скачать книгу бесплатно
Магистр Ульрих начал присматриваться к старику, который под воздействием угрозы набирал серьёзность и величие.
Это был уже не тот, кто минуту назад был согбенным и покорным старичком, перед могуществом магистра склонившим голову: он поднял голову и глаза смело устремил на Ульриха.
– Отправляю тебя в тюрьму и на пытки, – сказал магистр.
– Ты господин, – изрёк священник, – действуй.
Оба стояли в молчании, меряя друг друга взглядом; мгновение магистр, казалось, колеблется.
– Я прощу вам, если поведаете, что делает король? Где лагерь? Где Витольд? Идут ли силезцы, чехи и моравы на помощь? Сколько хоругвей наёмников?
Возмутился старик и сделал движение.
– Магистр! – воскликнул ксендз, поднимая вверх руку. – Делай же слабым, что хочешь… Ни короля Ягайлы и его хоругви, ни князя Витольда с его русинами и татарами можешь не опасаться. Я тебе расскажу о других врагах, более опасных, которые победят Орден и повергнут.
Магистр стоял изумлённый.
– Не те войска, но небесные заступники выйдут против вас, с архангелом Михаилом, как раньше, против мятежных ангелов. Убьют вас не стрелы неприятеля, но грехи ваши…
Ульрих, не открывая уст, слушал, поражённый.
– Да, – продолжал старичок, волнуясь всё больше. – Вы называете себя христианским Орденом, а духа Христова не имеете… только сатанинскую гордость. Не с язычниками вы воюете, но добиваетесь могущества и богатств для себя; не в смирении и послушании вы живёте, но в роскоши и изнеженности, не в любви, но в ненависти и ссорах. Ваши грехи являются вашими врагами, которые вас победят.
Ничего не сказав, магистр хлопнул в ладоши и на пороге показался монах.
– Отдайте этого проповедника кнехтам! – приказал он. – Нужно чтить облачение священника. Это птичка дорогая и необыкновенным духом согретая, нельзя его бросать в любую темницу… следует почтить… как следует. В конце концов свободен склеп Витольда? Там, где сидел господин его, позволит себе старичок отдохнуть. Там ему будет удобно и безопасно…
Он говорил это с насмешливым выражением, когда кнехты уже показались на пороге, а за ними заранее ожидающий ключник с кошельком у пояса.
– Отдайте ему каземат Витольда, – добавил магистр, – ведь это недалеко от костёла, будет возможность молиться, слушая колокола.
– Бог заплатит! – проговорил старичок, опёрся на посох и вышел.
Кнехты с насмешками повели его между собой с обеих сторон. Впереди шёл ключник, иногда оглядываясь. Они вышли во двор, в котором было уже темно и пусто. Здания стояли чёрные и почти везде были погашены огни, только кое-где за шторами блестел тусклый блеск лампы. На чёрном небосводе спокойно поблёскивали звёзды.
С покалеченной ногой старец едва мог медленно передвигаться, поэтому кнехты толкали его и тянули, так как ключник их опережал. Так они приблизились почти вплотную к Гданьской башне, где был вход в подземелье, пекарню и кухню, и спустились на несколько ступеней в глубину. Ключник сначала зажёг лампу в помещении стражника. Грубые и ничем не покрытые стены подземелья выглядели мрачно… ещё страшней выглядела окованная тяжёлая железная дверь, запертая задвижкой, в которой за решёткой на петлях было видно маленькое окошко.
Хотя ключник огромными руками, навалившись и напирая собой, нажал на дверь, не мог сдвинуть, пока не помог кнехт, и двери на заржавевших петлях, наконец, подались. За ними показался узкий проход, справа и слева были две тесные каморки, вероятно, для стражи.
Тут же напротив другую дверь, обитую железными бляхами, открыл уже страж и сам опередил пилигрима, осматривая затхлый каземат.
Это помещение было наполовину в земле, с одним окном, повсюду обитое толстыми деревянными балками, которые железными переборками были прижаты к стене. Из таких же балок состоящее ложе, пустое, холодный кирпичный пол, засыпанный пылью и землёй – и больше ничего не было.
Ключник осмотрелся, ибо ни жбана с водой, ни соломы на ложе не было.
– На ночь и так хорошо, – пробормотал он.
Утомлённый ксендз уже припал на ложе, не прося ни о чём, не говоря ничего, опустивши глаза, молился. Кнехты глядели на него с интересом; поглядел на него и старый ключник. Затем все вернулись к двери; последним вышел страж и на двери опустил один и второй ригели. Темнота окружила старца и нескоро немного ночных сумерек он увидел сверху, в решётчатом окне.
– Благодарю Тебя за всё, Боже! – прошептал он, складывая уставшие члены на досках.
