скачать книгу бесплатно
Для Иисуса и братвы,
Для всей сказочной страны,
Будем ими торговать,
И удачу пожинать.
Пятый трюм тоже не отставал от женщин. Сытые и умиротворённые жизнью и океаническим климатом они распевали в трюме, новый гимн острова Пахан, который в обязательном порядке должен был знать каждый переселенец – уголовник в пересыльной колонии:
Славься Отечество наше свободное.
Дружбы братишек надёжный оплот!
Дума Иисуса – справедливость законная,
Нас к торжеству новой жизни ведёт.
Остальные пассажиры низшей уголовной касты, трёх других трюмов поев свои пайки, хватаясь за животы, вытягивали с неохотой свой обязательный гимн «Кары», больше похожий по смыслу текста на марш «Энтузиастов». Исполняли этот гимн они по пять раз в день, словно это был намаз – салат.
Нас не страшат ни кабала, ни униженье,
Воспламеняется путеводный маяк,
И помешать нам в трудовом достиженье,
Пусть не пытается враг!
С нами сегодня идут рогопёры,
Наше единство растёт.
Мудрость Иисуса – путь озарённый
Нас всех к каре всевышней ведёт.
Ура! Ура! Ура!
Если они пели вяло, без вдохновения, то сверху трюма на них наставляли водяные пушки, бившие по ним холодной океанической струёй. Особенно хорошо исполняли песни четвёртый трюм, так как ехали там Слёзы Отечества, – каракурты и оборотни. В углу развалившись на полупердоне из искусственного меха, завывал Контактный Акакий, бывший лейтенант ГИБДД, – он шёл паровозом в банде оборотней в погонах. Подельниками у него были Капитон Дунаев, пёс Корноухов и бывший депутат Федот Лопухин. Кота Топу оправдали в зале суда, так как он не знал, что, поглощая коровье вымя, он имел дело с преступным синдикатом.
Их арестовали всех на следующий день, как только Акакий после выпитого стакана водки положил в рот кусок жареного вымени, что ему принёс Капитон. Они и догадаться не могли, что космические спутники слежения зафиксировали факт преступной сделки с бывшим депутатом государственной думы. Судья Салтыкова Дарья Николаевна, не была столбовой дворянкой она была в теле с пышным задом, сладкой наружности и приятным голосом. Она была готова в зале суда освободить Капитона и Корноухова, но звено обвинителей во главе с Терентием Лаптевым своим большинством склонили её, к тому, что – бы каждый подсудимый группового преступления получил наказание, связанное со ссылкой на остров Пахан.
Акакию и Федоту определили срок проживания на острове по пять лет каждому. Капитону и Корноухову по одному году, но самолюбивый пёс выразил громкий протест на скамье подсудимых и заливисто облаял всех прокуроров.
Те, не перенеся такой наглости от животины, добавили Корноухову ещё полгода.
Сейчас все подельники сидели рядом со своим вожаком и с неохотой раскрывали рты, выдавая на-гора надоевший до безобразия гимн «Кары».
Федот, закончив петь, полез в свой ранец. Откуда достал дамское зеркальце, и пудреницу. Нанеся на своё угрястое лицо слой пудры, он сложил свою косметику назад в ранец, после чего обратился к Акакию:
– Если нас так будут потчевать на острове, меня надолго не хватит.
– Не ной, – сказал Акакий, – ты вдоволь накушался, когда депутатом был. Вон полусфера, как оттопыривается ниже грудной клетки, словно у беременной женщины. Пускай другие покушают.
– А я что, я ничего, – прогнусавил Лопухин, – я чист перед законом. Просто попал вместе с вами под жернова сеятеля жёсткой политики.
– Может она жестокая, но справедливая, – зевая произнёс Капитон и укутался телогрейкой.
– Не слушай его, – кивнул на Лопухина Контактный, – ты думаешь, народ не знал, как этот зачуханный депутат в ресторане Метрополь, ежедневно заказывал себе на обед бутылку вина за тысячу долларов, – упрекнул его Контактный.
– Заказывал, но не каждый день, а когда заходил в Метрополь с коллегами. А один я обедал на сухую, – оправдывался Федот.
