скачать книгу бесплатно
– Есть.
– Вот и хорошо, – удовлетворенно заметил Пьянков. – Начальник в первую очередь отвечает за политическое воспитание подчиненных…
Когда на заставу приезжали комендант или начальник штаба, офицеры отряда, в таком же положении, как я, оказывался Орешков. И ни у кого из старших начальников не было оснований быть недовольными кем-нибудь из нас.
Большую помощь оказал мне начальник штаба комендатуры капитан Виктор Александрович Оралов, побывавший на заставе сразу после начальника отряда.
Где-то я читал: сила таланта в том, что он видит загадку там, где остальным все ясно. Оралов был таким.
– У вас есть точное описание острова? – спросил меня начальник штаба.
– А зачем? – удивился я. – Многое я уже изучил и знаю на память.
– Память – инструмент несовершенный, – возразил капитан, – вы на нее не очень-то надейтесь. И потом: не только вы должны знать свои «владения», но и все пограничники.
– Все, что знаю сам, я рассказываю подчиненным, – не сдавался я.
– По-блошиному рассказываете! – почему-то рассердился начальник штаба. – Прыгаете с пятого на десятое, что вспомните, то и говорите. А у вас при обучении подчиненных должна быть система. Ясно? Запасайтесь карандашами, бумагой и терпением. Походим с вами по острову, каждое дерево, каждый валун, каждую тропку опишем, все заливы и проливы, нейтральные островки на учет возьмем. Разобьем остров на квадраты, сектора, вычертим кроки, наблюдательные карточки, схемы… Документ у нас с вами получится. Ясно? Он пригодится вам не только для занятий с подчиненными, но и, главное, для раздумий. Как перехитрить тех, кто наблюдает за вами с того берега, ждет подходящего момента, чтобы напакостить? Где надо усилить наряды, а где обойтись с помощью различных ловушек, сигнальных устройств, инженерных сооружений? Как лучше организовать взаимодействие с соседями?..
Такой документ мы с начальником штаба составили, затратив на это почти неделю. Какое ценное пособие получилось! Им пользовались и мои заместители, и младшие командиры. Документ этот изменялся и дополнялся. Он заставлял каждого из нас думать, как лучше организовать службу.
* * *
В один из своих приездов начальник отряда обещал нам для усиления охраны границы прислать катер. И вот возле заставы ошвартовалось небольшое суденышко – катер КМ-1 с командой, по всему видать, хорошо знавшей свое дело. Мы все высыпали ему навстречу.
– Товарищ лейтенант, морякам бы показать, – загорелся старшина. Как-никак – обновка!
Я согласился, и Горбанюк, оседлав двух лошадей, отправился к соседу, располагавшемуся от нас ближе других.
Кроме пограничной заставы на острове дислоцировались подразделения балтийских военных моряков. Батальоном морской пехоты командовал высокий, стройный капитан Шведов, опытный, много знавший и умевший командир, хороший, душевный человек. Я любил бывать в уютном домике, в котором капитан обитал с семьей и где главными жильцами считались книги. Ими был заполнен вместительный шкаф и прикрепленные к стенам полки. Книги лежали на письменном столе, на подоконниках. Хозяин был интересным собеседником, не только хорошо знал тактику современного боя, но и глубоко разбирался в вопросах международной и внутренней жизни, литературы, был завзятым театралом, ценителем живописи.
Артиллеристы-зенитчики старшие лейтенанты Ряцков, Чирков и политрук Хромов несли службу километрах в пяти от батальона морской пехоты, на противоположной стороне острова. Были они на год-два старше меня. Веселые, гораздые на выдумку, моряки-зенитчики, появляясь на заставе, вносили заметное оживление в нашу жизнь. Чирков жил на острове с женой и детьми. Ряцков и Хромов были холостыми. Кровь бурлила в молодых жилах. Наведываясь ко мне в гости, они первым делом просили разрешения поскакать по острову на лошадях.
