Твоя Мари. Дневник. Часть 1

Потом мы… черт, даже словом таким называть как-то неудобно – это не секс, а что-то…

– Ну, скажи мне хоть раз… – стонет он, одной рукой держа меня за шею, а другой прижимая к себе снизу. – Неужели так тяжело? Просто возьми и скажи…

Чувство идиотского противоречия заставляет меня промычать что-то типа «я тебя, сука, ненавижу». Он идет ва-банк, благо, руки мои надежно зафиксированы, и ничего я ими не смогу сделать – ненавижу, когда меня целуют в лицо, едва прикасаясь губами к коже, никому не позволяю… Господи, да за что же мне это все?!

Кстати, о рисунках – он иной раз делает такие сумасшедшие коллажи из фоток… И вот я как-то сдуру выложила в ЖЖ такой… И что я вижу через месяц, роясь по форумам? Правильно – мою фотку в объятиях Дэна в качестве аватарки у какой-то сопли! Я почувствовала себя так, словно с меня кожу содрали, честное слово. Поэтому теперь мой ЖЖ в режиме «френд-онли».

Таких картин я нарисовал на ее теле сотни, иногда, под настроение, разрисовывал ее красками с ног до головы, но почему-то почти не снимал этот боди-арт, на снимках все выглядело хуже, чем вживую. Я выставлял Мари в самые немыслимые позы и рисовал, рисовал… Она всегда удивлялась:

– Не понимаю, ты зачем в медицинский-то пошел? Чтобы иметь возможность безнаказанно резать неподвижные тела? Тебе же в академию художеств надо было, неужели никто этого не говорил?

– Да брось ты, Машка, какая академия художеств, – короткими набросками воссоздавая на листе силуэт ее спины, улыбался я, польщенный ее словами. – У ребенка врачей редко бывает выбор. Мы всегда продолжаем династию.

– Но ты ведь мог нарушить это правило. Не крепостное право же…

– Право-то не крепостное, а вот родители бы точно не одобрили. И потом, мне все нравится, я люблю свою профессию, а рисовать можно и в свободное время.

До сих пор, натыкаясь где-то на очередную папку с рисунками, я испытываю физическую боль от потери. От Мари у меня остались только эти рисунки…

«Я часто думаю – а почему вообще мы оказались вместе? Почему, как вышло, что я подпустила Дениса так близко, хотя не хотела? Не вру – совершенно не собиралась ничего с ним иметь. Мне казалось, что отношения с ним – сплошная эмоциональная боль, вокруг него всегда будут виться другие женщины, а я не смогу этого терпеть. И дело не в том, что я не уверена в себе. Я просто не хочу растрачивать себя на такие вещи, как ревность. Такой странный способ самоубийства – пусть и в фигуральном смысле. Нет, я не хотела страдать из-за мужчины, даже если этот мужчина – Денис.

Я уклонялась от его попыток перевести наши отношения в какую-то более серьезную плоскость, не соглашалась ни какие-то свидания. Правда, не считала таковыми походы в театр, например – моя мама часто приносила билеты на самые модные спектакли или на те, где участвовали гастролеры из столицы, и мы с Денисом непременно их посещали. Но – не больше. Он провожал меня до дома и уезжал, а я не интересовалась, куда он едет.

Не скрою, узнать, что он встречается с кем-то, было бы больно. Но и убиваться по этому поводу я тоже не стала бы, слишком уж не хотелось этой боли.

Я и переспала-то с ним в первый раз исключительно из любопытства, удивив даже себя этим шагом. Он был моим первым мужчиной, но я у него явно не была дебютом – мне почему-то сразу так показалось, а позже Денис это подтвердил. Но какая, в сущности, разница, если я не собиралась выстраивать ничего серьезного? Такая вещь, как секс, не стояла в числе моих приоритетов и не являлась чем-то определяющим.

Мы стали делать это время от времени, я вообще не придавала значения этим постельным рандеву – ну, было и было, ничего особенного. Зато у Дениса начала съезжать крыша. Он непременно хотел какого-то развития, чего-то совсем другого, а не просто «переспали-разошлись».

Но мне, как ни странно звучит, именно такой формат отношений с ним казался наименее травматичным для себя. С ранней молодости я научилась беречь свою эмоциональную сферу от любых посягательств, так что дело тут было не в Денисе, а, скорее, в моих «тараканах». Я отлично знала, что в академии любая девчонка за такую возможность готова была бы на многое, но, возможно, именно это меня и отталкивало от Дениса. Я никогда не хотела того, чего хотели все.