– Сухая это наверняка с сухим импортным вином и изысканными блюдами и счёт за такой обед тебе официант приносил на две тысячи долларов.
Федот что – то промямлил непонятное и бросив обиженный взгляд на Акакия, и с пафосом заявил:
– Я не хочу с тобой разговаривать Акакий, ты до невозможности необъективен, – кокетливо махнул ручкой в его сторону Федот. – Говоришь такие вещи, которые всегда были тайной для простого народа и прессы. И вообще ты противный и от тебя дурно пахнет, хоть ты и мой подельник.
– Я особо не расстроен, – рад даже буду, что общаться не придётся с халдеем неправильной ориентации, – насмешливо ответил Акакий.
***
– Напрасно вы ругаетесь, – сказал Капитон в дырку телогрейки, – мы не знаем, что нас ждёт в скором будущем. Вы же на пересылке наслышаны, о жестоких нравах к нашему брату. А сообща нам втроём легче будет невзгоды перенести. Я наказан вообще за пустяк и то сильно не переживаю. Участь такую всем нам предрешил новый император, – деваться теперь некуда. Через год, я покину эти места, а вам придётся ждать на этом острове новых выборов императора и работать до седьмого пота, пока рога не отрастут. Мне повезло, у меня смягчающие обстоятельства есть перед авторитетами острова. Я форму милицейскую ни разу на себя не одевал, и мне положена будет амнистия за хорошую работу по истечению половины срока. Какую работу дадут, я ещё пока не знаю, но где бы я ни работал, я буду всей душой отдаваться ей. Главное досрочно покинуть этот остров. А вот Корноухову придётся сложно. У него никакой гражданской профессии нет, а ментовских прихвостней я слышал там не жалуют, несмотря на красивые морды. У него же морда приятная и умная, но без уха экстерьер, конечно, паршивый.
– Ты за свою задницу пекись несчастный! – неожиданно сказал Корноухов. – Я себе место на любой планете найду, ещё тебе помогать буду.
Акакий и Федот, закрутили головами, не поняв, что произошло, а Капитон скинул со своей головы телогрейку и, озираясь по сторонам, заикаясь спросил:
– Ты, что Корноухов говорить можешь?
– От такой жизни не только говорить научишься, но и «Нищую» Алябьева исполнишь, не хуже любого сопрано, – тихо сказал Корноухов. – Вы меня вымогатели парчовые совсем со счетов скинули. Втроём без меня хотите невзгоды переносить. Поистине, самый безвинный из вашей компании здесь оказался я. За пол килограмма вымя Бурёнки страдаю. А ты Капитон страдаешь за свою жадность, не вырвал бы ты из моей пасти пол куска, глядишь, материны пельмени сейчас бы хавал дома, а не салат из клевера и полыни жрал.
– Ты шар фюрер из себя невинную овечку не строй, – взбеленился Федот, – забыл, как устрашающе щерился на меня, склоняя к преступной деятельности. И вымя трескал, наверное, так, что брызги на весь пост разлетались.
Корноухов нервно повёл своим единственным ухом и сказал:
– Ох, и дурень ты Федот, в точности, как твои избиратели. Я показал свой оскал не из устрашения. Это я от души смеялся, когда почувствовал, что у тебя яиц нет. Меня просто мысль тогда забавная посетила, – неужели все депутаты думал я, без писек и сисек и вместо мозгов сечка в черепушке напичкана, если разрешают педерастию рекламировать. Для нас четвероногих друзей человека такая постановка вопроса кажется дикой. Вы считаете, себя разумными существами, а ведёте себя при публике, как самые отъявленные педики. Чего вам не хватает? От жиру греховодники беситесь. Жалко у тебя яиц нет, а то бы я их отгрыз враз за такой базар.
После высказанной тирады Корноуховым, Федот стыдливо склонил голову, не показывая своим подельникам, как ярко красной краской обволокло его лицо.
– Что стыдно стало яйцеголовый? – продолжал воспитывать Федота Корноухов.
– Прошу не оскорблять бывшего депутата государственной думы? – обиженно, не поднимая головы, промямлил Лопухин, – я честным был слугой народа.
– В чём твоя честность заключалась? – подключился к разговору Акакий.
