скачать книгу бесплатно
Мать, вскочив со стула, также пошла к зеркальцу причесать волосы, поправить жабо. Потом, достав из выдвижного ящика цепочку, надела её себе на шею. Затем села на стул с подставкой для ног и ждала его в парадной комнате.
Она могла называться парадной, потому что, действительно, была отлично убранной. Свод, изрисованный зелёными ветвями, золочёными гроздьями и фигурами святых, поднимался над комнатой, изогнутый в стройные арки. Стены покрывали узорчатые занавеси, а где их не было, стояли шкафы из дерева, искусной работы, на них кувшины и посуда серебряная, позолоченная, деревянная и каменная. Стол посередине был накрыт смирнским ковром, шкатулками из янтаря и эбенового дерева, а также разными женскими игрушечками, среди которых маленькая прялка из розового дерева стояла для наматывания шёлка или для напоминания, что комната была женской.
От свода спускался латунный паук, светящийся, изогнутый, весь украшенный цветами и ветвями.
Всюду, куда падал взгляд, что-то красивое и дорогостоящее находили глаза для радости. Сквозь открытые наполовину двери также была видна спальня с кроватью и красочными портьерами, при ней латунные миски для умывания, лейки и кружки лучшей работы.
Едва пани Носкова села, пригладив волосы и поправив цепь, когда дверь отворилась и вошёл казначей, осматриваясь вокруг. На его приветствие вдова встала с почтением и, пригласив его на своё место, сама на более низком табурете оказалась, не раньше, чем он ей его указал. Она очаровательно улыбалась омерзительному монаху, который тоже то улыбался ей, то хмурился и размышлял, словно ему нелегко было перейти к слову. Его глаза между тем бегали вокруг.
– Что же ваша милость нам принесли? – мило сказала вдова. – Мир или войну? Здесь у нас люди, что день, то говорят иначе, а имеются такие, которые клянутся, что король Ягайло уже с войсками на границе стоит.
– Не нужно ни людей пугать, ни переполохи сеять, славная пани Барбара, – отозвался монах, – а где сейчас король, мы не знаем, а что идёт к нам – это точно, война вскоре неминуема, но Орден ничего не боится. Орден – сильный!
Носкова ударила в ладоши и, с сомнением покрутя головой, немного помолчала. – Для нас война, – сказала она, – страшное слово! Для солдата – весёлое, торговцу – грозное. Что мы предпримем?
Не ответив прямо на это, казначей глазами повёл по комнате, посмотрел на спальню и переднюю.
– А где Офка? – спросил он тихо, прищуривая глаза. – Её тут нет? Потому что эта любопытная белка, готовая где-нибудь в углах спрятаться, а у нас есть с вами, моя пани, разные вещи для долгого разговора, о чём ей не обязательно знать.
Услышав это, пошла пани Носкова довольно лёгкой стопой, несмотря на полноту, осмотреть самой все углы, потому что за дочку ручатся не смела, а, вернее, могла, пожалуй, ручатся, что, когда представится возможность, устроит выходку, а когда услышит шёпот, подкрадётся и подслушает.
– Нет, её ещё нет, – отозвалась она, улыбаясь и садясь напротив казначея, – но только что-то не видать: наверное, укладывает волосы!
– Воспользуемся этим и поговорим, сударыня, – изрёк, поклонившись, казначей. – Не нужно вас спрашивать о хорошем отношении к вам Ордена? Мы уверены, что вы служите ему верно, как сестра, и служить будете дальше.
– Однако и клятвой, и благодеянием связана, – воскликнула Носкова.
– Поэтому у нас с вами секретов нет, мы доверяем вам, и, когда нужно, мы идём непосредственно к вам, как сестре, говоря: необходимо сделать это…
– Приказывайте, милостивый господин! Приказывайте, лишь бы сил хватило.
Вдова испытующе смотрела на страшного монаха, который всё улыбался ей жёлтыми зубами и синими губами.
