скачать книгу бесплатно
Блондиночка, нимало не смутясь, пожелала мне того же. Ласковою ручкой поправила капюшон на лоцманском.
Да. Все Пашки – везунчики. Павлович тоже в город вышел – до почты с фанерным ящичком собственного мастерства. Приключения наши его не влекли. Азорские острова романтики давно были пройдены им.
В Антверпен, кто деньги в «Вельске» растряс, откровенно к стыду заявились. Бедный в прямом и переносном смысле 3-й помощник не знал, как ухитриться, выдавая сущую мелочь.
Чтоб как-то сладить, давал одному несколько больше, говоря:
«Ты уж с тем и тем на столько-то франков сам разойдись».
По суматохе короткой стоянки попал в другую тройку, потому что Павловича привлекли менять на главном один из выхлопных клапанов.
Ходили, глазели. Удивительно, когда нищ, посещают мысли – издёвки. «Повыставлялись западники богатыми, нарядными, заваленные товаром и стали магнитом. Уже лепятся к нему, со всего обойдённого довольством света. Поляки, наши евреи – то цветочки. Сколько уже понаехало тех, кто на их культуру вообще плюёт. И ещё привалят, бессчётное потомство разведут. Тогда что?» Додумать не получилось. Высмотрел обувку дешёвую, дрянную, но подходящую к пальто.
Вернулся на судно – Славик в каюту приглашает. Он таки применил «Капитал» на практике. Пакеты, скрывшие диванчик, впечатляли. Поход по всяким польским «Москатексам» стал его и многих выстраданным бенефисом.
– Будь другом, позови Палыча.
Ну разве откажешь? Посидели за какой-то огненной водой.
Опять попал впросак с вопросом:
– Как эти неженки могут спиртягу такую бухать? Или учли, что мы прибудем?
– Ха-ха-ха. Это для обмывания покойников выпускают и в аптеках продают. А мы нераскусимым вариантом обмываем мохер с кримпленом.
Какой-то невесёлый получился у Славы каламбур.
До Клайпеды не дошли – узнали: многим замена едет, и нам всей вахте… И даже деду Мартемьянову.
Кажется, совсем близко отстоят эти дни. И такое печальное стряслось. Странным отголоском – сон, в котором увидел Павловича. Обычный, с улыбкой подошёл он ниоткуда: «Витёк, помнишь, трёшник не мог разойтись и твои франки без размена остались. Как честный человек должен отдать».
Начинаю радостно перечить: «Не конфузь Валентин Па…» – и вдруг врубаюсь, что мы в разных мирах. Не может быть подобных встреч. Теряя хороший тон, давлюсь в беззвучном крике: «Нет! Нет! Не возьму!» Дёрнулся, пелену сна прорываю. Последний стоп-кадр: стоит он уже непривычно грустный, вполоборота, и говорит, как роняет: «Сам всё увидишь, и ещё тебе скажут…» Наш кот Васька марта дождался. Меня же преждевременно обеспокоил нарочный. Коль так – нарисовался. Виктор Батраков корректировку внёс:
– «Валдай» 24-го в Мурманск заходит, в темпе собирайся.
Не забудь зайти и к бездельникам в комитет комсомола, отметься.
Честь по чести устроил отвальную. Проводить меня Николай Алексеевич взялся. Стройный, с бравой офицерской выправкой, сам как талисман удачи. Редкую фамилию носил – Двинин. Всё в нём объясняло, почему уцелел морпех в пекле Сталинграда и в рукопашных с горными егерями на хребте Муста-Тунтури. В буфете аэропорта, как порядочные из тех лет, суррогатного кофию попили. На прощание обнялись с ощущением куража от настоящего мужского дела.
…Прибыл этаким свежим королевичем. Не давая опомниться, второй механик взял в оборот:
– Давай-ка в робу и в машинную яму. Заменишь похмельного. На борту комиссия по расследованию несчастного случая.
– Йес, раз надо.
Вахту наскоро принял. Кой-как осмотрелся. Подходят важные дяди, дают первую вводную:
– Открывай капы.
Берусь за колесо размером с тележное, начинаю вращать.