И только Тема… Да, как ни странно, наручники, кляп и стек поставили все в моей голове на место. И то, что Дэн, оказывается, всем этим владел, сделало его куда привлекательнее в моих глазах. Он умел то, чего не умел и не знал никто вокруг меня.

Я с удовольствием отдала ему свое тело, по-прежнему оберегая душу и сердце, что бы он ни делал».

Иногда в шутку Мари называла то, что между нами происходило, «отношениями Шрёдингера» – они вроде как есть, но в то же время их как бы и нет. Что-то вроде происходит – но в то же время и не скажешь, что есть прогресс. Мы могли проснуться утром в одной постели, но потом неделю вообще не встретиться даже на лекциях. И было совершенно непонятно, кто мы друг другу, а я вдруг захотел определенности.

Мари почему-то никак не соглашалась сделать наши отношения чем-то постоянным, как будто боялась, что я стану посягать на ее свободу. Это было странно и очень обидно – как будто я ее недостоин. Иногда меня настолько переполняла эта обида, что, проводив Мари домой после театра, например, куда мы с ней ходили довольно часто, я ехал в общагу академии и там без помех получал все, чего мне не давала она. Уж не знаю, была ли Мари в курсе этих моих поездок, но, во всяком случае, она никогда ничего мне не говорила на эту тему. Наверняка до нее доходили слухи – девки вообще болтливы и не могут удержать такую информацию, как ночь, проведенная с кем-то из однокурсников. Но то ли Мари была выше этих слухов, то ли ей просто было наплевать на меня и мою жизнь отдельно от нее. Скорее всего, последнее.

Мне казалось, что я очень мало значу для Мари – настолько мало, что, встав утром из моей кровати, она совершенно спокойно забывает о моем существовании и может даже головой не кивнуть в лекционном зале. Я никогда не садился на лекциях рядом с ней – мне нравилось видеть ее профиль и рисовать его на задней стороне тетради с конспектами. Да и Мари, похоже, не нуждалась в моем обществе – среди ее одногруппниц обязательно встревал какой-нибудь парень, непременно садившийся рядом с ней и то и дело что-то нашептывавший ей на ухо. Мари практически не реагировала – но она вообще была такая, мужское внимание ее не будоражило. Я видел, как неодобрительно наблюдают за этим девки из ее группы – у них группа подобралась женская, и любой парень из параллельной вызывал ажиотаж.

Иногда, разозленный поведением Мари, а вернее – ее равнодушием, я сразу после лекции брал ее за руку и вел за собой, тащил к себе. Мари не сопротивлялась, но порой после секса просто вставала и уезжала домой, даже не позволяя мне ее проводить. Это бесило еще сильнее – ну, что я – недостаточно хорош для нее? Почему кто-то считает подарком ночь со мной, а она вот так встает и уходит, как будто на моем месте мог оказаться кто угодно?

Да, признаю – меня женщины избаловали вниманием, а с тех пор, как я понял, что и как с ними надо делать, вообще не было отбоя от желающих. Еще до Темы, до того, как я открыл в себе это, я знал, как заставить практически любую девушку хотеть вернуться ко мне. Любую – кроме одной. И, как назло, именно эта одна была нужна мне.

Тема всё расставила по своим местам, буквально вынула из коробки пресловутого кота, и стало ясно, что он жив-здоров и даже счастлив. Тот первый раз, когда Мари позволила сковать свои руки и вставить кляп, словно подтолкнул нас друг к другу. Но с того дня я и начал ощущать, что Мари со мной не потому, что любит меня, а потому, что я могу сделать с ней то, чего не сможет больше никто. Ну, на тот момент никто…

Я не раз спрашивал у нее – ну, неужели ты никогда меня не любила? Она всегда отвечала какой-то обидной шуткой и только однажды, уже безнадежно больная, в Москве, сказала:

– Я любила тебя с того момента, как впервые увидела. А ты никогда этого не понимал.

Эта фраза так обожгла меня, как не обжигал даже кнут в руке Олега – мне казалось, что этими словами Мари содрала с меня кожу, и теперь я всю жизнь буду вынужден жить, зная, что все угробил сам.