– Законы издавал правильные! – гордо ответил Федот.
– Я за твои законы пострадал, – взвыл Корноухов, – ты голосовал за закон об отстреле бродячих собак и пускать наши безвинные тела на хозяйственное мыло. И вот тебе результат. Мне один живодёр без башни отстрелил напрочь ухо. Хорошо гаишники жалостливые нашлись, вылечили, обогрели. На довольствие поставили меня до тех пор, пока я с твоим выменем не залетел, как последний лох.
– Но ведь ты же не народ, а мерзкая псина, – оправдывался Федот.
– А за мерзскую псину, ты у меня сейчас ответишь, думец говняный, – возмутился Корноухов. – Известно ли тебе, что по национальности я чистокровный ариец и корни мои происходят от Брауншвейг – Люнебургского герцогства. В моём роду много было знатных аристократов, которые завоёвывали золотые медали на чемпионатах мира и Европы. Я тебе никакой ни будь беспородный пёс, а учёный, знающий в идеале воровской жаргон, так как приходилось общаться с уголовными авторитетами и бродягами имперского значения. Мои умственные знания приравниваются к академическим, но я этим не кичусь, как ты. Это ты Федот, – сноб выдранный вылез со своими обещаниями в думу, отрезав перед этим себе яйца, чтобы голос у тебя с трибуны лился, как у великого Карузо. А народ не обманешь, – навозом от тебя за версту разит, даже через экраны телевизоров. Сколько не пудрись и не обливай себя с ног до головы французскими духами, всё равно тебе не в жилу забить этот определяющий твою сущность удобрительный запах.
– Но ты же не русская гончая, а немецкой породы собака, – ухватился за национальный аргумент Федот.
– О да ты в придачу ещё расизмом заражён, да я тебе, сейчас лапой формулу такую выведу, где докажу, что ты не чистокровный колхозник, а законспирированный потомок монгольской орды или отпрыск в сотом поколении печенежского князя, Куря.
– Может, хватит ругаться, – остановил их Капитон Дунаев, – надо лучше думать, как нам обстроиться на новом месте, а поругаться можно и позже.
Все сразу замолчали, а Федот надул щёки и отвернулся от всех.
***
Тишину разорвал Акакий:
– Как прибудем на остров, так и будем думать, как дальше жить, – сказал он, – а сейчас нам неведомо, куда нас засунут.
Карнаухов молчал апетитно обсасывая свой сахарный мосол, обхватив его двумя лапами, а Федот, перенервничав, достал прошлогоднюю газету «Парламентский вестник» и кисет с самосадом. Такую каторжанскую цивилизацию выдавали на карантине вместе с пайкой всем курящим отправляющим на этап осужденным. Он скрутил козью ножку и закурил.
– Эй, депутат, – окликнул Федота лощёный с постной физиономией пассажир в генеральской шинели. По форме было видно, что этот генерал выходец из Министерства внутренних дел.
Они по слухам уже знали, что этот важняк в МВД Кукин Фрол Иванович раньше заправлял протоколом в Кремле.
– Не угостишь парламентской козьей ножкой? – спросил он у Федота, – А то мне дали, табак вперемешку с куриным помётом и жёлтой газетой снабдили, а там одна едкая краска, как закуришь, все кишки наружу выворачивает.
– Подходите, закуривайте, мне не жалко, – сказал Федот.
– Ты чего депутат общаком распоряжаешься? – тихо спросил Карнаухов, – а наши кенты Акакий с Капитоном после палец будут сосать.
Федот хотел возразить говорящему псу, но тут подошёл генерал. Высокомерно осмотрев компанию ссыльных вместе с овчаркой, он командным голосом приказал, чтобы депутат собственноручно скрутил ему козью ножку, так как находясь в карантине, этому искусству он, так и не научился.
– Слушай Гофмаршал, покажи сначала свои гнилые зубы? – вопросительно посмотрел на генерала Корноухов.
– Ничего себе у вас псина говорящая! – удивился он, – но зубы показал.
– Чтобы тебе было известно, я не псина, а герцог Гросс Люнебургский, подпольная кликуха Корноухов, не шибко звонкая конечно, но уважаемая в нашем кругу. А закурить Парламентской цигарки мы тебе не дадим.