Когда с покорностью заключённый шёл на отдых, в палате великого магистра ещё царил шум и увеличился после ухода старичка.
Кроме Ульриха Юнгенгена находился здесь комтур, прибывший из Тухола, Швелборн, в. госпиталит, который принимал пилигрима, и великий комтур, Куно фон Лихтенштейн. На столе можно было увидеть серебряные и стеклянные кубки с вином, чаши, полные миндаля, изюма и инжира. Великий магистр сидел задумчивый, другие прохаживались и вели оживлённый разговор.
– Я сразу в глазах этого хитрого змея прочёл, – говорил госпиталит, – что не благочестие его сюда привело.
– Да это понятно, что не просто так притащился, – запальчиво добавил Швелборн, – мой конь тоже почуял в нём врага, когда ему ногу придавил в воротах.
– Ягайло нужно знать, – сказал Ульрих, – и весь этот род литовских кунигасов… которым никогда нельзя верить. Давно ли этот Витольд, когда мы крепость у Дубиссы возводили, дерево нам из своих лесов велел возить и собственных плотников присылал в помощь?
– Может, для того, чтобы они ему донесли, где будет легче войти к крепость, – насмешливо добавил Швелборн. – Ядовитый змей!
– Старого шпиона завтра на ложе взять и потянуть его верёвками хорошенько, чтобы суставы повыскакивали: всё расскажет.
– Шпион, это явно! – молвил Лихтенштейн, великий комтур. – Признается или нет, сомневаться в этом не приходиться. Наши крепости и города переполнены ими… так что нищих, даже не спрашивая, вешать прикажу, потому что в их лохмотьях измена ходит…
– Не сегодня завтра начнётся война и на это есть знаки, что всегда ей предшествуют, – прервал великий магистр, – поэтому мы должны быть готовы вступить в бой по первому призыву. Из Чехии и Моравии в Польшу потянулись наёмные полки. В Мазовии для войск очищают дороги в лесах. Король с Витольдом и мазовецкими князьями постоянно собирают советы.
– Богу пусть будет слава! Слава Богу! – взорвался Швелборн – По крайней мере мои мечи наконец кровью окрестятся. Я их для такого случая давно храню! Война! Мы-то к этому тоже готовы… Все комтуры ждут приказа, в Хелминской земле в замках смотрят только на бланки и подстерегают, скоро ли первое зарево покажется: побежим в бой веселее, чем парни на танец!!
– Дай-то Боже! – сказал великий магистр. – Ибо о мире говорить уже не приходиться… ни ждать его. Меч должен решить.
– И кровь! – добавил Швелборн. – Пусть это однажды закончится и пусть нас разделят пустыни.
Магистр Ульрих вздохнул.
– Мы всё кладём на чашу весов, – проговорил он, – рискуем многим!
– С нами Бог! – воскликнул Лихтенштейн. – Бог Дружин с нами. Мы же сюда привели веру и свет… это варварство необходимо однажды истребить и землю, римскими папами и императорами нам данную, нам принадлежащую, нашей кровью запятнанную, занять бесповоротно. От этого народа нельзя добра ждать. Он упрямый и дикий, уничтожить его; пусть придут наши из Германии и заселят новый край. Нам тут лучше будет, чем кое-где на песках и дюнах; тут земля Обетованная, молоком и мёдом налитая, немцы ей только нужны, и она зацветёт. Та дичь навеки останется дичью.
Ульрих вздохнул снова.
– Это правда, о чём говорите, – вставил он, – а всё-таки есть столько жалоб на нас, что вместо того чтобы крестить, мы истребляем людей, что новых поводов давать не следует.
– Чем же нам эти крики вредят, чем они нас волнуют? – закричал Швелборн. – Ego te baptizo in gladio! Самая безопасная вещь, потому что отступничество уже невозможно, а душонка спасена.
Рассмеялись все, кроме магистра.
– Жребий войны – неопределённый, – прошептал он.
– Только бы война! Только бы наконец войны дождаться, – крикнул Швелборн, вытягивая руки вверх, – только бы выехать в поле, остальное свершится. Могут они против нас устоять? Что же такое витольдово войско: дикари с дубинками, наполовину нагие, татары и русские, у коих железа не хватает не только на груди, но даже в руках… Лучше вооружёно войско Ягайлы, но и этого мы не боимся… Они не способны.
Лихтенштейн приблизился к великому магистру.
– Я уверен, что никем пренебрегать нельзя, – сказал он тихо. – Нужно послать к чехам и моравам; они хоть говорят подобным с поляками языком, но с немцами живут и братаются. Есть между ними такие, которых можно получить. Пусть они прибудут… Конечно. Дойдёт до боя, пусть встанут в строю, а начнётся хорошая битва, будут знать, что делать.