«Больше всего, разумеется, ему нравится видеть меня в постели, в квартире запойного дядюшки – там его любимое место. Он целует меня, сначала вроде как нежно, потом уже больно, потом так, что вздуваются губы… ложится сверху и все смотрит, смотрит… когда я уже вот-вот готова заорать, зажимает мне рот ладонью.

– Тихо… что ты орешь, спятила? Подними руки…

Все, конец свободе… Руки к изголовью кровати, ноги – к противоположной спинке. Он сам эту кровать выбирал, еще смеялся в магазине – «может, примерим, вдруг неудобно?» Представляю…

– Отлично… просто отлично… Слушай, почему в таком виде ты мне нравишься больше, а? – он отходит и любуется картиной. – Ты даже не представляешь, как это классно выглядит…

Отчего же, очень даже хорошо представляю – я вернулась из Греции, у меня потрясающей красоты ровный загар… Я недавно заново выкрасилась в иссиня-черный цвет, и это в сочетании с «мокрой» химией – просто полный кайф, я даже сама себе нравлюсь.

– Так… замечательно… посмотрим, что тут у нас в шкафчике спрятано…

Я этого не вижу, слышу только, как скрипит дверь старого шкафа, где Дэн держит девайсы – чтобы Серега в обморок не падал, шкаф запирается на ключ. Что-то настроение у него сегодня игривое – похохатывает, стихи идиотские читает – где набрался народного «тематического» творчества – не представляю…

– Ну, что ж ты такая молчаливая сегодня у меня, а? – свистит что-то, разрезая воздух, и опускается мне на ягодицы с такой силой, что я вскрикиваю, и в этот момент распахивается дверь, и на пороге возникает… Серега, пьяным голосом произносящий:

– Диня, племяш, на бутылку бы… – и осекается, увидев мизансцену – на кровати голая я, растянутая и прикованная, а рядом – дорогой племянник, в руке которого арапник, занесенный для второго удара… Картина Репина «Не ждали»… – Итить твою мать! Вы что тут устроили, а?! – трезвеет Серега.

– А ну, на хрен катись! – Денис едва сдерживает смех, и в шутку же замахивается арапником на дядюшку, который, заметно струсив, выскакивает за дверь и уже оттуда вопит:

– Сатанисты, ити вашу мать!

Денис закрывает дверь на ключ и валится на меня сверху, уже не сдерживаясь:

– Урод! Испортил все! – и хохочет во все горло. – Ты бы видела его рожу, Машка… полный отпад…

– Слезь с меня, я задохнусь…

– Отличная мысль… – он встает с кровати и снова лезет в шкаф, доводя меня скрипом до истерики. – Подними голову… – черт, я ненавижу эту маску, она тесная и вообще… – Супер! Переворачиваемся… – отстегивает руки, переворачивает меня на спину, снова застегивает наручники на трубе кровати. – Ноги не буду фиксировать, ага? – он еще и спрашивает! Да что сегодня такое вообще? Целует меня в живот, и я вздрагиваю – контраст… – А ты все-таки зря оперироваться не хочешь…

– Если ты еще хоть слово вякнешь, я встану и уйду! – шиплю я, и он усмехается, поглаживая меня по груди:

– Как? Трубу вырвешь?

– Да легко!

– Ну, ты-то можешь, кто бы спорил? Что за сволочная саба мне попалась, а? Я уже и не разбираю иной раз, кто из нас кто.

Размахивается и бьет меня по ноге, по бедру. Получается очень увесисто…

Я люблю его руки, не знаю, почему, но мне нравится, когда он касается меня руками, а не чем-то там еще. Поворачивает голову набок – елки, а вот это я не люблю – когда не я контролирую его движения, а он сам управляет моей головой. Это уже не минет, а изнасилование… Слезы заливают глаза, я задыхаюсь, давлюсь, мне плохо… Что сегодня посетило моего Верхнего, какая шиза… Наваливается сверху и зажимает сосок между пальцев – больно так, что уже не слезы из глаз, а искры…

– На цветок похоже – жалко, тебе не видно, на бутон… – сука, какой бутон, к едрене-фене, когда так больно? Эстет чертов!

