Шабашник

На полке в сенях он нашёл канистру с бензином, бутылку моторного масла и банку солидола. Бензин разлил аккуратно вдоль стен, сверху вылил масло, а банку солидола просто бросил на пол и осколки разлетелись по углам. Хотел было зажечь охотничью спичку и бросить в угол, но вспомнил, что калитка-то запертая стоит. А ведь придуманные похитители мифических велосипедов и бензопил не полезли бы со всем этим хозяйством через двухметровый забор и точно не стали бы запирать на замок калитку. Значит, придётся сходить и открыть. Хотя бы и для того, чтобы полицейских отвести от своего следа, если те вдруг за дело всерьёз возьмутся.

Чуть не на четвереньках Серёга пробрался от дома до калитки по тропинке, выложенной каким-то битым камнем – будто даже мрамором. Точно не щебёнкой. «Озябла!»– проскрипела открываемая калитка. Странно, неужели она всегда так у Иваныча? Разве смазать не мог? Вон, целая банка солидола на полке стояла – делов-то на три минуты… Озадаченный Сергей вернулся к дому, повернул ручку, оглянулся на калитку…

«К-р-р-р-а-а-а-а-с!!!!» – вылетевший из дверного проёма огромный ворон чуть не сбил его с ног. Отшатнувшись от дверного проёма, держась за скользкую от масла ручку, он отступил на край крыльца, но, поняв, что сейчас завалится назад, неловко двинулся вперёд, споткнулся о порог и растянулся во весь рост посреди сеней лицом прямо в луже солидола. И откуда только взялось это пугало страшное, думал Сергей, поднимаясь и сплёвывая едкую кашу. Хорошо ещё, что осколки не попались, а то уделался бы раз и навсегда. Найдя кусок ветоши, кое-как утёрся, отдышался и, придя в себя, осмотрел дом в поисках ещё какой-нибудь живности. Не нашёл, поэтому без малейшего уже сожаления бросил спичку в угол. Занялось.

Выйдя на улицу, Сергей поплотнее закрыл дверь – чтобы дольше не было видно пламени со стороны, и пустился вприсядку к забору. Ловко прошмыгнув в дыру, он уже было обрадовался, что всё прошло так гладко, как вдруг, вылезая на четвереньках из кустов, он, поднимаясь на ноги и отряхивая колени, услышал за спиной шорох – это по мягкой земле резиновыми сапогами ступала невысокая женщина средних лет, знакомая до боли, от которой что-то сжалось в груди и перехватило дыхание. Перед ним стояла с большой хозяйственной сумкой в руке Елена Юрьевна – бывшая классная руководительница с шестого по девятый класс. Она шла из своего сада на электричку, а теперь, остолбенев, широко раскрытыми глазами смотрела прямо на своего бывшего ученика.

Мыслей никаких не было, был только вопль, а ноги сами понесли по пригорку к железной дороге. Пробежав мостик через речушку, ноги забежали на железнодорожную насыпь и в один прыжок перепрыгнули через рельсы. Дальше ноги и задница скатились на другую сторону и опрометью бросились в лесополосу. Там они неслись ещё метров двести, пока, наконец, снова не вернулись в подчинение переставшей вопить голове и упали за куст шиповника. За спиной отдавал небу последнее закат. Впереди полнеба вторым закатом освещал пожар и столб густого чёрного дыма строго перпендикулярно земле уходил в самую вышину, унося с собой всё то, на что два поколения потратили свои лучшие годы и силы.

