилась жизнь. Там, очевидно, тоже же принялись орать. Толка лишь с того ни на единственный их злоты. Сплошной «пся крев и курва».

Страстный танец стальных бродяг приобретал угарно-блатной накал. Жгучей скрипкой сутенёрно подвывал им ветер. Эффектно нёсся по косой белый серпантин. Не менее помрачительно на аккордеоне белогорячечных чувств выдавала сама злодейка-судьба. Кого только присмотрела шикарно сгубить?

Снова разные силы, причудливо сложившись, обрекли на роковое влечение. Танцоры начали сближаться, всё убыстряясь. Поточней теперь правят штевни. Рваная часть минуты и… бесстыдный завалит, то есть потопит. Нет. Опять за кажущимися фалдами его кормы.

Дед Мартемьянов уже в машине. Так бы вцепился в ручку пуска «Бурмейстера». В распалённом его воображении «самый полный передний» на обрыв! Не пасовать ни за что! Пусть им (!) страшно будет. Почему раздражающе молчит телеграф? Одни профаны с идиотами на долбаных судоводов полагаются. Он не таковски. Мизинец отставил загнутым крючком. Мол, считаю. Не вздумай перебрать! Меж тем на мостике, взвинтив себя до предела, бился кэп. Крайности ему не подходили по шустрым домёкам. Раз так – звал и звал по связи портнадзор, портофлот. Выкрикивал настоящего обидчика, неведомо как именовавшегося. Сама новогодняя ночь заделалась вражьей глушилкой. Даже те, кому вменёно бдить, не откликались. Опаньки, прорвало! Выпивка кончилась? Ожили обе службы. На канале инфлота завопил испуганный пшек. Началась как бы вторая серия. Медленными старыми черепахами отвалили от портовых стенок буксиры. Поддатые команды плохо смекали, во что ввязываются. Вечно штрафным шурочкам[26] ни к чему не привыкать. Без базара – оно видней.

Дело изгадилось вовсе. Скованные значительно отдалились. Жёсткое танго не перестало клокотать страстями. Круг таскания дамы сместился к мелководью. Теперь совсем гляделось не по-варьетэшному. Порванные колготки и разбитые до крови коленки. «Валдай» затрясло на подводных камнях. Мартемьянов пытался считать удары. Пустое. Сплошная дробь. Оставалось отводить душу. «Судотопителей недоделанных развелось! Ни в п…, ни в красну армию! Так ещё поляцкие сверху кучи!» – пышущий негодованием дед запоходил на ополченца князя Пожарского. Без всяких киношных ухищрений вошёл в образ. Здорово! Ка-а-к сейчас сорвётся, с заточенным бердышом, Москву и патриарха Гермогена вызволять. Трепещите, проклятые ляхи! Чем не пик человеческого естества? Собачья вахта верноподданически выражала «одобрям-с». Напрасно. Он на это не вёлся. За гранями понимания, взывал тогда явно к другим. К кому?!

Почти воочию провидец зрил незнакомый док. В нём сирый «Валдаюшко» с пропоротым днищем. Опять, опять поить, отрывая от себя! Сможет ли он пережить сущие напасти подряд? Применительно к себе – бунтовал супротив своего живого воображения.

Определяющее всё же творилось на мостике. Теперь Ибрагимов общался со всеми, включая пана капитана. До известной степени пришлось ему подчиняться лихим портофлотовцам.

Попытка растащить суда следовала одна за другой. Злосчастный поляцки якорь подвирали. Обвившие лапы цепные звенья— баранки, чем и как только не стаскивали. Пробуют на рывок – шиш. Берут иначе на удачу – фига. Час. Второй. Трезвеют. Сатанеют. Дойдя до голых нервов, пытаются, пытаются.

Наградою им заголённая часть цепи под маты всплеснула русалочным хвостом. «Отпарились до озноба. Бывайте ужо».