Все в знак согласия покачали головой.
– Это-то вещь как раз выполнима, – ответил магистр вполголоса. – К Яну Сарновскому, который приведёт наёмный отряд чехов и моравян, послали, и согласие его получили: или против них повернёт, или совсем биться не будет.
Тихим бормотанием все объявили, что это хорошо.
– Против такого неприятеля, как Ягайло, все средства хороши, – молвил магистр, – потому что и он не иные использует. Против язычника также разрешено искать всякие способы, лишь бы от этой мерзости землю очистить, а кто они такие, что смеют бороться против креста, если не язычники?
– Хуже язычников, – вмешался Швелборн, – потому что переодеваются в одежды христиан, чтобы им вредить. Из язычника христианин быть может, из этих людей – никогда ничего хорошего.
Так запальчиво уносясь и выкрикивая, сидели они долго, пока магистр не встал. Время было позднее, поэтому все начали прощаться, и остался один магистр, призывая прислужников, дабы велеть им приготовить ему на ночь постель.
Рядом с комнатой, в которой происходило это шумное совещание, была спальня магистра, вроде кельи монаха, но по-княжески нарядная и излишне обставленная для удобства. Тут, стянув верхнее одеяние, Ульрих хотел уже отправить службу, когда слуга прошептал ему какое-то слово, и магистр накинул плащ, хотя по лицу было видно, что не с радостью это делал.
На пороге первых палат, которые только что опустели, стоял человек в монашеской одежде, с отвратительным лицом, с косым взглядом, потирая руки и заранее покорно склоняя голову.
Способ, каким он приветствовал магистра, позволял угадывать в нём одного из сановников Ордена. Был это, однако, казначей Томе фон Мерхейм, муж, славящийся хитростью, неразговорчивый, скрытный, но имеющий на всех немалое влияние. Не нравился он великому магистру из-за несхожести их характеров: один был рыцарем, другой – змеёй. Но он должен был уступать, испытав плоды его советов.
Мерхейм был лысый, бороду имел редкую, зубы жёлтые и испорченные, кожу лица обезображенную красными пятнами.
Вся его фигура вызывала отвращение.
– Мне нужно сказать вам слово, – прошептал он, приближаясь, – а ваша милость должны меня выслушать, ибо я полагаю, что не без значения и не без пользы это будет.
– Время позднее, – изрёк магистр.
– Другого мы не имеем, – молвил с настойчивостью Мерхейм. – Днём вас люди отвлекает и днём явные следует дела улаживать, а ночью – тайные. Я знаю, что вы предпочитаете за врага браться рыцарским оружием, что в вас отвращение будит, когда к обману нужно прибегать, но мы ничего оставлять не можем. Воспользоваться слабостью врага – в этом весь смысл.
Магистр казался скучающим, сиел, кутаясь в плащ.
– Вы говорите, – сказал он тихо, – Сарновского согласно вашему совету купили. Чего же ещё вы хотите?
– Это ничего ещё, – изрёк, потирая руки, Мерхейм, – малая польза и неопределённая. Даю вам совет лучше. При дворе Ягайла мы имеем наших: его необходимо знать. Идёт он, королеву Анну оставив в Новом Корчине, по-видимому, не с большой охотой, но подталкиваемый своими и видя, что не избежит войны. Подозрительный и ревнивый, склонный к любви и полный суеверий, почему не воспользоваться этим?
– Нам-то что до этого? – спросил магистр неохотно.
– Вы знаете, что эту святую женщину Ядвигу, первую его жену, подозревал ведь! Анна Цылийская некрасива, но ещё молода, почему бы на неё ловко возведённое подозрение упасть не могло?
– Но что же нам до этого? Что нам до этого, повторяю? – отозвался Ульрих.
– Как что? Огнём будет жечь его глупая ревность, – молвил Мерхейм. – Покинет лагерь, войска, войну, и поручит следить за супружеским ложем.
– А как же это подозрение зародится? – спросил Ульрих.
– Нужен тот, кто умеет его возвести, а никто лучше этого не достигнет, чем женщина… Что же вы скажете, если бы она ему колдовство какое сотворила или напиток какой… а мы избавились от врага, лишь бы на славу Божью работать спокойно.
С презрением посмотрел магистр на смеющегося казначея.
– Темно мне это как-то, и, скажу правду, грязно и черно выглядит, – ответил магистр, – с оружием в руках бороться и жизнь отдать, это я понимаю, но так…
– Так это не ваше дело, – поспешил казначей, – и вам не годится вмешиваться в это. Речь о том, чтобы вы дали молчаливое согласие: возьмётся за это за грехи свои кто-то другой…
– За что? – спросил магистр.