Внезапно он разжимает пальцы и касается губами. Становится еще больнее, но только на секунду, а потом… Вот это да… меня просто в дугу выгибает от оргазма, я даже не понимаю, что происходит, как происходит – мне просто офигительно хорошо. Я чувствую, как бегут мурашки с воробья размером, и от этого новая волна… Я сейчас собственное сердце в горле чувствую, еще секунда – и оно просто выпрыгнет…

– Ну, что надо сказать своему Мастеру за такой экстаз? – он ложится рядом и целует меня в шею.

Я не в состоянии даже дышать, не то что говорить… какие там слова – когда все так…»

Я очень злился, когда она не слушала меня и улетала летом куда-то в жаркую страну – то Греция, то Турция, то Испания. Ей категорически нельзя было находиться на палящем солнце, но Мари, конечно, плевать хотела на свой диагноз в первые годы. И только когда получила сильнейший солнечный ожог, уложивший ее в реанимацию, резко прекратила свои вояжи, стала наносить летом солнцезащитный крем, носить вещи с рукавами и зонтик от солнца. Я не мог ей запретить эти поездки – не хватало власти, что ли. Вот Олег справился бы с этой проблемой запросто, а я не мог и потому всякий раз боялся последствий – а что мне еще оставалось?

Что я пережил, когда она лежала в реанимации, даже сейчас вспоминаю с содроганием. У Мари начались проблемы с кровью, появилась пигментация, но все это было ничто по сравнению с тем, как она чувствовала себя в моральном плане.

– Знаешь, мне всегда казалось, что все это ерунда… – говорила она, прижавшись ко мне на лестнице черного хода, куда я проникал при помощи небольшой суммы денег, отдаваемых за ключ дежурному сантехнику. – Вроде как – ну, болею, что тут такого, все чем-то болеют. И про солнце не верила.

– Как ты диплом-то получила, господи, – вздыхал я, обнимая ее и прижимаясь губами к волосам, которые теперь пахли больницей.

– Да при чем тут диплом… ты же знаешь – мы, медики, самые худшие пациенты, потому что сами все знаем.

– Надеюсь, теперь ты прекратишь свои вояжи под палящее солнце? Или недостаточно пострадала для этого?

– Ну, наконец-то что-то в этой жизни будет по-твоему, – усмехнулась она, поправив наглухо застегнутый воротник спортивной кофты, скрывавший огромное пятно на груди.

С помощью отца я достал ей крем, выводивший пигментацию, объяснив, что после его применения любые солнечные лучи ей противопоказаны. Но Мари, похоже, и сама здорово испугалась, потому что с тех пор в ее сумке с апреля по октябрь всегда лежал солнцезащитный крем, а одежда с длинными рукавами и небольшой зонт стали неотъемлемыми атрибутами в те месяцы, когда в нашем регионе появлялось солнце.

«Наверное, спустя годы я уже не ощущаю той обиды на Дэна, которую носила в себе после его нелепой выходки вот с этим – «я отдаю тебя Олегу». Ну, может, не совсем не ощущаю, но она стала куда менее сильной. Да и вообще все это перестало играть в моей жизни какую-то совсем уж драматическую роль.

А тогда… Мне казалось, что большего предательства, чем женитьба, Денис совершить никогда не сможет. Однако утверждение об отсутствии дна, потому что всегда кто-то стучит снизу, оказалось верным. Не знаю только, почему именно я должна была прочувствовать это на себе.

Я долго боролась с собой, решая, что мне делать в сложившейся ситуации. Да, сгоряча и на бушующих эмоциях я позвонила Олегу. Но, когда немного остыла, подумала – а зачем я это делаю? Я не саба, я даже не нижняя в полном смысле этого слова, а потому вполне могу послать обоих. И, скорее всего, я так и сделала бы, если бы… Ну, да – если бы в какой-то момент не вспомнила руки Олега и то, как он умеет ими работать. Ну, и свое ощущение от близости с ним – даже не физической, там все было в то время не очень, а от того, как мне спокойно рядом с ним. Я ничего не боюсь, ни о чем не думаю – я прислушиваюсь к своим ощущениям, погружаюсь в них и получаю такое удовольствие, из которого совершенно не хочу выныривать. И все потому, что мне не приходится держать весь экшн под контролем.

И потом… Олег проявил столько понимания и такта, что я даже растерялась. Он окутал меня собой, как одеялом, чувствовал настроение, ни на чем не настаивал – вообще никак не давил. Это во многом и определило наше будущее. Я окончательно убедилась, что могу доверять ему абсолютно, слепо, закрыв глаза, потому что он никогда не сделает чего-то во вред мне.

