скачать книгу бесплатно
Достигнув цели, очень довольный собой, Хинча вернулся к своим, но имел столько разума, что, хоть его расспрашивали, он о своём счастье никому не сказал. Эта будущая королева вскружила ему голову.
– Служить этой пани! – шептал он. – Только тогда я был бы счастлив!
Ловкий и хитрый, он обещал себе приложить всяческие усилия, чтобы и король на ней женился, и он на двор пани мог попасть.
После несколькх дней пребывания в Вильне, когда Збышек с Витовтом не могли друг друга задобрить, два будущих оппонента расстались. Витовт не показывал того, что железное сопротивление Збышка наполнило его почти ненавистью к нему. Напротив, с великим почтением, одарив, согласно обычаю, князь отправил посла, поручив ему только дело Соньки, о котором Збышек осторожно молчал.
Итак, Олесницкому обратно снова пришлось проделать долгую дорогу, сокращая её себе работой, потому что даже ночлеги и отдых у него проходили за чтением и на составлении писем.
Хинча, никому ничего не рассказывая, так с двором приехал в Польшу; там он проделал такой ловкий номер, что, покинув под каким-то предлогом кортеж Олесницкого, один со слугой помчался первым в Краков. Там их так скоро не ожидали, а короля, который снова был на охоте, не застал.
Когда приехал, он узнал только, что Завиша Чёрный, которого король, так же как Збышка в Вильно, выслал в Чехию к Офке, был схвачен и заключён в темницу.
Таким образом, Ягайлло перестал думать о чешской королеве и всё шло к тому, что Сонька будет выбрана королевой. В Кракове, однако, надеялись, что епископы в конце концов выбьют из головы Ягайллы женитьбу. Не дожидаясь его возвращения, Хинча, когда узнал, что король охотился возле Пшемысла, не долго дожидаясь, сменив коня, пустился ему навстречу. Он знал, что Олесницкий будет ждать его в Кракове.
Везде по дороге Хинча спрашивал у каморников Ягайллы, которые устраивали для него ночлег, и становничих, высланных вперёд, где его искать; в конце концов поймал его на ночлеге, уже следующего в Краков.
Задумчивый король сначала не узнал его, но при свете масляной лампы, присмотревшись к нему, крикнул:
– Хинча! А ты тут откуда?
– Из Вильна, милостивый пане.
– А Збышек?
– Ещё едет.
– Ты бросил его?
– Потому что стосковался по моему пану.
Король рассмеялся, делая ему пальцем знак, чтобы приблизился. Хинча немедленно подошёл.
– Говори, ты видел её?
Когда старик это говорил, у него пылали глаза и дрожало лицо.
– Говори, растяпа.
– Мы видели, милостивый пане, – сказал он, – мы видели это чудо, и как у человека, когда он смотрит на солнце, глаза потом болят, то же и с нами случилось, когда мы глядели на неё.
Ягайлло рассмеялся.
– Говори же, какая она?
Хинча должен был подумать, с чего начать.
– Милостивый пане, – ответил он, – разве человек может описать такую красоту! Я, сколько живу, не видел подобной. Чернобровая, с глазами как две звезды, красавица, фигура королевская, белая, как молоко. Люди говорят, что она добра и милосердна.
– Большая? Маленькая? – вставил король.
– Мне показалась большой, потому что я при ней червяком себя ощущал, – сказал Хинча. – Смотреть страшно, так от неё сияние бьёт.
Ягайлло слушал.
Приказал говорить дальше. Дзиалоши уже нечего было описывать. Вместо рассказа о красоте, он свидетельствовал, что слышал, что княгиня Юлианна была зла с Сонькой, а в связи с этим она наверняка рада покинуть Вильно и охотно пойдёт за короля. Он прибавил, что это ему говорили женщины и воспитательница, и очень её расхваливали.
Лицо короля радовалось.
– А что Збышек? – спросил он с интересом.
– Милостивый пане, что думает наш ксендз, это только один Бог знает. Никогда он никому не скажет, что в нём, а разгадать его не сумеет мудрейший.
Ягайлло снова чуть насупился, но тут же новым рассказом об аудиенции, о виленском дворе, о Витовте, о любимой Литве развеселил его Хинча. Ради этой своей Литвы король на мгновение готов был даже забыть о Соньке; в глазах его сделалось влажно, когда слушал о ней, грудь его двигалась живей, он смотрел вдаль, словно хотел разглядеть её сквозь стены и горы.
– Там леса пахнут иначе, – сказал он Хинче, – не правда ли?
Придворный это охотно подтвердил.