– Вот джигиты! – добродушно улыбался Чирков. – Женить их надо. Да и тебя тоже. Чего бирюком живешь?
Старшина привез капитана Шведова, взял еще одну лошадь и отправился на батарею за Ряцковым, Хромовым и Чирковым (сам он решил остаться на правом фланге заставы, где шло строительство дзота).
Капитан придирчиво осмотрел катер, погонял на различных режимах мотор, выключил его, тщательно вытер ветошью руки и сказал:
– Не линкор, конечно, но посудина стоящая!
Мы остановились на лужайке возле заставы и залюбовались окрестностями. Зелеными и густыми стали лесные чащи. На залитых солнцем полянах сочная трава вымахала чуть ли не по пояс. Серебрились озера, которых на острове было множество. Вокруг них росли прямые и островерхие ели. Они словно бы укрывали от глаз людских эти гранитные чаши, наполненные прозрачной студеной водой, богатые рыбой и дичью. Изгибался, будто о солнце терся, Финский залив и оттого блестел, смотреть было больно. Из морщин проливов высовывались нейтральные островки, то голые каменистые, то опушенные осокой и невысоким морским камышом. По краям облепили их крикливые чайки, издали похожие на пену прибоя.
Прискакали радостно возбужденные зенитчики. И такое удовольствие было написано на их лицах, так счастливо блестели глаза, что капитан Шведов не выдержал и шутливо заметил:
– Вы словно масленые блины. С голоду вас можно проглотить.
– Лучше давайте сварим на костре уху с дымком! – предложил я.
– Это мысль! – воскликнул капитан, потирая руки. Со мной согласились и артиллеристы.
С моряками нас связывало многое. Как только мы начали охранять границу, был составлен и утвержден нашим и морским начальством план взаимодействия и соответствующие сигналы. Мы помогали друг другу строить дзоты, отрывать окопы, щели и траншеи, охранять границу.
«Граница на замке». Пожалуй, всем знакомо это крылатое выражение. А что оно означает? К чему обязывает?
Граница на замке – это постоянная бдительность бойцов, находящихся в пограничном наряде; это продуманное до мелочей инженерно-техническое оборудование; это, наконец, доведенная до автоматизма выучка людей, помноженная на мужество и отвагу.
Граница на замке. Тишина такая, что в ушах звенит. Но тишина эта обманчива, враг хитер, с той стороны нас настороженно «шупают» самые совершенные оптические приборы.
Как серьезно, по-государстве иному, бойцы относились к охране границы! Как напряженно работал их ум!
Красноармейцы Бутов, Березко и Михайлов придумали безотказно действовавшую сигнализацию. Красноармеец Иванов предложил перекрыть вероятные подходы хитроумными ловушками. Сержант Синицын смастерил наглядные пособия…
За отличные показатели в службе, боевой и политической подготовке осенью 1940 года заставу наградили переходящим Знаменем Ленинградского пограничного округа. Лучшим красноармейцам М. Бутову, П. А. Войтенко, П. С. Иванову, П. Т. Калашникову и И. С. Семину было присвоено только что введенное тогда воинское звание «ефрейтор».