Денис, конечно, не смог смириться с этим. Ну, еще бы – это же явно выходило за рамки его плана. Он, похоже, и не думал, что у нас с Олегом все сложится. Олег поначалу тоже говорил, что я не в его вкусе, что ему нравятся совершенно другие женщины, что у нас может быть только Тема – ну, это меня, как раз, устраивало. Однако «никакой любви» продлилось совсем недолго, уж не знаю, что стало причиной, и мы легко переходили к ванили, даже не замечая, как это происходит. Определенно, Денис на это не рассчитывал…

Он начал доставать меня письмами, звонками, подкарауливал на базе – и не лень же было ездить на другой конец города… Выбирался из машины с видом побитой собаки, смотрел несчастными глазами. Я видела его трясущиеся руки, и от этого становилось почему-то противно – ну, вот как я была с ним? Человек не мог придерживаться собственной линии поведения, попытался выглядеть крутым, не выдержал – и теперь вот так ползает на брюхе, чтобы вернуть все, что было. Но как можно заставить меня забыть о его словах? Как я смогу снова с ним быть – после такого? Никак. Но он этого не понимает и, похоже, никогда не поймет, а потому не отступится.

Надоело…»

Очередной мой надрывный вопль «Вернись ко мне!» Мари выслушивала в парке завода телевизоров. Завода уже не было, а парк разросся, его кто-то выкупил, благоустроил, и мы довольно часто туда ездили раньше – просто гуляли по аллеям или сидели в уличной кафешке, если погода позволяла.

В этот раз мы сидели на лавке в довольно глухой аллейке, там почти не ходили люди, и Мари, присевшая на край, выглядела настороженной, словно ждала подвоха. Меня это очень раздражало – как будто я зверь и в любую секунду накинусь на нее. Но у меня была иная цель – я должен был вернуть ее, вернуть любой ценой, потому что просто подыхал без нее все эти два месяца, что она была уже с Олегом.

– Маш… ну, хватит, проучила, я все понял…

– Я проучила? То есть, это была моя инициатива? Надо же…

– Ну, не придирайся к словам. Какая разница, кто решил…

– Большая! – отрезала она. – Ты решил, что можешь отдать меня как вещь. Как вещь, которой я никогда не была. Ну, так будь последователен – господин не должен так унижаться перед вещью.

Мне захотелось ее ударить, но я понимал, что этим только усугублю и без того непростую ситуацию. Я даже правую руку сунул под бедро, придавил к лавке. Как назло, Мари заметила этот жест:

– Вот-вот, правильно. Держи свои руки при себе.

– Хватит, Машка. Не провоцируй.

– Я?! И в мыслях не было. Если это все, что ты хотел сказать, то я пойду.

– Олег ждет? – не выдержал я, и она улыбнулась снисходительно:

– Даже если и так, тебя это больше не касается.

– Машка… давай по-человечески, а? Ну, я дурак, натворил глупостей, очень раскаиваюсь – чего ты еще хочешь? Скажи, я все сделаю, – я действительно готов был сейчас на любое безумство, только чтобы она сказала – хорошо, я вернусь.

– Мне давно ничего от тебя не нужно. Разве что… – я с надеждой смотрел на нее и даже дышать боялся, но Мари опять ухмыльнулась: – Чтобы ты оставил меня в покое.

Это было как удар под ложечку, я-то ждал другого, потому пропустил, как всегда, и задохнулся:

– Ты…

Она встала, поправила выбившийся из-под куртки шелковый платок и опустила на глаза темные очки:

– Все, Денис, мы закончили. Давай на этом и остановимся, чтобы не сделать друг другу хуже. Вместе мы уже никогда не сможем, так что давай учиться жить отдельно и просыпаться в разных постелях. Так будет лучше.

– Но ведь тебе, как и всем, в принципе, нужен тот, кто сможет дать тебе все, чего ты захочешь и в чем будешь нуждаться, – все еще пытался уцепиться я хоть за что-то.

Мари смерила меня насмешливым взглядом:

– Человек, который может дать мне всё, что нужно, это я сама. Так что смирись. Ни Олег, ни ты тут ни при чем.