Буксиры, преобразившись в торпедные катера, помчали бражничать героев ночи. Вернее, лечить от продутости до костей. Покалеченный лесовоз тронулся малым ходом к причалу. Замечательно, что некто придумал второе днище.

На рейде, как бы ни причём, кичился высокой надстройкой чужой садюга.

Каково деду, кэпу и чифу после пережитого? Скверно, ругательно. Каждый имел отличимый взгляд. Ждали неотвратимой разборки аварии.

С оптимальным получасовым интервалом принимал полную успокоительную рюмку Мартемьянов. Потому свеж, пригож, убедителен.

Главные судоводы, «опихшися» чёрным кофиём, были бледны и отрешёны. Точь-в-точь выхваченные из «Утра стрелецкой казни».

Уже назавтра рядили, мудили портфельные важняки.

Ничего-то у них не выходило. Излюбленное: наказать по всей строгости никак не присобачивалось.

К действиям Ибрагимова не придраться. Всё, согласно ситуации, чётко исполнил.

Польского кэпа прихватить, разумеется, ещё как льзя.

«Э-э-э. Так ведь дружба, союзничество. Обидятся в Варшаве. Выйдут на московских министерских болванов. Поплачутся, факты извратят. Приятное гощение в Сопоте напомнят.

Тем куда деваться? Потребуют пересмотра дела. Не ровен час – чинов лишат. Лучше свалить на форс-мажор. Для порядка вздрючим-ка портофлотовцев. Во-во. За былое, нынешнее и наперёд. Разгильдяи, синюшники. Чё долго там копались?!

Р-р-р».

Ровно неделя на утряску ЧП. Ещё день, кому бы валдаевские доски по простоте навалить? Подходила ГДР. Сойдёт без зер гут. Пусть канают в Росток.

В норвежских шхерах красота. Гладь. Опёка лоцманов. И всё благодаря инвалидности. С той же причины в Ростоке сразу под выгрузку. Иначе можно месяц на рейде протомиться.

Это вам не Гамбург с Любеком. Немецкий социализм затирало обыкновенным правилом. К примеру, земель у нас ё-моё! А результат? Там с гулькин нос. И тоже швах.

Незнакомый док из видений оказался в Риге. Безвариантно закупился дедушка под завязку к новому ремонту. Помогла зарплата, переводимая ему на судно. (Делиться-то не с кем).

Жена давно сбежала, убедившись в напрасности всякого вранья. Тут, знаете ли, запьёшь. Боком, определённо боком, выходил особый дар. Тьму нашего брата обломил бы взятый напрокат. Хоть на случайный денёк! А бедолага страдал от него постоянно. Всё горше и горше.

На второй доковой неделе к месту привыкли, то есть запогуливали. Валдайские куколки тем же увлеклись. С причёсками «бабета», в болоньих моднящих пальтишках да с мореманским гонорком! «Что, шваброчки латские, завистно?!» Одна оставалась подавать ужин, другая правила в город. По магазинчикам упоительно прошвырнётся. Допустим, «Луну» посетит. На том приятности кончались. Местные акулы, принимая за конкурентку, показывали наманикюренные коготки.

Озабоченные сексуально ухажёры, едва узнав, что судовая, свинчивались. Зато лестно подать номерок на шуршащую для многих мечту. И сколь возможно вскинув носик, нырнуть под рижский фонарный свет.

Несчастный вечер выпал Вальке Митиной именно с сего момента. В бакалейном успела сострадательно взять бутылку парням. Дамская сумочка ловко сокрыла непозволительное к проноске на борт.

Доехала до каково-то там…грависа. На проходной гордо сверкнула удостоверением ММФ. Опустевший к ночи судоремонтный завод тих, гулок. Каблучки-шпильки мелодически цок-цок-цок… Вдруг наперерез мутный тип. Архангельские девы не из трусливых. Адресовалась на отшивание:

– Чао, фантик.

Тот с шипом:

– Стой б…, – и нож к горлу.