Пролежав под кустом на мокрой земле минут пять, Сергей смог вернуть что-то похожее на самообладание и привести отчаянно беспорядочную мысленную вакханалию в безысходный и беспросветный, но всё же стройный хоровод. В том, что он погорел капитально, Сергей не сомневался. Учительница не могла его не узнать – два года он просидел перед ней на второй парте первого ряда, а потом ещё два года на третьей парте второго ряда. Конечно, не виделся с ней он уже давно, но, к огромному своему теперь сожалению, не последовал моде и окладистой бороды не отрастил, а она была бы сейчас очень кстати. Елена Юрьевна всегда казалась ему женщиной строгой и принципиальной, поэтому, когда полиция будет опрашивать садоводов, она отмалчиваться не будет. А Иваныч… Иваныч, конечно, смолчал, если б свидетелей не обнаружилось, но когда Сергея прижмут, то своего заявления он просто не сможет забрать, иначе страховщики съедят. А на кого страховщики повесят весь ущерб, теперь можно было даже не гадать… И ещё дадут лет пять. Ох, дорого же мне обойдутся эти тридцать тысяч, – пролетело в голове. Пожалуй, единственным выходом было сбежать, причём сбежать так, чтобы не нашли. Не на пару дней, но хотя бы на пару месяцев – там ментам надо будет дело закрывать, так что свернут по-тихому поди – не Эрмитаж же он поджёг, не дверь у ФСБ! А страховщики, верно, на кого-нибудь расходы спишут – всё равно к тому времени с Иванычем надо будет расплатиться, а тот на него зла не держит.

Теперь надо сделать так, чтобы никаких улик, кроме показаний учительницы не было, да и вдруг её опрашивать не станут вовсе? Надо вспомнить. Других свидетелей быть не должно. Отпечатков он оставить не мог – в перчатках всё делал, которые до сих пор на руках. Придётся от обуви избавиться – вдруг следы оставил? А если с собакой искать будут, то по запаху бензиновому легко найдут – значит, надо след сбить, тем более совсем рядом вторая ветка железной дороги, где как раз цистерны не то с газом, не то с мазутом стоят. Туда и надо бежать и пройти там с километр – после такого манёвра ни одна сука ничего не пронюхает.

Уже пройдя чарующим коридором из смыкающихся высоко над головой полувековых берёз, когда родную деревню почти было уже видно, Сергей услышал вой сирены, который почти сразу прекратился, но таким железом по стеклу прошёлся по всему нутру… Всё упало из того, что только могло упасть. Значит, уже ищут, и ищут рядом. Если уже не нашли. Остаётся только побег. Вот как раз на вахту и сбегу – иди меня ищи в столице! Ох, и попал же я….

***

– Всех этих грёбаных диспетчеров я бы поувольнял к чёртовой матери! Или лучше так – раз сами такие вызовы принимают, то пусть сами и ездят на них! – молодой, но уже лысеющий врач сидел на пассажирском сидении машины скорой помощи. Одной рукой он держал дымящуюся сигарету, а другой эмоционально жестикулировал, как Ленин на броневике.

– Да ну, что ты, Олегыч, не кипятись – она же по телефону не видит, с кем говорит, – водитель вальяжно крутил руль, объезжая неровности и ухабы грунтовой дороги, идущей вдоль электроподстанции от деревни к городу. – Ей ведь если говорят, мол, лежит, стонет, за сердце держится, встать не может – она и передаёт вызов нам, реанимационной кардиобригаде.

– А спросить не судьба, не пил ли этот «сердечник» месяц без просыху?

– Ну, так ей же об этом не сказали. Да и на месте диспетчера я бы тоже это… того! Потому и перестраховываются.

– Вот если с пожарными или полицией так перестрахуешься, то тебе потом мало не покажется! Ты видал, чтоб на какого-нибудь обормота, который в подъезде насрал, наряд СОБРа вызывали? Вот и я не видел, а вдруг он террорист и на самом деле бомбу заложил? Перестраховаться же надо! А алкаша похмельного, которому надо дать рассолу, а потом по морде, должна спецбригада реанимационная пользовать? Причём ещё ладно бы рядом с нашей подстанцией было, а то в это захолустье ехать, где каждый второй – алкаш, а каждый третий – зек… В жопу! – врач зло выбросил окурок в окно.