– Это почему? – гневно спросил генерал.
– А у тебя зубы под махорку с куриным помётом заточены, а не под наш парламентский самосад. Вали отсюда, откуда пришёл.
– Почему такая немилость к моей персоне, я же генерал?
– А по мне хоть папа Римский, – вести себя вначале, культурно научись. Барин мне нашёлся, дай ему закурить, да ещё сверни. Завтра того и гляди нашего депутата, у себя в ноздрях заставишь колупаться. Так, что мы обижать подельников не позволим, ни генералам, ни министрам. И запомни, здесь мы все равны, как в бане. А кто есть «ХУ», на острове нам всем объяснят. Ясно генерал? А не изменишь, свои отношения к своим сидельцам, то в будущем на острове постоянно будешь шпилить декофт.
Генерал с интересом посмотрел на собачку и сказал:
– Я извиняюсь перед вами за своё неправильное поведение? Это изрыгаются издержки моей прежней высокой должности. Вижу, вы уважаемый Герцог весьма яркая и знатная личность и замечу вам неимоверно образованный, как все деканаты МГУ, что приводит меня в недоумение. Объясните, пожалуйста, что такое шпилить декофт?
– Вот с этого и надо было начинать, а то сверни ему козью ножку, – облизнув мосол, прорычал Корноухов. – Теперь получи объяснения, – шпилить декофт, – это на фене обозначает – голодать.
– Мою бабушку звали баба Феня, – испуганно посмотрел на собачку генерал, – она здесь причём? – Какой ты несовременный генерал, – гавкнул пёс, – сегодня любой третьеклассник знает, что феня, это язык блатных.
– Теперь понятно, – произнёс обескураженный генерал, – а где вы уважаемый Герцог таких премудростей набрались? – спросил он.
– Жизнь заставила. Вы не думайте, что собаки безмолвная скотина, мы тоже жизнью были не довольны. Своры наши собачьи собирались на политические сходняки в любую погоду на Болотной площади, на Красной площади и на Охотном ряду. И нас постоянно разгоняли дубинками и газом паралитическим из баллончиков травили. Должен сам понимать, если простому человеку плохо живётся, то нам и подавно. До чего своих братьев меньших довели; на помойках одни лампочки, перегоревшие валяются да разный несъедобный хлам, а если корочка найдётся заплесневелая или мосол, который на наждаке до блеска обрабатывали, – для нас это считай, как день рождения. Потому что все лакомые куски бичам достаются. Некоторые бичи с нами делятся, а другие вредные, фанфуриками в нас кидают, чтобы мы к помойкам не подходили. А это я скажу нечестно. Они вероломно, как саранча вторглись и оккупировали все наши пищеблоки, а у них есть вокзалы, церкви, кладбища, где они не хило могут подхарчеваться. Думе вместо того, чтобы искоренить бродяжничество, создавая достойную жизнь для народа, издали указ против нас, чтобы мы были сырьём на мыловаренном заводе. Видите – ли, спортивных судей им мало для мыла, – распалялся Корноухов, – где справедливость? А ведь мы первые друзья человека. Эх, забыли про наши заслуги. Совсем не помнят, как Белку со Стрелкой в космос запускали, а как мы под танки бросались с привязанной взрывчаткой на хребте, защищая родину, и ловили диверсантов на границе. В некоторых частях света возведены гранитные и бронзовые произведения монументальной пластики нашим собратьям. А наш главный шеф физиолог Иван Павлов обращался неоднократно к Иосифу Великому, против произвола, насилия и подавления свободы мысли. И ведь жили тогда неплохо четвероногие друзья. Намного лучше, чем сейчас, мне так бабушка моя рассказывала. Она тоже грамотная у меня была. Собачью летопись от корочки до корочки прочитала.
– Да, да, печально вам живётся, – согласился генерал с грамотным псом. – Я читал книгу об одном хирурге, как он путём оперативного вмешательства из собачки человека сделал. А эта собака – человек вместо благодарности хотел хирурга из квартиры выжить за это. После он вновь из него собаку сделал и выгнал пса на улицу.