Закричать, дёрнуться не получится. Кончик лезвия давит на проткнутие. Свободной рукой беспредельщик потащил. Упёрлась – дикий удар по лицу. Стянул антверпенскую болонь из маклацких лавок. Следом на костюмчик «джерси» позарился.

– Да подавись ты!

Ударил вновь. Стал насиловать. Когда защёлкнул от сбившегося дыхания слюнявый рот, девица как бы подобрела.

– Ладно. Чего там. Ты супер. Пойдём на судно. У меня своя каюта. Приласкаю. Бутылочка есть. А?

От Валькиных слов тот ещё круче о себе замнил. В добычный кулёк аккуратно упрятал «джерси». Но вернул пальтишко. Тронулись в такой же жёсткой манере, как недавний танец кораблей. Никакой разницы. Валя влеклась дурной силищей.

Балт тешился сделать с ней, что угодно. Вот уж они на трапе. Вахтенный матросик деликатно отвернулся. Теперь в надстройку. Так. Правым коридором.

– Моя каюта третья. Заходи.

Тянущий на две статьи распахнул легонькую дверь. А там…

обсохшая компания! Валька с синяками из-за его плеча:

– Ребятушки! Посмотрите, что хмырь со мною сделал!

Подлинный хозяин каюты, накаченный дракон, обошёлся без паузы.

– Заполучи, стрелок латышский!

Не дожидаясь подлёта кулака-кувалды, гость просел в коленках. Стало быть, удар вразумительный: в лоб. Чистый нокаут надолго-предолго. Чемпион скоротечных боёв послал молодого за выброской. Вся её 75-метровая длина оклетневала свалившегося на подобии кокона.

Никто не позволил себе пнуть негодяя. (Не та мы нация).

Отволокли лишь на палубу. Пакет с уликой приладили в головах. Дежурный штурман озаботился вызовом милиции.

Частично восстановившие справедливость по-русски, опять всплыли с Валькиной бутылочкой.

Скорёхонько патрульный «козёл» подкатил. Наши выброску скойлали в исходное положение. Заводской Чикатило в чудном вырубоне. Менты привычно прошарили карманы. Извлечённый пропуск, похоже, напугал их.

– Да вы что?! Местного(!) завалили.

Излишне бережно, как пострадавшего, латыша на заднее сидение. Спеша составили маловразумительный протокол.

Крайне недовольными, во что впутались, отбыли восвояси.

Утром на белом «рафике» милицейский чин. Свой, вроде бы, да испорченный некой оглядкой. Сразу начал Вальку запугивать:

– Собирайся честные показания давать. И очки тёмные надень. Больно на жалость давишь.

Находчивая дева его поддела:

– Были бы, не нацепила. Зачем факты прятать?

В ментовке вовсе обескуражил. «Негоже, даже с перепоя, сочинять небылицы. Завод тебе не парк. Там ра-бо-та-ют. Вот ты пишешь: «Возвращалась из ресторана». Синяки тогда понятны – брякнулась где-то. Причём тут культурный инженер-семьянин? Он хотел тебя, пьяную, довести. Вместо благодарности – сотрясение мозга. Вашему боцманюге придётся отвечать пред законом. Тебе тоже – за оговор».

Северных на дешёвый понт не возьмёшь. Валя заупрямилась играть роль дурочки. С нажатием кнопки семейка универсального инженера подключилась. Для начала всплакнули.

Призвали не губить. Розовенькие детки подученно непрестанно хныкали. Хозяин кабинета хитрым лисом:

– Гражданки, поищите другое место. Есть тихое кафе за углом.

Милицейский гипноз и приставучесть подействовали.

Сродники негодяя, пряча жмотность, в заведении рассыпались: «Не желайете с бальзамам? С ликёрчекам? Штрудел яблочни кароши?» Ненавидели и всё ж по-собачьи смотрели в глаза. Страх как боялись пропустить отклик русской прощенческой души. Уловили-таки. То был золотой пятачок Валькиного решения. Главное – спасти от уголовки того, кого невольно впутала. Снова майор с «правильным» пониманием малых наций. Где наша не пропадала?! Он ей слово: боцману ничего не будет. Она ему бумагу: «…по согласию, без всякого насилия…» На пороге не сдержалась – схулиганила:

– Чао, подлполковник.