Король держал его так при себе до полуночи, расспрашивая, наконец отпустил. Ему не терпелось увидеть Збышка, и, хотя охота ещё не закончилась, он велел поворачивать в Краков. По дороге Хинча постоянно был в работе, даже другие ему завидовали. Неудовлетворённый тем, что слышал, король велел повторять ему одно и то же.
– Говори, какие глаза? – и смеялся. – А рост? А волосы?
Дзиалоша постоянно пел одну и ту же песенку, а старик её слушал, будто была для него новой. Зная его, Хинча уже видел, что теперь, когда его голова была полна княжны, никто на свете этому браку помешать не сможет.
Послушный до избыка в других делах, когда шла речь о женщине, Ягайлло умел быть упрямым. Так брак со старой Грановской, больной женщиной, вдовой нескольких мужей, уже не красивой, против которого были все, несмотря на всех и вопреки духовенству, состоялся; это по тому, что она смогла понравится ему кокетством.
Тут красота и молодость, которым он сопротивляться не мог, привлекали старца. Прежде чем Хинча приехал в Краков, он был уверен в своём.
Король только въезжал в ворота, когда придворный уже бежал в приход святого Флориана, зовя Збигнева в замок.
Нетерпеливый Ягайлло ждал, не снимая дорожного кожуха, однако он не выдал себя и дал сперва рассказать прелату о посольстве.
– Вы видели Соньку? – спросил он, немного задержавшись.
– Не раз, милостивый король, – холодно отозвался Олесницкий. – Она слишком молода и, возможно, слишком красива…
Ягайлло фыркнул.
– Вы ксендз! – сказал он.
– Да, – грубо ответил Олесницкий, – но и светские люди это признают, что сильная красота скорее портит женщину, чем делает её лучше. Она делает её гордой, часто легкомысленной и любящей фимиам.
Казалось, эту моральную науку король не хочет слышать.
– Что вы говорили, когда я женился на Грановской? – воскликнул он. – Что старая и некрасивая! Теперь, когда хочу взять Соньку, вы говорите, что молодая и красивая. И то плохо, и это плохо. Как же вам угодить?
– Это можно было бы сделать, если бы вы о браке вовсе не думали, – сказал Олесницкий. – Он не нужен…
– Вам! – резко прервал король. – А я не для вас женюсь!
Прерванный на короткое время разговор Ягайлло начал заново.
– Её хвалят, что она добрая и мягкая.
– Об этом трудно судить, – сказал Олесницкий, – но что она смелая, это я знаю, и должен добавить, это велит мне совесть, что она не будет против брака.
Король ударил в широкие ладони и громко рассмеялся, подмигивая глазами. Затем Олесницкий захотел обратить внимание на что-то другое, начал рассказывать о Витовте, о его планах завоеваний на Руси, о вредной связи с крестоносцами. Мрачный Ягайлло слушал уже молча, с опущенной головой. Он знал, что Олесницкий не любил Витовта и совсем не верил тому, что он говорил, подозревая его в преувеличении. Однако напрасно не противоречил.
Тридцатилетнее правление в Польше уже освоило его с положением, с границами власти и с людьми, что его окружали. Ягайлло знал, что в одиночку не осилит шляхту и панов, которые строго следили за своими правами, пытаясь их расширить, не допуская ни малейшего покушения на их ограничения. Он давно отказался от этой мысли и плыл по течению, которому сопротивляться не мог. Иногда ему удавалось купить себе сторонников, втихаря поддерживающих его, но и те, как епископ Ястжебец, громко против панов сенаторов и Совета выступить не смели.
В конце концов он согласился с этим своим пассивным положением, в котором ему оказывали почтение, мог получать доказательства милости и забавляться охотой, ища в Мазовии у сестры, у Витовта в Литве, на Руси свободы, которой у него не было в самой Польше.
В то же время с его плеч спадало великое бремя ответственности за судьбу государства, о котором другие за него заботились.
Сигизмунд, король Римский, Витовт, оба более самостоятельные, когда хотели заручиться поддержкой Ягайллы, в надежде, что он будет управлять делами Польши по их наущению, каждый раз разбивались о то, что король в конце концов признавал себя бессильным против Збышка и краковских панов, и отсылал к ним.
В этом году Владислав должен был, может, против своей воли отказаться от приподнесённой ему и предложенной чешской короны, вместе с которой нужно было перейти в ересь и поставить себя против Рима.
Только в одном вопросе Тевтонского ордена Ягайлло сохранил собственную волю и живо уделял ему внимание, но тут он был в согласии со своими советниками, которые так же, как он, настаивали на полном уничтожении крестоносной мощи.
После разговора о Соньке, которого король уже не продолжал, он перешёл на дело Ордена и неоднозначные отношения с ним Витовта.