– Это вы мне рассказываете про Клима Чугункина, – оставив свой мосол в покое, сказал Корноухов, – я эту историю знаю так же хорошо, как вы знаете свои вклады в швейцарских банках.
***
Генерал после слов Корноухова, испуганно осёкся и сжал свои плечи так, что его шинель в одну секунду обвисла на нём.
– Из вас никто истинного конца не знаете этой грустной истории, – продолжал Корноухов. – Профессор Преображенский был не прав, что надругался над собачьими чувствами, втюхав трезвеннику Шарику сердце горького пьяницы. И Полиграф Полиграфович профессора не выживал из большой хаты, а только сказал, что он, как стоял на своих шестнадцати метрах, так и будет стоять. За глумление над бедным животным позже профессора приговорят к десяти годам без права переписки. Об этом факте Мишаня Булгаков умолчал. Потому, что этот профессор мог заставить вновь биться сердце Вовы Ульянова или тушинского вора. А это было очень опасно для правящей власти. Им не в жилу была такая постановка вопроса.
– Вы меня просто поражаете своей осведомлённостью уважаемый лорд, – восхищался генерал, – вам бы в органах работать с такими познаниями.
– К вашему сведению, я не лорд, а герцог, – поправил его Карнаухов, – а осведомлённость моя и рассудительность оттого такая, потому что в прошлой своей собачьей жизни, я был собакой – ищейкой. Это было давно ещё при Советской власти, когда преступности тотальной, как сейчас, не было, и у милиции не только пистолетов не было, но и дубинок с наручниками. Золотые времена были тогда. Довольствие у меня в те времена было отменное. Не приходилось тогда с гаишниками кормиться на дорогах, что я делал последний год. Вполне хватало, что давали. Сытно и весело тогда мне жилось. Единственный недостаток был, – кормили не всех сразу, а по очереди. Завидно было, когда ты опустошил свою похлёбку, а соседа только начали кормить, но приятно было смотреть, когда ты ешь, а на тебя глотая слюни, поглядывает соседский кобель, который уже отобедал до тебя. Эта система всегда порождала зависть, но мы не грызлись по этому поводу, понимали, что эту систему не мы придумали. Зато кормили нас всех одинаково.
– Ну и что в этом хорошего? – спросил Акакий, – нашёл, о чём горевать. Кормить должны вас были так, кто чего заслужил. Например, с твоей помощью раскрыли нечётное количество опасных преступлений, а другой унюхал только пару шаромыг, которые сараи чистили и его, кормить, как путного, – это несправедливо.
– Эх, Акакий, чему только тебя в милиции учили?
У людей существует человеческий фактор, а у нас собачий рефлекс. Если тебя приняли на работу, значит плати и обеспечь работой. Но ведь нас в штате, целая псарня была, где на каждого следопыта преступлений наберёшься. Думай правильно, а ещё лейтенант называется, – пристыдил Акакия Корноухов.
– Я смотрю, у вас неплохая компания подобралась, – сказал генерал, – меня к себе не примете?
– Надо вначале проверить тебя, может за тобой косяков числится сучья прорва, – деловито сказал Корноухов, – а так с виду ты фусан вроде безвредный. Тебе вначале от генеральской чешуи надо избавиться, а после будем толковать. Нам сам посуди, лишние страдания не нужны. За тебя могут фитиля такого вставить, что кипятком писать будем до конца своей командировки, а ещё хуже на парашу посадят. А я в опущенных бобиках не желаю бегать по острову, чтобы каждая зачуханная шавка на меня лапой показывала.
– Ну, если судить по нашему общему статусу, я как понимаю, мы по законам острова все здесь с косяками, – заметил Акакий.
– Правильно ты понимаешь, – веско сказал Корноухов, – я вот на пересылке время зря не терял, а ошивался около блатных и охранников. Они не подозревали, что я их хорошо понимаю несмотря на то, что глуховат на одно ухо. И при мне они вели откровенно разговор про жизнь на острове. Я слышал, когда этап привозят, каждый ссыльный проходит чистилище. Глава чистилища Апостол Пётр – его обмануть сложно. Он про каждого всё до мелочей знает. Если ты без косяков, и чтишь воровские законы, тебя на остров запустят через золотые ворота с духовым оркестром. А если ты косорылый, не миновать тебе вольерного коридора, усеянного экскрементами. Их оставляли за собой те новобранцы, которые до этого ползком преодолевали этот путепровод длиною в один километр.