За заветное звание, проглоченное неотфильтрованным, тоже ничего не бывает.

Новое днище. Прежние тревоги. Решил Ибрагимов на паях со старпомом в будущее заглянуть. Нечто вроде спиритического сеанса под спиртное. Вся подготовка свелась к накрытию стола. Лишая обдуманности, через пять(!) всего метров, Резван звонит:

– Зайди насчёт бункеровки топлива.

Дед с листочком и флотским этикетным шиком:

– Мэй кам ин?

Те с радушием, какое смогли изобразить, почти в один голос:

– Ну что?! За окончание второго ремонта.

Выпили. Закусывают. Кэп внезапно и спроси Мартемьянова:

– Как полагаешь со своими трансцендентальными способностями, беды наши кончились?

– Нет. Валькиной честью не отделаться.

Ох, как засвербило старпома ругнуться. Всё ж не дал хода словцу перчёному. А культурно-равнозначного ему, никогда в словарь Ожегова незаглядывавший, не приискал. У всех разом испортилось настроение. Автоматом опрокинули вторую, третью.

– Малость чем-нибудь утешь?

– Не при всех нас, то будет. Вообще, как мы ходим?! Поразишься! Раньше в захудалой избушке и то иконки. Моя бабка причитала бы: «На кого уповаете? Ни лика Господа, ни Николая Чудотворца. Нечисть копытится на пустом». Мы же всё с мёртвыми вождями и их безумными заклинаниями. Чисто папуасы. Танцуем ещё под всякого. Своих, проглотя язык, в обиду даём. Потупились? То-то. Признаёте. Наливай!

Завладев вниманием обеих, дед позабавился. Пронзительно ясными глазами притянул своего критикана. Опять не по шёрстке погладил:

– В открытые двери твоей каюты боязно глянуть.

– Какого рожна?

– Да бес там. Обычно диванчик давит. Пухлый, наглый.

Морденцией весь в тебя. От безделья дрочит. Продолжу – совсем обидишься.

…К своей удаче, Ибрагимов принял нового «поляка», но после того, как предсказанное случилось. Чиф догадливо слинял раньше. Стоик Мартемьянов обречённо сражался с судьбой.

Неблагодарное то занятие – на проигрыш. Ни с того, ни с сего медкомиссия задробила. Так «Валдай» стал ходить без личного провидца. На берегу настигла деда горькая тоска, приволоклось одиночество. А там пожаловали девяностые, залитые палёной водкой…

Годы, годы… Мало нас, «валдайских». Былого комсостава вовсе нет.

Для постаревшей Вальки Митиной все мы остались в памяти прежними. Душевно припоминает за стопочкой нас вперемешку. Живых и тех, кто к тому свету швартанулся. Конечно, всплакнёт, жалеючи. А так за сериалами по мутному телику пустое времечко коротает.

В «привокзалке» можно её встретить. С замурзанным каким-то мужичком обходят дворовые контейнеры. Не всякий день. Перед пенсией за неделю.

Плавания по Марксу

Морозный февраль давнего года. Домоседствую по причине отпуска. Бестолково, каплями дней срывается времечко. Сами себе праздники творим: приглашаем соседа Николая Алексеевича. Яркий был человек, не обойдённый талантом, фронтовик. Застольничаем, поём песни под гитару. Невзирая на количество опрокинутого, мастерски он ею владел. Мало ему с батей покажется, тотчас меня мальцом в «Сполохи». И опять сидим хорошо, душевно. Телефоны домашние тогда походили на редкость. Кадровики предпочитали из резерва нарочного с запиской посылать. В оной примерный текст:

«С получением прибыть к такому то инспектору».