– Милостивый пане, – сказал со своей иногда колкой и безусловной откровенностью Олесниций, – если предположить, что против всех нас вы захотите вступить в брак с племянницей Витовта, вы же не вступите в него вопреки её воле и знания Витовтовых мыслей и намерений? Такая близкая родственница, с его руки вам данная, принесёт с собой его влияние, нарушит самые сильные решения!
Некоторое время Ягайлло не отвечал, поник головой. Потом поднял и покачал ею.
– Вы полагаете, – сказал он, – что поскольку я слушаю вас, должен слушать и жену, и Витовта, и что я создан только для послушания? Стало быть, вы меня знаете, а не поняли, каков я? Я вас слушаю, потому что мне всю жизнь было бы тяжело с вами спорить и бороться, и я знаю, что много зла на одного, не справлюсь. Зачем напрасно меня мучить. Но баба никогда не будет надо мной властвовать.
Збышек усмехнулся.
Таким образом, снова окончили разговор на крестоносцах и Олесницкий ушёл, не ведая, каким будет королевское решение насчёт женитьбы.
В течение нескольких дней король избегал упоминания об этом разговоре. Тем временем он занимался браком свосвоей дочки Ядвиги с восемнадцатилетним герцогом Бранденбургским, радуясь, что хоть по кудели корона перейдёт на его кровь.
Олесницкий ежедневно видел Ягайллу и, не слыша о браке, успокоился, ибо думал, что король о нём забудет и испугается новых связей. Между тем старый пан взвешивал в уме все неудобства и опасности, видел их, рассчитывал, но пылкость взяла верх. Княжна была красива и молода. Разве мог он лишить себя последней радости в жизни? Разве нельзя ему было ещё раз соблазниться на счастье?
В этой неопределённости он готов был решение предоставить судьбе и случаю, когда однажды, отправившись на охоту в Неполомицы, он, что боялся встречи со старыми бабами, и подходить им к себе не позволял, во дворе Неполомицкого замка увидел весь свой двор, теснящийся к какой-то старушке, которая, громко выкрикивая и махая руками, забавляла молодёжь какими-то рассказами. Послал узнать, что это было. Хинча принёс ему информацию, что старая бродячая баба-русинка из Покуция всем предсказывала.
Несмотря на суеверную боязнь чар, король не мог удержаться и приказал привести бабу к себе в избу, не говоря ей, что был королём, чтобы и ему предсказала будущее. Сделал он это, тем успокоенный, что Хинча поклялся, как видел бабу в костёле, на паперти, со святой водой молившуюся на коленях. Почти силой приведённая в избу старуха, потому что опасалась, как бы её, как ведьму, не заперли, после долгого колебания начала гадать королю по воску. Объявила ему, что вскоре он женится и у него будет прекрасная и молодая жена, а от неё аж трое детей, из которых двое будут править на земле, а один на небе.
Король и смеялся этому, и пожимал плечами, приказал бабу наградить; он мало верил тому, что она наплела, но невольно предсказание укрепило в нём решение жениться.
Опасаясь сопротивления со стороны Збышка, Ягайлло тайно приказал писарю составить по-немецки письмо к Витовту, которое объявляло ему, что, как обычно, он будет на Рождество в Литве и навестит его в Троках, где решат о дне свадьбы с Сонькой. Хинча должен был незаметно выбраться с этим письмом и отвезти его так, чтобы в Кракове среди панов ни о чём не догадались.
Для таких дел энергичный, подвижный, готовый, где нужно было подставлять голову и спину, Хинча подходил отлично. Он не был на дворе такой значительной фигурой, чтобы заметили его отсутствие и заподозрили; появлялся и исчезал, а король верил в его верность.
Итак, Дзиалоша снова отправился известными путями в Вильно, когда в Кракове ещё совещались над тем, как бы отговорить короля от брака и вырвать из рук Витовта. Поскольку Сонька для всех представляла там его ухо и железную руку.
IV
В Троцком замке ожидали короля. Это была любимая резиденция Витовта, в которой он, может, больше чувствовал себя независимым паном, чем в Вильне. Он привык считать её своим наследством, своим творением. Он строил эти два замка, украшал, укреплял их, превознося тихую, спокойную жизнь в них над шумом Виленского замка, столицы.
Когда он чувствовал себя уставшим, нуждался в отдыхе, воздухе и свободном размышлении, ехал в Троки. От Вильна его отделяло небольшое расстояние, а жизнь в Троцком замке была совсем другой.
Он редко и наверняка принимал там таких гостей, с которыми хотел быть наедине. Чаще всего или с маленькой свитой без жены, или с нею и небольшой групой людей он приезжал туда думать и планировать будущее Литвы.