– Километр, на четырёх мослах, – это не такое уж большое расстояние, – вздохнул облегчённо генерал, – можно без затруднения выдюжить.
– Можно без сомнения, – хмыкнул пёс, – если бы у решёток вольера со старта не стояли эмоциональные островитяне и в крупные ячейки не пихали в тебя пики, багры пожарные и электрические дубинки с мощными разрядами.
– Но это – же не цивилизованно, – ужаснулся генерал.
– Я тоже думаю примерно так, – согласился с генералом Корноухов, – но вы уважаемый гофмаршал, забываете, что попали в Империю Справедливости и Возмездия. Помните, как Антибиотик из Питера сказал, что на том свете, всем воздастся.
– Но мы же не на тот свет едем Корноухов? – вмешался в разговор депутат.
– Как знать? – Для некоторых этот остров будет хуже ада, – намеренно нагонял страстей, Корноухов – Но вы меня перебили и о главном сказать не дали. На финише вольера вы подползаете избитые и истерзанные к развилке, где будет стоять указатель с надписью: «Прямо пойдёшь, – смерть свою найдёшь», «Направо пойдёшь, – работу обретёшь», «Налево пойдёшь, – честь потеряешь, но бабки, ворованные Отечеству всё равно вернёшь».
– А расшифровку этим надписям ты знаешь? – с тревогой спросил генерал.
– Я всё знаю, – посмотрел на своих спутников Корноухов. – Прямо ползти, желающих не находится. Там, на выходе яма, в которой сидят два парня с особого режима из Уссурийска, в полосатой одежде. Они большие гурманы до человеческого мясца. Если ты их одолеешь, то после этого сам можешь самостоятельно решать свою судьбу на острове. Преград никаких не будет. Направо же идут в основном те, кто в непонятное попал или выполнял меркантильные интересы своих алчных шефов, – это типажи вроде моего кента Капитона, у которого грехов совсем малёхи и за душой ничего нет.
– Вот и я тогда пойду направо, – радостно потёр руки Федот.
– Ни тебя, ни генерала направо не пустят. Пётр знает, что у вас вклады немалые имеются нажитые нечестным трудом. Вот, когда вы их сдадите добровольно государственной казне, тогда вам наполовину урежут срок ссылки, и откроют заслонку на правой стороне. А не отдадите, тогда вас по пролёту электричеством загонят налево, где в яме, вас будут поджидать пять громадных горилл самцов, – гомосексуалистов активного плана, которых завезли из Конго. У них рост под два метра и весу под четверть тонны. Они вас будут любить до тех пор, пока вы все банковские коды Петру не выложите.
– Уважаемый герцог, но это сплошное зверство.
– Согласен генерал, – повёл своим влажным носом Корноухов, учуяв, что рядом кто – то ест курицу. – А как ваше ведомство измывалось, над подследственными и зеками? Слоников делали посредством противогазов, иголки под ногти вгоняли, почки отбивали. Этапы через строй пропускали. В пресс – хате, опускали порядочных людей. Волосы дыбом стояли от ваших зверств, не только у людей, но и у нас собак и даже тюремных крыс. И людям с гражданской совестью немало от вашего брата доставалось, когда вы нагло помогали нуворишам захватить предприятия. Вы же были защитниками не трудового народа, а охраняли злато ненасытных буржуев. Теперь держите ответ перед народом! Островитяне вам и про Останкинский телецентр напомнят в 1992 году, как вы бурное наводнение устроили из народной крови. Сколько трупов, там нашинковали.
– Царица небесная, – перекрестился генерал, – это не я. Такие страхи ОМОН практиковал во главе с Рушником.
– Вон в левом углу компания парчовая едет из пятнадцати человек, – кивнул Корноухов на кучку весельчаков. – Все до одного бывшие омоновцы Останкинского побоища и этот веселый круиз у них в жизни последний. Они думают, народ забыл про их зверства и им ничего не сделают на острове. Я первым их на лай подниму!