– А как же клятва Гиппократа? – саркастично усмехнулся водитель, но тут машина подскочила на кочке и сама собою включилась сирена.

– Слышь ты, демагог! Ты мне тут софистику не разводи, а лучше выключи эту шарманку, иначе тут реально вся округа с приступами сердечными сляжет!

– Да я пытаюсь! Заело что-то…, – водитель свирепел прямо на глазах, пытаясь выключить сирену, но та не поддавалась и вопила почём зря – Побрал бы чёрт этих синеботов с их дорогами! Чем пить-то без просыху, так лучше бы ямы завалили!

– Чем? Бутылками? – съехидничал доктор.

– Да хоть бы и бутылками! В курсе, что в Верхнекамском районе пожарные только туда ездят, где дороги хорошие, а где плохие – не ездят? Так и нам надо! – сирена наконец выключилась, и машина скорой свернула с ухабистой грунтовой дороги на разбитую асфальтовую, которая вела в город.

***

Двери электрички закрылись. Приятный, но холодный женский голос объявил:

«Осторожно, двери закрываются! Следующая станция – Киров». Поезд тронулся.

– Здравствуй, Леночка! Как дела?

– Привет, Нин. Да ничего, жива-здорова, слава богу. Вот из сада еду, последние помидоры собрала – пусть дома краснеют, в цвет входят. За Юрку только своего беспокоюсь – он в этом году никуда не поступил. Теперь боюсь, что в армию загребут…

– Ну, сейчас служить только год – условия лучше и контроль за этим строже, – Нина, женщина лет пятидесяти, хотела добавить что-то ещё, но, словно пожевав с закрытым ртом свои мысли, решила сдержать их при себе. – Нет, твоего Юрку, конечно, жалко, он ведь парень умный, толковый – чего он в педагогический не поступал?

– Да как вожжа под хвост попала – говорит, если учиться, то у лучших! И отправил документы только в МГИМО, МГУ и СПбГУ – отовсюду отказ. Да и слава богу! Вот где бы мы с отцом денег взяли, чтобы он в Питере или Москве жил? Так что, может, оно и к лучшему – глядишь, дурь из него в армии повыбьют, гонор сойдёт. Тем более служившим какие-то льготы положены.

– Это ты верно говоришь, в столичные институты теперь провинциалам сложно поступить. Слыхала, что они с ЕГЭ делают? Тут вопрос подняли, что, если экзамен у нас единый, так пусть он будет одинаковым для всех.

– Это как?

– А так, что разные регионы решают разные варианты. Вот, к примеру, математика та же, задание из геометрии: если у нас в области дети находили площадь круга, то московские ребята искали площадь квадрата.

– Но это же нечестно! Квадрата площадь любой сосчитает, а круга формулу я не помню. Ведь два Пи умножить на радиус?

– Это не площадь у тебя получится, а длина окружности. Площадь чтобы найти, надо Пи умножить на радиус в квадрате, – Нина посмотрела на подругу, поджала губы и кивнула головой. – Вот и выходит, что ты, учитель физики, экзамен не сдала или получила балл ниже, чем столичный школьник. А чего? Ему задали найти площадь простой фигуры и тебе задали площадь простой фигуры.

– Да, нехорошо выходит, несправедливо… Ой, я ведь какого страху натерпелась! До сих пор дрожу. Сейчас с сада иду, мимо забора где, знаешь? И тут передо мной прямо из кустов выскакивает парень молодой – лет двадцать максимум. Кавказец какой-то или азиат – я в полумраке не разобрала, чёрненький такой. Глаза выпучены, весь бешеный – меня увидел, заорал и в лес убежал, дороги не разбирая. Я уж к платформе-то в обход пошла, чтоб через деревню – там хоть в окнах свет горит, люди живые есть. Вот что он там в кустах делать мог? Может, больной?