В этот раз там удобно было встретиться с Ягайллой, потому что он знал его слабость, знал, что он нескольких дней без охоты не выдержит, а леса поблизости от Трок изобиловали ещё не напуганным зверем.
Со времени визита Збигнева и после объявленного уже Хинчей приезда Ягайллы Витовт постоянно думал о его браке с племянницей, и не сомневался, что, несмотря на сопротивление Олесницкого, Ягайллу к этому склонит.
Пока это случилось, Витовт часто вызывал к себе Соньку, дабы приготовить её и научить, как служить ему, будучи королевой.
– Я делаю тебя королевой, – повторял он, – но также могу сбросить тебя с трона, если не захочешь быть мне послушной. По моей милости ты станешь женой Ягайллы, но помни, что от моей мести, если предашь, ни Ягайлло, ни польские паны тебя не уберегут.
Слушая эти увещевания и угрозы с какой-то холодностью и смирением, Сонька ничего на это не отвечала. Витовт хотел из неё вытянут обязательства и обещания, она тогда как-то вкрадчиво, неопределённо говорила только то, что благодарна ему сейчас и впредь будет благодарной. Витовт не обращал на это внимания, потому что был слишком уверен в себе, чтобы предположить, что молодая девушка смело окажет ему сопротивление и не пойдёт по его желанию.
Княгиня Юлианна предостерегала его, но напрасно. Привыкший вести с ней бои и делать всё наперекор ей, потому что она ему сопротивлялась, он смеялся над её угрозами.
– Но ты не знаешь этой гадины, которую воспитал на своей груди, – повторяла она, – эта девушка хитрая и мстительная. Ей верить нельзя. Она предаст тебя!
Витовт смеялся и не давал об этом говорить. В его глазах Сонька была слабым существом, которое свою силу черпала от него, на него опиралась. Эти пророчества, над которыми он смеялся, князь приписывал неприязни по отношению к красивой девушке. Его даже не поразило то, что Сонька раньше разговорчивая, весёлая, игривая с ним, вдруг стала серьёзной и молчаливой. Девушка скрывала в себе, что думала и чувствовала, доверяя только Фемке, которая из страха, как бы в это не проникли, закрывала рот.
Когда было объявлено о прибытии в Троки на Новый год, Витовт только размышлял, как показать Соньку Ягайлле, потому что ни за чем иным король туда ехал. Привезти её в Троки, или Ягайллу привезти в Вильно? Первое показалось ему более удобным, хотя второе более лёгким. Он предвидел сопротивление и раздражение княгини Юлианны, вынужденной везти с собой ненавистную княжну, чтобы помочь ей возвышению, которое скорее хотела бы предотвратить.
Впрочем, в этом, как и во всём, чего Витовт хотел и приказывал, ни она и никто ему сопротивляться не могли.
Он объявил жене, чтобы со своим двором и Сонькой она ехала за ним в Троки. Княгиня выслушала приказ в мрачном молчании. Витовт раньше выехал в замок, в котором даже для короля и его многочисленного двора особенно больших приготовлений было не нужно.
Только многочисленный кортеж было трудно кормить, но в Вильне были запасы, а крестьяне могут пригнать повозки и сани по первому приказу.
Днём ещё накануне Нового года прискакал гонец короля. Витовт хотел расположить короля к себе, выехал навстречу. В мили от Трок на тракте они встретились и, спешившись, обнялись.
С королём не было большого двора, его сопровождало всего несколько человек, но с ними был неотступный Олесницкий. Увидев его, Витовт невольно вздрогнул. Он надеялся, что у Ягайллы хоть столько будет силы и ловкости, чтобы не разрешить с ним ехать… раз был только помехой.
Однако он любезно поздоровался с противником, не показывая ему пасмурного лица. С лица Ягайллы, словно бы помолодевшего от движения и путешествия, видно было желание узнать своё будущее и пробуждённый интерес.
Старик был нетерпелив как ребёнок и не мог этого скрыть. Они сказали другу другу всего несколько слов, когда, наклонившись к уху Витовта, он шепнул ему:
– А скоро я её увижу?
Князь весело овтетил:
– Даже ещё сегодня.
Они так обменялись этими словами, что их никто подслушать не мог. Громко Ягайлло говорил о поездке, о морозе, об охоте, устроенной по дороге. Хотя для неё было не так много времени, две телеги набитого зверья плелись за королевским обозом… король, как всегда, ими хвалился. Несмотря на то, что эта поездка, завершённая очень быстро, была специально предпринята с маленькой свитой, она выглядела богато и по-королевски.
Именно потому, что Ягайлло по привычке ехал в простом бараньем кожухе и даже броского плаща на нём не носил, только серый, польские пани и двор тем изысканней нарядились, желая, чтобы могущество и силу Ягайллы видел весь свет.