В ноябре из штаба отряда запросили, куда я намерен поехать в отпуск. Нелегко было мне ответить на этот вопрос…
Родился я в августе 1917 года в деревне Петровке, Бирилюсского района, Красноярского края, в семье бедного крестьянина. Отец Петр Андреевич умер, когда мне не было и года. Мать, оставшаяся с восемью детьми, несмотря на ее старания, не могла прокормить, одеть и обуть такую семью. Старшие братья и сестры пошли батрачить к кулакам, а меня отдали бездетным супругам Якову Леонтьевичу и Олимпиаде Сергеевне Грибановым. Мое усыновление они держали от всех в большой тайне. Естественно, не знал об этом и я. И не узнал бы никогда, если б не описка волостного писаря, который, как рассказывали люди, пил гораздо бойчее, чем водил пером. Оформляя мое усыновление, он изрядно напутал спьяну: отчество мне изменил, а фамилию оставил прежнюю. Когда настала пора призыва в Красную Армию и потребовались подлинные документы (до сих пор было достаточно выписок из подворной книги), я с изумлением узнал, что мои отец и мать, горячо любившие меня, оказывается, чужие мне люди…
Вскоре произошла встреча с родной матерью. Рано состарившаяся женщина с потрескавшимися мозолистыми руками прижала меня к себе и разрыдалась. А я не знал, что делать, как вести себя. Мать есть мать. Но встреча с нею, а потом с братьями и сестрами – Гавриилом, Алексеем, Февроньей, Анной, Варварой, Евдокией и Дарьей – не поколебала моей сыновней любви к приемным родителям. Я пронес ее через всю жизнь.
Яков Леонтьевич Грибанов прожил трудную жизнь. Он не умел ни писать, ни читать, но зато был прекрасным рассказчиком. Зимой к нам на огонек тянулись соседи. Соберутся, бывало, закурят самокрутки из ядреного самосада и просят:
– Расскажи, Яков Леонтьевич, как ты под началом Брусилова воевал.
Никогда не забуду я те зимние вечера. Именно тогда зародилась во мне тяга к армейской службе.
В 1929 году Яков Леонтьевич первым вступил в колхоз и начал работать в полеводческой бригаде. Он и раньше был песенник хоть куда, а тут во всю ширь развернулся. Какие концерты устраивал он в поле в обеденный перерыв или после окончания работы!
– Сколько мне сил колхоз прибавил! – от души говорил он, возвращаясь домой, и улыбался своей доброй лучистой улыбкой.
На меня приемный отец возлагал большие надежды.
– Мой сын должен быть самым ученым! – без тени улыбки говорил он и так же серьезно добавлял: – Вот как генерал Брусилов.
В Петровке была только начальная школа. Яков Леонтьевич и Олимпиада Сергеевна, как ни тяжело им было, по совету учительницы решили отправить меня в районный центр Бирилюссы, за пятьдесят километров.
Верно говорят, что мир тесен. Недавно я случайно узнал, что Ольга Ивановна Арбузова, моя первая учительница, уговорившая приемных родителей послать меня в школу-семилетку, и ее муж Александр Федорович Смельчаков живут в Костроме. Встреча с Ольгой Ивановной была для меня праздником. К тому времени она находилась на пенсии, нередко прихварывала. Я помог ей устроиться на лечение в московских клиниках, пожелал всего самого доброго, когда она, поправившись, уезжала к себе в Кострому…
В Бирилюсской семилетке я был ударником учебы. В дни каникул работал в колхозе и тоже добился звания ударника. В свободное время мы с Яковом Леонтьевичем ходили на охоту, за грибами, ягодами и кедровыми орехами. Несколько дней в тайге. Ночи у костра. Бесхитростные рассказы отца о службе в царской армии, о войне. Разве забудешь такое!..
Окончив семилетку, в 1935 году я поступил в Ачинское педагогическое училище. Скудной помощи Олимпиады Сергеевны (Яков Леонтьевич умер в 1934 году) и стипендии не хватало, я еле-еле сводил концы с концами, но не унывал.
Ачинское педагогическое училище – одна из кузниц учительских кадров Сибири. Годы прошли, а я хорошо помню директора – Исидора Антоновича Мейкшана, преподавателей – Анну Петровну Нестеренко, Михаила Ивановича Сизова, Ивана Павловича Астраханцева, Марию Яковлевну Субботину… Это они открыли перед нами, деревенскими парнями и девчатами, дорогу в большую жизнь…
* * *
Куда же ехать в отпуск?