Он уже собирался начать дальше говорить, когда из других дверей показалась Офка, наряженная, как для костёла в праздничный день: распущенные волосы, от которых расходился аромат дамасского розового масла, зелёный венок на голове, в белых руках она несла серебряную миску, а на ней свежие и сушёные фрукты, бутылка вина и кубок.
Шла прекрасная кравчая, зная, что ей это к лицу, приклоняя головку, складывая губки, выставляя идеальные руки все в кольцах и браслетах, показывая ножку из под платья, обутую в синии башмачки со шнуровкой и золотыми ветками. Шёлковое платье на ней складывалось пристёгнутым в светящиеся фалды поясом, а на шейке передвигались цепочки, кораллы, и янтари. Покачала головкой, словно ей мешали волосы, но на самом деле, чтобы шейку ту белую лучше на восхищение свету открыть. Кораллы, цепочки и янтари служили только, чтобы слоновая кость той точоной шейки казалась более ясной.
Казначей, увидев её, в немом изумлении какое-то время смотрел на девушку, не в силах оторвать от неё глаз. Она подошла к столу, делая нижайший поклон; затем выпрямилась и те дары подала монаху с улыбкой.
Мать тем временем, взяв со стороны маленький столик, сама перед Мерхеймом его поставила; на нём спокойно поместили поднос, чтобы крестоносец распоряжался, как хотел. Известно наверняка, что сладости он любил.
Однако сначала он больше осматривал Офку, чем фрукты, и, рукой машинально потянувшись к бутылке, держал её неподвижно. Осматривал до избытка интереса эту недавно расцвётшую розочку, которая, чувствуя его взгляд, от радости и гордости горела и улыбалась.
– Королевский кусочек! – шепнул он едва слышным голосом, а скорее, пробормотал, казначей.
Затем ей мать что-то шепнула на ухо; Офка ещё раз грациозно поклонилась и как птичка улетела.
Монах сидел задумчивый.
«Чего такая женщина, если бы ум имела, достичь не сможет?» – пробормотал он сам себе.
– Пани Барбара! – сказал он громче. – Пришло наконец время, когда вы можете отблагодарить Орден за опеку… послушайте меня. Во время войны женщины могут многое, потому что на них никто не смотрит…
Носкова зарумянилась.
– Я вас слушаю, – сказала она.
– Что вы будете делать для Ордена, – продолжал казначей, – то вам зачтётся у Бога и у него. Время сейчас необычное и необходимо прибегнуть к необычным способам.
Монах наклонился почти до уха красивой вдовки, которая слушала с напряжённым вниманием и сверкающими глазами.
– Пани сестра! – сказал он, заслоняясь рукой. – Мы должны в Польшу отослать важные письма… У нас нет того, кому можно их поручить, мужчин грабят и вешают, трудно даже нищему туда пробраться.
Для этого нам нужны женщины. Понимаете?
– И вы хотите меня с письмами отправить в Польшу? – прервала Носкова, невольно заломив руки.
– Нет причин тревожиться! – молвил Мерхейм. – Во-первых, вы будете иметь охранный лист, потом – вы женщина, далее, ваше неумолимое обаяние, которое обезоруживает людей, потом – ваша ловкость… наконец, у вас будет хороший проводник, о котором я вам расскажу позднее.
Вдова напряжённо посмотрела ему в глаза.
– Справлюсь ли я с этим?
– Кто же, если не вы? Слушайте меня, потому что речь о великих вещах. С хитрыми людьми нужно хитро начинать. Оружие оружием, а голова ещё больше него значит… Нам необходимо знать о передвижениях неприятеля, иметь там кого-то своего… Ваша поездка никому удивительной не покажется: вы польского рода, к своим возвращаетесь. «Почему сей-час?» – кто-нибудь спросит. – А ну, вещь ясная! Исход войны неопределён, вдруг вторгнутся дикари Витольда под Торунь, в Торунь. Вы не хотите дочку и себя на милость татарскую отдавать, вы желаете спокойно в Польше пересидеть бурю.