Люки поднялись до предела. Начальство, кроме одного, по машинным трапам проследовало на шлюпочную палубу. В просвет среднего люка плотник суёт кранец. Матросы вносят на узкую площадку, где вентиляторы стояли, наспех сколоченное нечто. Подумалось: «Если отстранили комсостав, значит, вникают серьёзно». Из никому не верящих распорядился:
– Возьми гаечный ключ, молоток; заберись, и как отдашь гайки на той разъёмной крышке – свистнешь.
Сам вышел, присоединившись к безопасно смотрящим сверху. Исполнил, раз велено. Теперь верхняя крышка подшипника тяги держалась на одних шпильках.
– Давай, вдарь по ней.
От ничтожного удара капы грохнулись в исходное положение. Только встретившийся с кранцем плющил его стальною пастью, насколько мог. «Сам всё увидишь…» – вынырнуло из памяти. Позже, из всего рассказанного, представлял досконально роковой для Савина день. Знал и о каждодневных муках непутного стармеха: чем загрузить ремонтного механика?
Гонор – всякому плохой советчик. Тем более ходячей нужде, суетному. И даром он был бы согласен жёчь слепнем по жести. К пущей самости ленинградца из Девяткино всё изображал. Во рту одна и та же жувачка, как соска для дитяти.
Остроносые шузы около помойного вида. Джинсы и прочее на нём тряпьё тщился выдать за питерский форс. Лицом смахивал на фата базарного за час до битья. Признаться, это ещё щадящий его портрет.
Вот и придумал чмо во всяком деле зряшнюю работёнку.
Мол, расходи подъём капов. А такого никто не делал. И в заводском формуляре не указывается ни who. Вообще полное умолчание.
Павлович мужик технически умный, но как ему было до той крышечки достать? Мягкая душа помешала сказать чирью чесотному: «Пока надёжным помостьем не обеспечите, исполнять не возьмусь»…
Быстро апатитами для Польши засыпали. На отходе сюрприз – медицинская книжка моя не понравилась. Срок в ней, де, кончался годовой. Пригласили перед закрытием границы, объяснить свой неразумный пролёт.
– Ну, как ты, разгильдяй, дальше жить собираешься? – вопросил капитан Ибрагимов.
Балбесно пожимаю плечами. Новые коленца судьбы разве ведомы? И особенно таким непришейным к здравому смыслу.
Резван Ибрагимович всё ж терпеливо ждал ответа.
– Наперво, зайду в комитет комсомола, чтоб карточку куда надо перебросили. И ещё…
Я тупо задумался, а когда поднял глаза, интересанта уже не наблюдалось.
На следующий день приятно родных появлением удивил. В кадрах тоже удивились, но противоположно. Снова отпуск по накатанной дорожке пошёл.
На нашей улице Гайдара жила девчонка Любочка. Пожалуй, единственная на весь город, мной интересовавшаяся. В кино приглашала, разговорить пробовала. А я, чухня, неизвестно чем гордился. Только на день рождения вручил со стишками карандашный её портретик. Симпатяжка обнадёжилась, стала поверять свои и подружкины тайны. Потенциальная тёща в детском садике работала, что обещало выходы на всякий блат. Обе тонко подводили меня к благому концу.
По выбору Любаши ходили на индийские фильмы с песнями и слёзками. У кассы всегда осадная толпа. Круто было достать удостоверение моряка, дающее право на два билетика без очереди.
Выходим раз из «Мира». Под впечатлением клубка из коварства и всяких там чувств возмущалась она неподдельно:
– И как некоторые женщины могут отвратительно поступать?! – Перекидывая мостик от экрана к жизни, резонировала струной:
– Хотя, знаешь, полно иных примеров. По ним— мы все держимся на ниточках любви. Это я вот к чему. С матерью в садике одна воспиталка работает. Муженёк у неё плавал в загранку. Шмоток всяких навёз! У них ребёнок был несчастненький, параличный. Но какой умница! Учителя на дом ходили, способностям его поражались. А та, та… (постеснялась слово подобрать) погуливала. Недавно в море от чего-то муж погиб. Обречённый с рождения мальчишка совсем загоревал. Представь, детским умом понял: матери теперь он не нужен. И ниточка любви к папе больше не поможет ему держаться на этом свете. Потому что папы на нём уже нет.