Ну, спасибо, что уровняла нас хоть здесь… И я бы, возможно, смирился, если бы она просто не согласилась вернуться ко мне. Но она ведь осталась с Олегом – вот что не давало покоя. С Олегом! Как я мог настолько не знать своего друга, с которым вырос, не понимаю…

Мари оказалась права – а ведь я видел, какие женщины у Олега были до нее, и это отличалось настолько, что было странно подумать – как человек смог так кардинально изменить свои вкусы? Мало-мальски напоминала Мари только та японка, что была у него в лайф-стайле в самом начале, и то… Довольно высокая Мари не особенно походила на миниатюрную кроткую девушку, покорно сидевшую возле колена Олега, сложив руки и ловя каждый его взгляд. Ни телосложением, ни манерой держаться они схожи особенно-то и не были. А уж если брать тех девушек, с которыми он вообще когда-либо встречался, так я до сих пор не могу понять, в какой момент в его голове что-то щелкнуло, и он перестал обращать внимание на высоких, крупных шатенок с широкими бедрами и большой грудью.

Мне ни за что не пришло бы в голову, что Олег, только увидев пару снимков, в буквальном смысле развернется на сто восемьдесят, и пределом его мечтаний станет моя Мари. Ну, понятно, задним-то умом мы все…

И позже, когда я видел, как она смотрит на него, как понимает с полувздоха, я испытывал даже не злость, а унижение – со мной она никогда такой не была. Это значило только одно – я снова хуже Олега.

В детстве мне всегда ставили его в пример, но тогда это не раздражало – мы настолько хорошо с ним дружили, хоть он и был старше на три года, что меня никак не задевали мамины, например, слова о том, что Олег лучше учится, что ходит в музыкальную школу, что успевает заниматься спортом – он тогда плавал с ластами. Я рос с ощущением, что Олег во всем опережает меня, но никогда ему не завидовал – у меня было свое. Я рисовал, у меня даже была пара персональных выставок, и родители очень этим гордились. К спорту я всегда был равнодушен, хотя лет в четырнадцать увлекся «железками» и начал захаживать в «качалку» в подвале соседнего дома. Но делал я это вовсе не для того, чтобы доказать кому-то, что я в чем-то лучше – мне просто нравилось ощущение усталости после тренировки и то, как медленно менялось под действием упражнений мое тело.

Бодибилдером я, конечно, не стал, да и цели такой не было, но фигуру существенно улучшил. До сих пор иногда хожу в спортклуб, хотя уже не так регулярно и часто.

Мари, кстати, относилась к моему увлечению равнодушно – как, мне кажется, и вообще ко всему, что было у меня помимо нее. Правда, позже в разговоре выяснилось, что я всегда заблуждался на ее счет, погружаясь в свои ощущения и рисуя ее в своем воображении холодной и отстраненной. Это была всего лишь картинка в моей голове, а настоящая Мари просто очень хорошо маскировала свои чувства, стараясь оградить себя от душевной боли. Она почему-то была уверена в том, что рано или поздно я ее предам.

И она оказалась права – я сделал это трижды.

«Я всегда испытываю какую-то обреченность, когда понимаю, что мы так и будем жить в одном городе. И ладно бы – в городе… Но ведь он же купил квартиру всего на расстоянии двух домов от меня! Будто нарочно… И теперь что – навсегда один ларек во дворе, одна парковка? Как я буду с этим жить? Невозможно ведь постоянно оглядываться…»

Квартиру я купил в том районе не специально, просто так вышло. Когда уходил от Ники, решил, что сын не должен страдать из-за нас, не должен терять друзей, хорошую школу, секцию, в которой занимался. Да и мой отец жил рядом, а он во внуке души не чаял. Так что большого выбора у меня не было, нужно было жить в таком месте, чтобы не тратить много времени на разъезды. И только что сдавшийся дом на Машкиной улице оказался как раз кстати – и по расположению, и по деньгам. Но в то время мы еще были вместе…

Потом ей наверняка было трудно все время помнить о том, что в любой момент я могу выйти из ларька в ее дворе, припарковать машину где-то поблизости, если в моем дворе не было мест – да что угодно. А в то время, когда мы так нелепо расстались, я вообще отсвечивал под ее окнами не хуже фонаря. Представляю, каково было Мари всякий раз на меня натыкаться. Но меня это только подстегивало – я должен был ее вернуть, как бы она ни сопротивлялась.