Он улыбался.
– Не правда ли? Или ж не поверит тут каждый легко, что вы эту прелестную ягодку хотите в безопасном месте иметь? Что странного в том, при каком дворе вы найдёте себе там приют?
– При каком же дворе? – спросила заинтересованно Носкова.
– При княжеском. У Мазовецких! – Под опекой княгини Александры Ольгердовны, – добавил, усмехаясь, казначей. – Ведь место хорошее? Там обо всём вы будете знать, а оттуда нам доносить.
– Сама я не жалею, – сказала Носкова, – с Офкой беда. О! С этой девушкой и сидеть трудно и ехать небезопасно. Каждому на глаза попадает, и самовольная: что ей в голову придёт, то сделать готова.
– Гм! Гм! – едва слышно произнёс казначей. – А ну, её тоже использовать можно, только бы суметь! Она из сердца каждого добудет тайну. Перед ней запел бы человек про смертный грех. Одна такая Офка на свете. И разум у неё не отсутствует.
– Если бы столько степенности имела! – вздохнула мать. – Но это огонь и сера.
– Других она спалит, – сказал, смеясь, казначей, – а ей ничего не будет. Я за неё не боюсь и вы не должны бояться, скорее за тех, что с ней встретятся.
Носкова, опёршись на руки, молча размышляла.
– Тяжёлое дело, тяжёлое!
– А что же лёгкого, когда много стоит. Золото тоже тяжёлое, потому что дорогое. Послушайте меня хорошо. Письма у нас срочные, важные для Ордена: никому мы их не поручим, кроме вас.
– Далеко ли вести их?
– В Мазовию, – ответил Мерхейм, – к Ягайловой сестре, которая к нам из всей родни больше расположена, хотя не всегда это показать может. Вы отдадите ей письма, а сами останетесь на дворе.
Говоря это, он налил себе вина в кубок, и, поднимая его, воскликнул:
– Ваше здоровье, пани Барбара! Здоровье ваше и прекрасного цветка, который вы вырастили: пусть цветёт на вашу радость. Ваше здоровье, пани сестра!
Носкова низко поклонилась, немного смущённая. Было понятно, что отказать она не смела, а путешествие ей не очень было по вкусу. Что же ей было делать?
– Дай только Боже, чтобы нам удалось пройти счастливо, – сказала она, – в такое военное время; две бабы, где скопление чужих солдат, а они люди, что жизнь ни чтут, ни уважают.
– Вы не будите одни. Сейчас о проводнике, о духовном муже… мы поговорим, а для охраны всё-таки двадцать вооружённых воинов с охранной грамотой это даже более чем.
– Откуда же их взять? – воскликнула Носкова. – Сейчас и с людьми трудно.
– Найдутся, найдутся! – молвил, смеясь, Мерхейм. – У нас в замках легко наберётся таких незаметных и мудрых парней; плащи побросают, серые кубраки наденут, с поляками по-литовски говорить будут и на крестоносцев «собак вешать». И в чем же потом вы виноваты, когда они, презренные, по одному сбегать к нам начнут и приносить от вас тихо слово?
Он начал смеяться, смотря на Носкову.
– Война, сестра моя, – молвил он, – имеет свои правила, нам следует знать обо всём, даже как король спит и не приснился ли ему его Перун. А тем временем на дворе княгини Александры будет сестре как в раю, за это великий магистр ручается, и я… Кто же знает, какому князику Офка приглянётся. Почему нет? Не так ли?
– А что мне до этого? Хоть бы я за ней кубышку золота дала, и то её не возьмут к алтарю, – воскликнула Носкова.