С такой-то светлой, чуткой душой он тихо свечечкой за месяц в кроватке догорел. При последней минуточке попросил переодеть в рубашку – подарок, дошедший в посылке.
– Мама, я к папе пошёл. Теперь всегда-всегда с ним буду.
Дура заревела от запоздалой жалости.
– Мамочка, не плачь, я обоих вас очень люблю. И там тебя любить не перестану…
* * *
В мелькающих годах, в новых рейсах по сути не менялось ничего. Долго за удачу считали прийти в порт, где кучковались маклаки. Формула бородатого, злобного к России утописта казалась бессмертной. Однако совсем железных правил не бывает. Моряки вышли за их скобки первыми. Едва лишь стали получать достойно.
…Столько всего случилось! Ушли в таинственное небытие поколения. Новые наросли, утвердились. Предметный мир ещё более разительно изменился.
Суда наши переплавили в иные формы. Например, в кастрюльки, чайники из Азии. За тридевять земель флот не гоняют больше. На то две причины: торговых бортов – кот наплакал. И «друзья» по отброшенному учению Маркса перевелись. Сейчас остался бы жив Валентин Савин. На дурика, за просто так – не работают.
Ну что ещё? Помогать всему свету закончили. Да, по правде, и нечем. Одно это обнадёживает.
В той стране
В той стране имелось множество судов. Тщательно просеянных в особых отделах для них экипажей. Она позволяла себе гонять трампы из Сибири до Кубы. Что заработает на этом – нимало не заботило её. Но кое в чём прижимисто копеечничала. Исключение касалось собственных людей…Наш «Валдай», по обыкновению, свёз сибирские доски братскому народу. На сей раз стояли не в какой-нибудь дыре – в порту Гаваны! Свобода, как там понимали, допустила загадить бухту. Разноцветность топливных пятен, плавающая дрянь вдоль причалов и многочисленных бортов удручала. Днём мучил солнцепёк. К сумеркам усиливался запах гниющей воды. Сходить с трапа, наивно любопытничая, никому не хотелось. Однако, и даже весьма охотно, пришлось.
Ответственный наш партиец был более рыбак, чем помполит. Поэтому иногда поступал, к общей радости, опрометчиво. А так мужик что надо, лихой. Нисколько не чинился. В токар-ке перебирал взятые в плавания два мотора к своему катерку. Плёл в каюте снасти. В девственных кубинских заливчиках гонял на вельботе, удачно ловя тунцов. Продвинутые находили, что «помпа» смахивает на Хемингуэя. И имена Эрнест и Эдуард с натяжкой сопрягаются. Для пущего вхождения в образ приставить бы ему бороду. Не худо бы обязать с пяток романов одолеть. Да разве соломбальца чем подправишь?!
В загаженном месте ничего ему не оставалось, как приступить к прямым обязанностям. Вот и купил он через агента на культнуждовские билеты в кино. Предварительно, конечно, поинтересовался на плохо понимаемом языке с двойным переводом. Чего, мол, покажут?
Получив ответ: «Вил лук вери бигест фиш» – решительно одобрил. Подумаешь, скажете. Так-то так. Да фильм мирового проката «Челюсти». В Союзе его не катили. Тем не менее в газетах, средь различной ахинеи, обругали: де, насилие над человеческой психикой. Ухищрения техники и спецэффектов в погоне за кассой. Срамота.
В общем-то верно, как оказалось, подметили. Но всегда поправку надо вводить: «А я хочу!» Без неё, противу ожидаемого – подлили маслица на интерес.
В незабвенном том времени искали смысл между строк. Зашоренность от мира была почти полная. Дела и слова в стране опасно разошлись. Многими замечаемая фальшь ждала тех, кто этим шкурно воспользуется. Впрочем, будущее берегло свои тайны. «Поживём – увидим». Не зря мудрец молвил…
Вечером почти всей командой, как в чёрном кофе, растворились. Будто совершенная Испания предстала нам картинками. Зрились пальмы, которым нескоро подберёшь достойное сравнение. С прорезями ставень чередовались стильные старинные дома, защищённые оградами их дворики. Золотой колониальный век молча выражал своё «фи» бунташно-утопическому. Влажный и тёплый воздух осязаемо лип, как рубашка. Где имелся редкий фонарь, плакатный Фидель с безумным лозунгом.