Так и со мной поступили. Являюсь в ту службу, где сейчас от угла Свободы отель стоит.

– Ремонтного механика на «Валдае» знал?

– А что? – в отупелости сам с вопросом к младшему по группе судов Батракову.

– Погиб он. Короче, завтра к восьми как штык. В АХО получите лопаты, ломики – и на Вологодское кладбище. Покопаете там…

Обратно пошёл по Набережной, чтоб как-то привести себя в меридиан. И месяца не прошло, как классно подстриженный в форсуночной, отправлялся до дому. Шутили. Добродушный бывалый Валентин наставлял, как лечиться от простуды. Рецепт выходил смешным, очень приятным, а главное – проверенным…

Отрядили человек семь. На трамвае и пешком добрались с инструментом. Кладбищенский служитель указал место.

Срыли снег. Промёрзшая земля напоминала бетон. Ломики, с приложенной силой и размахом, отсекали от её корки жалкие комочки. Мы парили, перестав ощущать мороз под тридцать.

Двое, не северных— в нытьё. Пришлось объясниться:

– Парни, для кого делаем, мужиком был настоящим. Я сам с того судна. И псих страшный. Списали меня, боцманюгу талрепом огрел.

Вижу, южане откровение на веру взяли, прочие повеселели.

Как-то пошло у нас с большей отдачей и к сумеркам последнюю каюту для Савина приготовили.

Всех домой пригласил. Так и притопали по простоте обессиленные, продрогшие. Казённое в коридоре на пол сложили.

Замечательно, что мама целую большую кастрюлю супа наварила и у папеньки нашлось. Помянули, горячего поели. Выяснилось, что и по второй тарелке найдётся. Хохлы извлекли из карманов сушёные красные перчики. Все отошли от трудов, изнутри запылали. Расстались с редким чувством честно исполненного Божьего дела…

Снова стали дни каплями падать в никуда. Всё уже порассказал: как на Кубу ходили, про Сантьяго, где Фидель с бузотёрами сгоряча на казармы попёр. Низкие, цвета песка, те выглядели совсем не грозно. Однако, обломилось у него, и сам был схвачен. К нашему злосчастию, смотрящий за островом Батиста помиловал шалуна-романтика. Как-никак отпрыск знатного, богатейшего рода. Бородач дух перевёл и тряхнул остров, как пыльный коврик. Штатникам сразу фигу показал, объявив себя социалистом правильной ориентации.

С того идейного жеста беспрестанно по-сказочному поплыли туда корабли всех наших суперпароходств. А чтобы уж совсем не в прогар, подряжаются у классовых врагов чего-нибудь перевезти. На десяток пустых бортов лишь «Валдаю» один канадский фрахт достался. Из захолустного местечка на заливе Святого Лаврентия взять лесной товар до Голландии.

Как пробились через льды – ахнули. Природа – словно на Родину пришли. Те же ели забелённые – до горизонта частоколом.

На пригорке церковка православная. Близкая дорога в снежных отвалах. Вот только машины по ней мчат американские – длинные, стильные.

Грузчики к работе приступили. Почти все пожилые, мордастые молчуны, подозрительно кого-то напоминавшие. Спасибо, помполит просветил, не соврал. Братия – уцелевшие бандеровцы и ошмёток раскомплекта дивизии СС «Галичина». Тогда мы также «заклято» нахмурились.

В поселковом шопе по доступности оказались лишь меховые перчатки – почему-то в корзине у дверей. Кто взял для шика, потом пожалел. На глубоко спрятанной этикетке красовалось – «China». Вот бы тогда, в начале 70-х, торговый её накат перехватить. Но министерские чины, обожавшие ездить за бугор, дешёвку обходили и, похоже, мало что знали. Пребывание в розовой глупости, как сейчас понимается, отобрало последние шансы сохранить великую страну экономически.