– Э! С кубышкой золота, сестра моя, они берут и не такие розовые цветочки, как она. Через Офку ты сможешь знать всё, что захочешь, через неё сможешь выйти хотя бы до короля. А! Если бы она язычнику голову заморочила…
– Этого ни себе, ни ей не желаю, – сказала Носкова, – попасть на людскую зависть и языки, Боже упаси!
– Вечно вы там с ними жить не будете; война окончится, возвратитесь домой, а то, что было… в воду!! Для Ордена вы там потребны и многое можете учинить: таких четверо глаз десяток мужских стоят.
Казалось, что Носкова ещё колеблется.
– Должно быть так, как мы говорим, – кончил казначей живо. – Я везу вам приказ великого магистра, а за вашей безопасностью следить будем, потому что вы для нас дороги. Письма важные; если послы короля Сигизмунда ничего не сделают, чтобы войну замедлить раньше, чем нам больше подкрепления придёт из Германии, это может сделать на брате княгиня Александра. Она будет недалеко от дороги и лагеря Ягайлы, заедет к нему, либо он к ней. Вы, несомненно, короля увидите.
– Мне неинтересно на него смотреть, – отозвалась Носкова.
– Разумеется, вы увидите его и опишите нам через посланца каждое слово, каждую складку на его лбу. Пусть бы старик и Офку увидел, у него олоферновские страсти, а из неё была бы Юдифь!
Он поднял руку вверх, потом посмотрел на смутившуюся торговку, и из кубка медленно выпил вино.
– Тихо! – оглядываясь, воскликнула Носкова. – А что если девушка это услышит? Она с ума сойдёт. Ей только это и нужно, чтобы голова пошла кругом. Её следует непрерывно тушить, не разжечь! Вы не хотите моего несчастья!
– Счастья, пожалуй! – прервал Мерхейм. – Всё бы христианство как героиню её славило, если бы спасла его от хитрого врага.
Носкова беспокойно оляделась, держа пальцы на устах. Монах смеялся.
– Не бойтесь, – сказал он, – между тем, речь идёт о письмах и о новостях: слуг мы вам подберём…
Весь разговор вёлся тихо и вблизи от наполовину прикрытой двери спальни. Ни Носкова, ни Мерхейм не заметили, что девушка, которая подав вино и фрукты, ушла, потом, унося платье, подкралась за приоткрытую дверь и подслушивала. Может, не все слова матери она могла уловить, но то, что говорил казначей немного громче, ей легко было подслушать. Носкова и казначей молчали, когда послышался шелест платья из-за двери и Офка, смеясь и хлопая в ладоши, испугав мать, вбежала в комнату. Она стояла напротив матери, по очереди смотря на монаха и на неё.
– Матушка! – воскликнула она. – Я всё слышала! Я всё знаю и сердце моё скачет. Мы поедем, матушка, поедем.
Встревоженная и гневная Носкова с грозным лицом обратилась к дочке, делала ей знаки, чтобы молчала. Казначей смеялся, полный радости.
– Вот это мне женщина! Вот мне Юдифь, – крикнул он, – это мне верный слуга Ордена, не боится ничего, готовая и в огонь, и в воду. Бог тебе за это воздаст!
– А! Я? Хоть завтра на коня и в дорогу! – отозвалась она весело. – Мама, в дорогу! Я до сих пор нигде не была, один раз только в Мальборге у Божьей Матери и в Тухоле. Я здесь уже задыхаюсь в этих стенах, за которыми света не видать. Мы поедем великолепно, по-княжески, в окружении двадцати вооружённых слуг, по-княжески, на княжеский двор к славной княгине, ягайловой сестре. За это стоит великому магистру ноги целовать.
Она подскочила, хлопая в белые ладоши.
– На коня! В дорогу! Лошади я не боюсь, воинство меня не пугает, а увидеть необъятный свет – это восторг! Мама! Князей, королей, княгинь, баронов, дворы, замки…
Искоса поглядела она на восхищённого ею Мерхейма, который гонялся за ней глазами.