Вместительный зал заполнен даже в проходах. На лучших местах для советико амигос – все мы. По левый локоть от меня соседствует Вовка Котлов. Почти не общаемся: в дальних рейсах взаимно надоели. По сторонам зыркаем.
Вот свет гаснет. Нагнетаемые исподволь ужасы обрушились или, точнее, покусали нас. Дважды – при виде мертвеца и окровавленной акульей пасти у меня сдавали нервы. К стыду, подобно девахе с семечками, хватался за Вовкину руку. Ему же пофиг. Смотрит с одинаковым выражением: ну, чего ещё отмочите?
Фильм закончился без титров, чтоб ненавистная американщина не просквозила. Никак, с фиделевского одобрения до народа допущен горячего. И в начале ленты ни названия, ни голливудской студии.
Обратно топая, догорал от кинопсихушки. Перед Котловым как-то неловко. Наконец, не сдержался: – Вов, где невозмутимой стойкости учился? Тот поморщился простецки. Совсем непуганого доканал ответом. – Да на линии гэдээровской границы американцы обучили. Танки их и наши супротив друг друга встали. Моторы с синим чадом ревут. Я залип на сиденье механика-водителя. Руки на рычагах. В стволе, знаю, кумулятивный снаряд. Поди, на ближнем «Паттоне» под срез нашей башни такой же смотрел. «Огорчу вас, падлы, – думаю, – от вашего пугания только петь и ссать охота». Первые – те сбрендили, задним ходом сдавать стали. Манёвры свернули. Обошлось…
К концу выгрузки получили рейс-задание: направляться в штаты, в Новый Орлеан. – Балдёжно, – высказалась курилка у гирокомпасной. Вскоре «поляк» рассекал воды великой реки Миссисипи. Город, в котором все возмечтали побывать, предстал по правому борту лентой набережной в белых тонах. Старый большой колёсник «Президент», на вечных швартовых, зацепил взгляд. Вновь потянулась природа.
В машинном сбавили ход. Звякнул «стоп». «Малый назад», «стоп» – значит, боцман замочил якорь. Вид с палубы был не очень. Плавучий затруханный элеватор, пара судов, ожидающих засыпки свинского корма. В душу вползало разочарование.
На всём переходе палубная команда потела. Сначала била из шлангов по чашам трюмов. Затем скребла, чистила и подкрашивала их. Теперь они казались идеальными, хоть перевози белые рояли.
На следующий день прибыл упитанный важный негр. Спустившись поочерёдно в каждый трюм, он с садизмом на уровне роста полосовал личной шкрабкой где вздумалось. Сразу выступала тронутая неизбежной ржавчиной нагота металла. После посещения капитанской каюты «дядя Том», хмуро топыря толстые губы, свалил на катере.
Объявили собрание в столовой команды. Начали с обидного: все без города, потому что документы должны подаваться за полгода. Мастер Гаврилюк не упомянул малую деталь: троим всё же было позволено. В почётном списке сам значился, стармех и врач. Поскольку штатники не удостоили уважения первого помощника, почёл благоразумным отказаться.
Главный прикол следовал дальше: трюмы забракованы, требуется стопроцентная переделка. Бригада профи по этой части стоила американисто дорого. Да любой советский капитан скорее принял бы мученическую смерть, чем выдавил бы тому негру: «Агрид, мистер»[27 - Агрид (англ.) – согласен.] А посему все в трюмы – и работать. Тут один из мотористов, случайно занесённый судьбой с новороссийских танкеров, возьми и брякни: – Давайте заплатите нам хоть какую-нибудь часть. Неплохой человек, писавший в перестройку дельные статьи в журнал «Морской флот», вскипел, перейдя на крик: – Я не позволю наживаться за счёт государства. Всё, всё, в трюма!!!