– За всю работу… выбор людей, без которых не обойдётся, управление сетью, дабы рыба попалась, вытягивание на берег, и остальное.
Он взмахнул рукой.
– Ну и что же мне до этого, хотя бы его даже не стало? – неохотно вскричал магистр. – Неужели там нет ни воина Витольда, ни мазовецких князей, рыцарства, и воевод?
– Но вождя убрать в минуту борьбы или его споить и голову ему заморочить. Разве мало? – молвил Мерхейм. – Здесь речь о судьбе Ордена! Ваша милость знает одно: идти в поле и биться; но в поле всякое бывает. Обещают нам все, а много из них выстоит? Король римский Сигизмунд на двух тронах сидит; венгры войну объявят и не придут, другие спрячутся. Орден имеет силы, но равные ли тем, с коими будет бороться? Я не знаю. А знаю то, что чаша весов не довешивает, бросить на неё или бутылку с напитком, или женщину, или сатану, любое на нашу сторону наклонит. Долг наказывает Ордену.
Глубоко задумавшись, сидел магистр, как бы взвешивал услышанные слова.
– Почему же вы тут не были пару часов назад, – сказал он, – и не слышали, что мне тут какой-то старец бросал на голову? Заволновалась душа моя, слушая, и приказал я его запереть в каземате, а слов его забыть не могу, так как его устами говорил Бог, или он сам; слова эти были великие и как свинец и камни на душу падали. Говорил, – тут магистр встал, взволнованный, – говорил, что Орден погибнет от собственных грехов, ибо креста, что мы носим на груди, нет в сердце. Кто же знает, не воюют ли против нас вины наши?
Казначей начал иронически улыбаться.
– Для Ордена, – вскричал он, – я охотно возьму грех на свою душу! Орден… для меня и для вашей милости должен быть всем. Грешный сегодня, завтра может стать чистым, и в живых его поддерживать вынуждает обязанность и присяга. Что до того, когда мы потеряем святость? Повторяю: я беру грех на душу, буду гореть в аду, но Орден нужно спасти.
– Кто же вам сказал, что Орден может погибнуть? – вопросил магистр, поражённый.
– Не следует заблуждаться, – понизив голос, добавил казначей, – пусть другие силу Ягайло и Витольда умаляют и в неё не верят, мы между собой её оценим. Стянувши до последнего комтура и кнехта против Мазовии, Литвы, Жемайтийи, смоленчан, русинов и их союзников, нас слишком мало. Говорят, соломенное это рыцарство, а наше железное; но двадцать соломенных железного повергнут. Ордену грозит уничтожение, я спасти его хочу, хотя бы рискуя потерять душу.
– Не верю в гибель! – прервал магистр.
– Вы верите в опасность, а разрешите мне спасаться как я умею. Чем нам повредит, если несколько слёз от потока крови могут избавить.
– Только бы не грязью! – изрёк Ульрих.
– Да хотя бы навозом! – сопротивлялся казначей. – Вы хотите сорок тысяч золотых дать Сигизмунду, чтобы он им объявил войну? Возьмёт он их, но войну не объявит. Вы даёте Сарновскому за измену, а он возьмёт и предаст вас, а я ему сатану подошлю, и этот лучше мне поможет, чем короли и вожди. Свернётся ужаленный Ягайло, будет суматоха у его постели, в шатре, в лагере с припасами, не считая того, что нам будут доносить о каждом королевском стоне.
Магистр в молчании отступил на несколько шагов. Казначей смеялся.
– Я уже от вас не прошу ничего, кроме кивка головы, можете ни о чём не знать, от всего умыть руки и даже гнушаться этим, лишь бы я знал, что не самовольно так поступил.
– Я очень хвалю ваше рвение, я равняюсь на него, – сказал магистр, – но, брат мой, тот Орден, который вы хотите сохранить, будет иметь пятно на белом плаще.
– Мы сделаем ему новые плащи, – воскликнул с насмешкой Мерхейм.
Он вытянул обе руки к Ульриху который отступил к спальне и стоял на пороге задумчивый.
– Когда вы были когда-нибудь на охоте? – спросил он медленно.
– Как это?
– Бывали вы на охоте? – протянул магистр. – Часто случается на ней, что медведь человека возьмёт под себя, прибегут спасать стрелки, выстрелит неумелый арбалетчик или пустит пулю и убьёт человека вместо медведя. Брат мой, лишь бы вы не были этим арбалетчиком.
– Когда бы я был им, – холодно изрёк казначей, – не стрелял бы, а на своё месте самого ловкого послал.
– Вы стоите на своём? – спросил Ульрих.