– За письма, – прошептала она, – вы можете не опасаться, я положу их под платье; а ножик всегда у пояса ношу: если кто бы посмел прикоснуться – убью!
Говоря это, она сделала рукой движение, как если бы действительно хотела ударить в сердце.
– Ради Бога! Эта девушка – королева! Это деликатес! – крикнул, вставая, казначей. – Она всё с полуслова понимает и ничего не боится. У нас нет лучшего посла, чем она.
Носкова с некоторой гордостью поднялась, забывая об опасности, схватила её за голову и поцеловала в лоб. А девушка целовала ей руки.
– Едем, мама, едем и вы увидете, что ангелы проведут нас безопасно и лошадь в дороге не застрянет. Никто не посмеет нам ничего учинить! Пока мы на земле Ордена – мы немки, выезжаем за границу в Польшу – мы польки. Я уже умею такие красивые польские песни грустно тянуть, что их слушать невозможно.
Уже вся воспламенённая надеждой той поездки, Офка, не обращая больше внимания на достойного казначея, летала по комнате, во всех зеркальцах разглядывая себя.
– Вы видите, сестра Барбара, – промолвил в конце Мерхейм, – что девушка совсем не боится путешествия, а вы опасались! Итак, мы пока сначала уложим все вещи, только бы ничего на завтра не осталось. Двадцать слуг мы вам пришлём, за которых мы ручаемся. Из местных ни одного не возьмём, дабы не получилось, что они скинули монашескую одежду. Мы приведём их из Бальги, Эльблонга, Грудзандза и свяжем их сильной присягой. Возниц и карету вы найдёте дома. Также нужно женскую одежду и вещи взять в достаточном количестве, чтобы иметь в чём появиться на княжеском дворе. Эскорт и письма я вам привезу, но о письмах живая душа знать не должна, а доставить их нужно никому иному, кроме самой княгини, и так, чтобы свидетелей при этом не было. Подарки для неё магистр пришлёт; они никогда дела не портят: с голыми руками даже холоп в суд не ходит.
Казначей налил себе новый кубок и осмотрелся: Офка жадно его слушала.
– Подайте-ка второй кубок для матери, – произнёс он, – пусть хоть капельку с сахаром выпьет: это ей дух подкрепит.
Офка сразу закружилась и прибежала с венецианским прозрачным стаканчиком, по сторонам которого, как нити, вились белые стеклянные жилки.
Казначей налил немного вина, торговка из стоящей мисочки взяла кусочек сахара, и с ним, заслоняясь рукой, лениво и неохотно выпила чуть-чуть вина.
– Значит, всё хорошо, – молвил крестоносец, – но мы ещё одной вещи не коснулись: сейчас о ней начну. Будете думать только о хорошем, ибо я вам одну неожиданную, но милую новость принёс… Увидите.
Носкова как-то задумчиво и мрачно посмотрела, а Офка, опережая её ответ, быстро воскликнула:
– Пусть ваша милость не обращает внимания, что матушке поначалу так грустно. Она так всегда в начале принимает, но потом и сама будет рада! Как в карету мы сядем и в поля выедем широкие… в мир, порадуется её душа! Она этого ещё не видит, а у меня уже всё перед глазами. Шумят леса, золотятся поля, тянутся белые крылатые облака, пенятся реки… ржут кони, а мы постоянно летим дальше, в мир, в мир!
Крестоносец слушал обрадованный, глаза матери также засмеялись.
– Теперь, – вымолвил он, – пусть Офка идёт собираться к путешествию, а мы ещё должны немного поговорить, буквально два слова.
– Которых мне слышать не полагается? – смеясь, прервала девушка. – Пусть ваша милость будет уверена, что я сама до них додумаюсь, не слушая… Итак, я иду.
Она низко поклонилась и исчезла.
– Ещё одно дело, – проговорил казначей, – но не знаю, как его коснуться.