Кто бы ему самому-то разрешил тогда сказать: «Ладно, ребята, заплатим». И началось каторжное ползание по стрингерам. Одной рукой держишься за шпангоут, вторая работает. В мозгу сидит сторож и выкрикивает: «Не расслабляйся, ты на высоте». Скребёшь, метёшь, переступаешь в следующую шпацию. Сзади висит на прежнем твоём месте другой, чтобы исключить всякий пропуск. Паучье зависание изматывает, время течёт тупо и медленно. А вахта подойдёт – будь любезен.
Быть отвеснее всех нас боцману досталось. Он раскачивался в бочке и одновременно ширкал подволок трюма. Сама ступа дракона моталась на шкентеле грузовой стрелы. Чреватый трюк тянул явно выше посмертного ордена Трудового Красного Знамени. По крайняку прикинуть: в лучшем случае гарантировал пожизненную инвалидность[28 - То же повторил боцман с т/х «Белозерсклес» при сходных обстоятельствах, в бытность на нём капитана Сергея Ястребцева (старшего).].
На начало новых суток с коридора мотористов пять раз с лязгом бухала дверь в машину. Четвёртый означал: принявший вахту следует в столовую команды взбодриться чайком. Так Вовка Котлов, истый помор с Пустоши, подготовлял себя к привычному. Всего-то до восьми утра продержаться.
Простое его товарищеское лицо напоминало кормщика коча или размитингованного окопника образца 17-го года. Подошло бы оно и к предводителю «стенки», когда сходится в праздник деревня на деревню.
Будучи старожилом судна, уважаемо повествовал о тех, кто был до нас. Перехватывало дыхание от приключений сорвиголов в совпортах. Само собой, развлекал морскими байками. Поражало в тех особое свойство. Невозможно, хоть лопни, такие выдумать. Позволяют лишь баечки одно: бережно переносить их с правды-матки. Не угодно ли вот эту? Как однажды все посчитали, шторм не пережить – груз «загулял». Подменный старик капитан усмотрел нечто в нарождающемся новом валу. Седым волхвом выскочил на крыло мостика и взывал к стальной душе судна, гладя планширь: – Выгребай, «Валдаюшко», выгреба-ай! Бак принял на себя чудовищный удар и роковой нахлёст. Корпус с глухим стоном сотрясся конвульсией и стремительно по косой стал проваливаться вниз. Миг жути и беззащитности торжествовал над каждым, но мольба одолела, спасла.
Учившийся мыслить логично, практикант АМУ сказанул: – А с постоянным вы того, потонули бы, – никак не отнеся себя к остальным.
Последнее гулянье в Игарке вышло Вовке боком. Отмахиваясь от завистливой безджинсовой шпаны, он подскользнулся при полной виктории. С того поневоле завёл привычку хромать. Судовой врач попался несведущ в костной практике. Стал Вова лечиться сам, по наитию. Завёл чистое ведро и перед ужином спускался в машину. Набирал из забортной системы морской воды, шлангом с паросборника утиля подогревал наружное снадобье. По-госпитальному кряхтя, садился на баночку, погружал болезную и предавался таинству немудрого знахарства. Потом у Вовика был подход к столу, киношка и сон до его собачей вахты. Теперь же пропуск процедур – водица не годилась.
Днём в трюме второй механик и Вовка соседствовали, как имеющие к друг другу полное расположение. Старший собачник просил перебрать предохранительный клапан крышки главного двигателя. На последнем переходе тот грелся. Жалея парня, более ничего на ночь не дал.
Этим и занялся в форсуночной. Не спеша разобрав, удалился в токарку подымить, погонять думушки. Но, как только присел, скопившаяся усталость от лазанья и ночное времечко стали одолевать. Между явью и полудрёмой вроде нежно качнуло. Древним необъяснимым чутьём заподозрил беду. Вскочил. «Валдай» коварно баюкало. И всё по-стояночному!
Додумать матюг стало роскошью. На руках съехал по трапу вниз. Бегом к валоповоротке. Отстегнув её, толкнул вторую динамку без проворота, прокачки и при намеренно чухающем индикаторном клапане. Кто обязан спать вполуха, услышит. Резко довёл до 500 оборотов и метнулся к ходовому масляному насосу.