– Нет, не больной это, а наркоман. Или продавец-закладчик. Сейчас ведь знаешь, они не из рук в руки продают, а в подъездах, во дворах прячут, а потом покупателю только координаты сообщают – тот идёт и забирает. Но в городе свидетелей много, там их милиция гоняет, а здесь, на окраине, им и вольготно. Так что спугнула ты его и хорошо, что всё обошлось. Ты одна бы не ходила тут вечерами, а то мало ли – если эти у вас там повадились, то добра не жди.

– Ой… Конечно, я теперь без мужа в сад одна не поеду… А парень-то симпатичный такой, только испуганный. И наркоман… Нет, лучше бы в армии служил. Пропадёт ведь ни за грош.

– Жалко их, конечно. И чего они вот все тут забыли? У них ведь там тепло, там фрукты, там море, а тут у нас что?

– Ну, не скажи. Вот я сегодня шла – такой воздух вкусный – хоть ножом режь и в банку на зиму оставляй! Когда вот вся эта прелая листва, свежесть от речки, запах дыма… Словно последняя улыбка природы – грустная, но очень красивая. У меня даже голова кругом идёт! И зачем им все эти наркотики, когда благодать такая кругом?

Приятный, но холодный женский голос из динамика: «Киров. Конечная остановка».

– Ладно, пока. Вот меня Миша на перроне ждёт – побегу.

– Пока! А я посижу, подожду пока все выйдут – оно хоть и последней, зато не толкаться.

Глава II

18.09.201…года. Киров.

Сергей свернул с железной дороги не направо, в сторону деревни, а налево, на запасную боковую ветку и по ней, мимо разграбленных и разрушенных кооперативных гаражей, вышел на примыкающую к заводу промзону. Завод когда-то имел всесоюзное значение: под прикрытием сельскохозяйственного машиностроения он выпускал изделия предназначенные для самых решительных и окончательных битв, но не всегда за урожай. Теперь этот завод выпускал шпингалеты, плохие дверные замки и фрезерные станки. Говорили, что в последние годы заработали линии, брошенные ещё до Перестройки, и там снова наладили выпуск разных специальных изделий крайне узкого спектра применения, но широкого воздействия. Но говорят, что в Москве кур доят.

Сам завод начался тут тогда, когда страна, любившая отмечать свой сельскохозяйственный праздник в октябре, озадачилась приобретением новых и обширных угодий. Его неустанная работа в три смены изрядно поспособствовала тому, чтоб переломить хребет неуёмному аграрию, когда тот успел подмять под себя чернозёмы и уже двинулся к чёрному золоту: подсечно-огневое земледелие принесло ему заслуженные горькие плоды.

Пройдя мимо завода, Сергей сел на скамейке конечной остановки, отдышался. Достал телефон из кармана, вышел из режима полёта и набрал номер друга:

– Гендос, здарова! Слушай, можно у тебя переночевать сегодня, а?

– Да чо ты, Серёг, какой вопрос? Ты один будешь?

– Да, один.

– Тогда, конечно, приходи. А что случилось?

– Да долго рассказывать, ерундовина одна тут вышла… Лучше при встрече, ок?

– Ну ладно, при встрече – так при встрече. Только я сейчас не у себя живу, у матери.

– Блин, а если я приду, то это удобно будет?

– Да, конечно, не парься. Она даже рада будет тебя повидать.

– Ну, раз так, то жди. Скоро буду.

Синий троллейбус, который идёт на Восток, вкрадчиво, но безапелляционно отворил двери и повёз своего пассажира долгих девять остановок через мост мимо парков, парковок и панельных многоэтажек. На пятой остановке была школа, где Сергей с Геной вместе учились. Вот за этими гаражами они с Геной сражались на палках, а спустя пару лет вместо контрольной по алгебре курили сигареты из мягкой пачки и слушали один на двоих плеер, который пел про куклу колдуна и о том, как мужики ели мясо.