Вахту стоял со вторым механиком и ещё c одним мотористом. Коллега Славик Мочалов по облику и всем манерам являл старинный тип соломбальца. Так летом выходят они из своих загадочных сараюшек в рейтузах со штрипками и расстёгнутых заводских спецовках. Взгляд штукарей, скрываемый наклоном, чем-то всегда озабочен. У Славы помимо прочего из заднего кармашка всегда торчал пук обтирки. Светлые его волосы природно панковали торчком. Из военных мальчишек был, ростика небольшого, худенький. Характер без срывов, компанейский. Своей неменяемой точкой зрения дорожил.

Дневная вахта протекала при людях, значит, общались с машинным народом. То с токарем перекинешься коротким разговорчиком, то со сварным обмолвишься. Больше любили заходить в форсуночную. Там колдовал Валентин Савин, обстоятельно готовя запасной комплект распылителей. Сие дело требует терпения и отрицает гонку. Слава непременно цеплял экспериментального механика. На что получал свою порцию насмешек. У Валентина Павловича выходило прикольней. Так и пикировались они. Роль зрителя, втянутого в действо, доставалась мне.

На какую-то очередную подначку Славы, Павлович изобразил озарение идеей:

– Попрошусь-ка после отпуска на нового «поляка» в достройке. Говорят, для карьерного роста самое то. Раз пожизненный предсудкома, думаю, и там об авторитет запнусь. Ба!

С «Капитана Мочалова» деда знаю. Скажу – на «Валдае» не какой-нибудь сын лейтенанта Шмидта – настоящий Мочалов – младший пропадает. Мечтает на судне, наречённом в честь отца, поработать. Не абы как, а ударником комтруда.

Вижу, Славик слюну сглотнул, такого виража не ожидая.

Хоть всё было правдой, кроме мечтаний, имел он совесть.

А та шептала: «Не позорь память бати. Вредные привычки в ломбард не сдашь».

– Это что ж получается: не выпить? не покуролесить? Идиотом стать?! Премного благодарен. – И заторопился снимать температуры.

Зимняя Атлантика сразу норов показала. Расшевелила караван, прибралась у дракона в малярке, напакостила где могла. Встречая очередной вал, бак заполучал такой нокаут, что «Валдай» обмирал на ходу, прежде чем поклониться бездне. Явственная дрожь трясла стальной набор корпуса. В машине демонически всхлипывали турбины. Затем «Бурмейстер, почувствовав оголённый винт, как одичавший конь, рвал поводья. Лица у всех побледнели от закупоренного житья. Шторм отвернул на четвёртые сутки. Как вскоре оказалось, он только сдал примерку другому. И пока новый накачивался яростью, хохмачи вспомнили привычки. Машину представляли двое, и не слабо. Толстячок Карышев, именовавший себя почётно «сорокотом», фанатничал за одну компотную кружку. Заявляясь в столовую команды, зрелищно обмакивал в любимую палец и лишь тогда брался за чумичку.

Славик, помнивший голодное детство, ещё на полутрапике вопил с ремеслушной оторванностью: – Су-пу!!!

На что дневальный Пашка откидывал руку запевалой в народном хоре, начиная выводить: «За-лу-пу крас-ну-ю»… За два дня до нового 1973 года пришли в человеческий мир.

В небольшом городке Вельсене царила предпраздничная суматоха и распродажа. Матросы ещё найтовые с каравана убирали, а уж приехал агент. Мастер за три месяца валюту заказал. Мотористские 60 копеек, помноженные на 90, набухали в 54 инвалютных рубля! Преображённые в синенькие гульдены, они значили для нас рекордно приличные деньги.

Слава заранее с Павловичем договорился, чтоб нас взял.

Тому первый помощник отказать не мог. И вот мы шествуем по главной улице, осознавая награждение этим днём.

– Ну что, «Вельск», глянется? – заводит Савин. Шутка удачна. Поначалу жмёмся, цены изучаем. Нестойкость срывает меня на покупку пальто, какое видел на лоцманах. В точности тёмно-синее, с капюшоном и застёжками как у гусара. Отпад!