В ту же самую минуту в другом ответственном месте службы замученный матросик решил обозреть мозольный вид. О ужас! Если можно так выразиться, нарисовалась совершенно иная шахматная позиция. Щёлочки его глаз распахнулись до размера тогдашних пятаков. Презрев телефонию, резвее олимпийца посандалил он к ближайшей старпомовской каюте.
А в машине Вовке уже и «мартышка» не нужна. Падай, хрень. Ожил телефон. Ё… проснулись, верхогляды! В трубке оранье: – Включить «Берёзку»! Нас тащит с якорем! Нужен ход! – Будет! Мать вашу!
Теперь кричит не Вовка, а кормщик. Мастер в трусах на мосту зависим и способен простить всё, только бы ожил «Бурмейстер». Да как за минуту, не более, заглушить отверстие в крышке цилиндра? Не будить же убитого дневными трудами токаря, пока втолкуешь…
Ткнул кнопку насоса прокачки форсунок. Словно на здоровых, взлетел по трапу в токарку. Шестигранник в патрон. Подвел резец. Лёрку, что нарезает резьбу, показалось, подали в руки. Горячее изделие жгло ладони до верхних плит. Нужный гаечный ключ сунулся тем же чудом.
Из дверей почти зараз вывалились второй и электромеханик. Владимир, тыча пальцем в каждого, выдохнул: «Пусковой. В параллель». На смех в одинаковых майках, те тимуровцами бросились исполнять. Предводитель чуть задержался на прокачке, условно фукнул в вестовую трубу.
Главный, как положено, откашлялся на воздухе и замер в готовности спасти нашу честь. В тот же момент взвыли динамки. Значит, пошёл выбираться виноватый символ надежды. Всё, что могло произойти, не состоялось. С окопной хромотой прежний Вовка направился к компрессору…
Наутро курилка разбирала обстоятельства ночи. Перечислили, ничего не упустив: внезапный дурной ветер, перепаханное якорями дно, парусность в балласте, машина без постоянной готовности из-за мизера топлива и… дырка. Всё против Котлова – и неслабо!
Вердикт по совести: Владимир – спаситель. Когда к обеду разбудила дневальная, никто не позвал его наверх, не налил рюмки, не сказал пары добрых слов. Мы понимали: к подборке «так поступают советские люди» случай не подходил. Хуже того, способен грубо сгубить карьеру. Напрасно будет ползти к ней вновь на коленках.
Трюма всё же сдали тому флейтисту. Выписали у шипчандера по два блока жевачки, чтоб с небрежной щедростью угощать не столь проверенных.
Засыпались свинством и подались ближе к Родине – в Грецию, порт Волос.
Решил я ещё на переходе восстановить справедливость – почествовать героя. Терпением запасся. Только то и было трудным. А так у нынешних греков, как у древних, с этим проблем нет. Одолев океанские хляби, прибыли в места былого веселья Бахуса. Задрахмил всех нас 3-й помощник. Помполит Ковалёв составил тройки.
По воле его под надзор начальника радиостанции попал. С трапа не сходя, без обиняков, выложил непреклонное желание. «Марконя-Попов» отнёсся понимающе и, не упустив своё, контрамарочку на банкет забил.
В одной винной лавчонке нацедили нам из бочки пять литров дешёвого коньяка. Мечта сбылась. Всю тройку проняло предвкушение радости.
Вечером созвал в каюту господ мотористов. Владимиру отвели лучшее место на диванчике под распахнутым иллюминатором. Каждый почёл за честь сказать ему что-то и под это выпить. Сначала тостуемый конфузился, потом освоился. Шутками заслонял себя от речистых. Глаза его лишь выдавали, что оболтусным нашим признанием доволен.
Окосевший начальник стращал вызревающим жутким техническим прогрессом. – Коварный Запад его злоумышляет. Ей-ей! Многих из судовой роли повычеркивают. – И что же, питерский, будет? – Одно безвахтенное обслуживание. И нас, радистов, к бабе Фене.