Казалось, что тогда весь мир смотрел на них с ласковой осенней улыбкой и обещал порадовать ещё многими и многими солнечными днями, если у него получится и хватит пышно увядающих сил. Не хватило: листья опали, лужи замёрзли, а своего закадычного друга Сергей последний раз видел почти год назад и то как-то мельком на чьём-то дне рождения. Нет, списывались и созванивались они регулярно, но встреч Сергей избегал, потому что после смерти отца Гены видеться было, как железом по стеклу – воспоминания о похоронах до сих перед глазами стояли. Было очень страшно, что лицо друга станет таким же, каким было в тот день… Поэтому вот уже год встреч и не было.

Троллейбус снова безапелляционно отворил двери у бывшего кинотеатра «Восток» и Сергей пошёл к знакомому, но хорошо забытому дому, из которого Гена съехал лет восемь назад, чтобы снимать малосемейку и всё собираться, но так и не отважиться на ипотеку. Теперь он снова вернулся под крыло матушки.

Открытая дверь с домофоном, второй этаж без лифта. Всё тот же звонок с чирикающей птичкой, всё та же дверь, всё та же ручка… Говорят, организм человека полностью обновляется за семь лет, то есть за это время в нём не остаётся ни одной прежней клетки – ни в его костях, ни в глазах, ни в мозге. То есть человек уже не тот, каким был – он становится копией себя самого, приобретая новые или теряя свои старые качества и свойства. Вещи же остаются неизменными, точно такими, какими были в самом своём начале и поэтому лучше людей помнят прошлое. В сущности, вещи людям для того и нужны – чтобы быть рукотворным и осязаемым свидетельством того, что это прошлое действительно с ними было. Вот и Сергей сразу вспомнил шкаф, коврик, полку для обуви и весенний пейзаж маслом на стене. Как будто ничего и не изменилось. Это чувство прошло приятной немотой по сердцу и понравилось Сергею. Только радушный Гена казался каким-то потускневшим.

Из кухни радиоприёмник сообщил бравым мужским голосом: «Мы долго готовились к увеличению пенсионного возраста и подошли к этому только сейчас, в том числе потому, что созданы условия для продолжительности жизни в рамках программы 80+»

Сергей, насладившись чувством того, что время над ним не властно, наобум брякнул:

– Блин, давненько я у тебя здесь не был. Лет, наверное, десять?

– Может, даже больше… Кажется, тем летом, после выпускного, когда помогал нам обои из магазина тащить.

– Точно! Это же, значит, сколько же… Тринадцать лет, что ли? Кажется, будто вчера было, – Сергей нежно провёл ладонью по стене, как будто гладил большое и доброе животное. Наверное, Вещий Олег также прощался с любимым конём. – Обои-то те самые?

– Да, это они. Обветшали, но всё ещё ничего. Держатся.

Сергей пристально вгляделся в рисунок на стыке:

– Помню, тётя Лариса их тогда чуть не полдня выбирала, хотя там и десятка образцов не было. Ведь чуть не в лупу на них глядела, примеряясь. Скрупулёзно к делу подошла.

Радио продолжало вкрадчивым, но уверенным голосом: «…тем, кому предстояло выходить на пенсию по старому законодательству в ближайшие два года, установить особую льготу – право оформить пенсию на шесть месяцев ранее нового пенсионного возраста. Для примера, человек, который по новому пенсионному возрасту должен будет уходить на пенсию в январе следующего года, сможет сделать это уже в июле года текущего!»

– Ты ещё не видел, как мы с ней их тогда клеили – ведь целая история была! Чуть не с логарифмической линейкой каждый кусок, с радианами, с поправкой на ветер и геомагнитное поле. Она перед этим мероприятием кучу всякой литературы о ремонте проштудировала, чтобы досконально процесс понимать – я себя всё то время, что шла работа, чувствовал, как будто в лаборатории секретного института: всё по граммам, и не то, что минутам или секундам, а по терциям! Потому и ни одного стыка не увидишь – всё по орнаменту, крапинка в крапинку и ни одного подтёка. И за тринадцать лет нигде ничего не отклеилось, ни одного пузыря не образовалось. Вот только что обветшало, но это уж время. Ничего с этим не поделать.

Радио заговорило женским голосом: «Человек, который дольше сохраняет профессиональные стереотипы и дольше находится в строю, он, как правило, по своему биологическому возрасту моложе тех, кто рано оставляет профессиональную деятельность»

– Пошли кофе пить, чего тут в коридоре стоять?

Когда они вошли на кухню, Гена первым делом выключил приёмник. Потом включил чайник и, пока тот закипал, насыпал кофе и сахар в чашки. На улице было уже темно и оранжевый свет фонарей делал улицу загадочной, таинственной и манящей. Томный запах прелой листвы будоражил в душе сладостную меланхолию, а свежий ветер своею прохладой будто звал на поиски приключений: покорять ли горные вершины; бороздить просторы океанов; изобретать панацею от горя и невзгод; бороться за чье-то чужое счастье, а в итоге обрести своё…

Стряхнув приятный молочный морок, Сергей звучно отхлебнул из чашки хороший, но не такой душистый, как тринадцать лет назад, кофе:

– Кстати, где тётя Лариса? Я думал, что она, как белый человек, до пяти работает, а сейчас уже девять с копейками.

– Так она не там уже работает, в другом месте. После десяти придёт.

– А почему она с молочного комбината уволилась? Ведь начальницей немаленькой была, отделом маркетинга руководила, да? -молчание Гены Сергей принял за признание своей правоты. – Да и на работу ходить, считай, через дорогу. Или, погоди-ка… Ей ведь на пенсию вроде ещё рано?

– Ну, как тебе сказать… Ты разве не в курсе, что молочный комбинат объединился с агрофирмой?

– В курсе. Когда агрофирму пару лет назад москвичи купили, то лихо развернулись – реклама там, магазины фирменные на каждом углу. Под себя, слышал, много частников подмяли, которые оказались в сфере интересов. Слухи ходят, что главный в агрофирме с губернатором на короткой ноге. Но к Ларисе Евгеньевне это какое отношение имеет? Если фирма стала в два раза больше, то и отдел маркетинга должен стать в два раза больше, разве нет?

– Ну, во-первых, не в два, а в полтора. У агрофирмы свой отдел был, у комбината свой и у каждого свой руководитель. Теперь отдел один и двух руководителей ему не надо.

– Вот оно как… Я даже и не подумал. Но ведь она у тебя специалист большой – и по президентской программе училась, и на симпозиумы какие-то ездила?

Глаза Геннадия широко раскрылись, а раздувшиеся ноздри, казалось, втянули в себя весь воздух в округе:

– Да в девяностые без неё бы весь этот комбинат грёбаный на металлолом разобрали, чтобы в нулевые на руинах парковку с торговым центром построить! Я же знаю, что это она завод на себе вытащила. Из принципа вытащила, чтобы своё не пропадало, чтоб родное и настоящее было, а не федеральная стерильная и выхолощенная химия, которая даже не киснет. Чтобы наше село не погибло, чтобы фермеры в менеджеры и охранники не подались! – Гена ударил ребром раскрытой ладони по столешнице.

Сергей внимательно и нарочито медленно, чтоб немного охладить пыл друга, оглядел немудрящую кухоньку:

– И удержала на плаву эту баржу дырявую, а потом на голом энтузиазме вывела её во флагманы… А про агрофирму стало что-то слышно только тогда, когда туда деньги пришли столичные. С деньгами-то и дурак может.

– Дурак-то может, но если бы только в деньгах было дело. Этот последний год – просто какой-то кромешный ад: круг за кругом и дальше всё хуже. Со смерти отца началось. Мать через неделю после похорон стала его вещи разбирать и нашла какие-то древние любовные письма. Будто бес в неё тогда вселился: бегала, рвала их, кричала, а потом у неё что-то сердцем случилось – на диван упала и встать не может: тяжело дышит, за грудь держится и почему-то кашляет. Я скорую вызвал, но она в больницу ехать отказалась. Тогда врач ей валидола какого-то дал и велел в поликлинику сходить. Она потом всю ночь плакала. И ведь главное: письма всё старые, советские – я по обрывкам понял, что это отцу писали, когда он в армии служил. За каким чёртом он их хранил вообще? Потом мама пошла на диспансеризацию и крепко поругалась с терапевтом, к которому лет десять до этого ходила. Даже жалобу на него в министерство написала и в другую поликлинику определилась.

– Что ж ей врач такого сделал? Конечно, она у тебя женщина серьёзная и строгая даже, но чтоб в министерство…

– Ей предварительно поставленный диагноз не понравился. Само подозрение… Сам не знаю, она мне не сказала. Говорила потом, что если ему самому делать нечего, то пусть и ходит по невропатологам, а у неё и свои заботы есть. Но дело даже не в этом. Дело в том, что об этом как-то начальница отдела маркетинга агрофирмы прознала, а у неё племянник в полиции служит. В общем, спустя пару недель к нам приходит пьянущая соседка и давай к матери лезть, внаглую требовать денег, как будто бы та ей должна. Мать, естественно, её взашей вытолкала, но тут по лестнице поднимается полицейский. Алкашка давай кричать, мол, убивают, долг не возвращают и отправилась побои снимать. Мент тот с мамой поговорил, успокоил, мол, понятно, кто ж ту пьяницу не знает, а потому нечего и внимания обращать. Через неделю к матери на работу приходит повестка в суд по делу о побоях…

– То есть повестку не домой принесли, а на работу?

– В том и дело, что на работу. Чтобы точно прознали и чтоб матери дополнительный стресс. Мама спокойно собралась, даже мне не позвонила – думала, формальность на полчаса. Но там ей как предъявили, что на алкоголицу ту она набросилась, когда та просто по лестнице поднималась. Потом из прежней поликлиники какую-то мутную справку прислали, и поэтому выписали ей постановление на принудительное психиатрическое обследование и прямо из зала суда её под конвоем отвезли в натуральный дурдом. Телефон у неё отобрали, поэтому мы только на следующий день узнали, где она и что с ней, а пока по инстанциям ходили с жалобами и ходатайствами, то срок её обследования и прошёл.

– То есть вот так вот запросто упрятали здорового человека в психушку без права на переписку?

Гена криво и очень грустно усмехнулся:

– С их точки зрения выходило, что не упрятали, а госпитализировали на обследование. То есть посещать обследуемую можно, передавать посылки тоже – их не досматривали даже. Её там электрическим током не били, в простыню не заворачивали, галоперидолом не накачивали – просто тесты разные, обследования, анализы, пустырник и не более того. Потом и телефон вернули… Как жаль, что похороны отца все средства вытянули и на нормального адвоката денег не было. Решили с родственниками сами обойтись и вот – обошлись, блин. Знал бы я сразу, так кредит бы взял… Главное, обследование её абсолютно нормальной признало, алкашка от претензий отказалась, а дело закрыли за отсутствием события преступления, но после такого стало ясно, кого из главных маркетологов сократят. На мать потом смотреть нельзя было – призраком, тенью самой себя стала. Я, кстати, потом узнал, что та змея подмосковная и после психушки боялась, что её попросят подвинуться, поэтому ещё подстраховалась: опеку над внучкой оформила. Прикинь, она заставила родную дочь отказаться от прав на ребёнка в свою пользу, чтобы стать опекуном несовершеннолетнего, а такую уже по закону сокращать нельзя. Охренеть, да?