Брат Гавриил, младший лейтенант, участник боев на Халхин-Голе, служил в те годы на Дальнем Востоке. Из последнего письма я знал, что у него гостила мать. И вот я решил вначале навестить их, а на обратном пути заехать к приемной матери и в Ачинск, где вместе с родителями жила Мария Козырева, девушка, с которой я дружил все годы, проведенные в училище, а когда уехал в Саратов – переписывался…
На заставу я вернулся вдвоем с ней, теперь уже Марией Ануфриевной Козловой. В Ачинске мы зарегистрировали свой брак, сыграли свадьбу, собрались в дорогу – все за одни сутки – и только в поезде, когда спало напряжение, почувствовали такую усталость, что заснули как убитые…
О нашем приезде на заставу первыми узнали зенитчики. Ряцков, Хромов и Чирков пришли с поздравлениями.
– Обошел ты нас, Андрей, – шутливо насупившись, сказал Хромов. Женился и даже на свадьбу не пригласил.
– Не все потеряно, друзья мои! – ответил я. – Остались считанные дни до Нового года. Вы женитесь, сыграем ваши свадьбы, заодно и мою продублируем. А сейчас давайте пить чай…
Политрук Орешков и старшина Горбанюк тоже возвратились из отпусков с молодыми женами. Лейтенант Мелехин приехал один.
– Не встретил я еще свое счастье, – с легкой грустью сказал он нам. Теперь до следующего отпуска…
Наши жены сразу же активно включились в жизнь заставы. Начали они с того, что советами и личным участием помогли повару. Пограничники сразу заметили, что пища стала вкуснее и разнообразнее.
– Хорошо начали, красавицы! – похвалил молодых женщин старший политрук Ковалев. – Но ведь вы способны на большее: у каждой из вас среднее образование, каждая из вас имеет по три-четыре оборонных значка.
Что вы можете сделать? Научить пограничников оказывать первую помощь. Раз. Включиться в подготовку к отрядным спортивным соревнованиям. Два. Создать на заставе отличный самодеятельный коллектив. Три. Заниматься с бойцами, не имеющими достаточного образования. Четыре. Видите, сколько дел? Успевайте поворачиваться. Главное же ваше назначение – создать дружную семью, помочь мужьям в их нелегкой службе. Жизнь на заставе, да еще на островной, – не мед, особенно для вчерашних горожанок. Нет здесь ни театров, ни танцевальных площадок, ни магазинов. Кино и то редкость. Но не хныкать же по этому поводу. Суметь духовно богато жить и в такой глухомани – вот ваша задача! В городе, я уверен, вы старались показать себя в выгодном свете. Не отказывайтесь от этого и здесь. Одевайтесь красиво, со вкусом. Для кого стараться? Для мужей! Для всех пограничников! Уже одним своим появлением на острове вы подтянули ребят. Посмотрите, что ни боец – то рыцарь!..
Вместе со всем личным составом заставы наши жены внесли посильный вклад в охрану границы. Вместе с нами они встретили и войну. Но об этом рассказ впереди.
* * *
Читателю уже известно, что в силу сложившихся обстоятельств многие из моих подчиненных находились на действительной военной службе по пять и более лет. Им было нелегко. Каждый из них стосковался по дому, по родным и близким, любимым девушкам, по мирному труду. Пограничная служба трудная. Служба на островной заставе, когда вокруг тебя только вода, – еще труднее.
Наш участок был и не тихим, и не боевым. Финский залив – преграда серьезная, преодолеть ее на надводных средствах и не попасть в поле зрения пограничников было не так-то просто.
Летом мы все внимание обращали на то, чтобы не допустить нарушения границы под водой (способов для этого, как известно, немало). Наряды пристально всматривались во все, что качал на своих волнах Финский залив. Ведь под плывущей бочкой или бревном мог оказаться и водолаз-диверсант, и перископ подводной лодки. Особые задачи возлагались на катер КМ-1. Пограничники не менее внимательно разглядывали все, что волны выбрасывали на берег: обломки деревянных частей судов, весел, предметы одежды и обуви…
Наблюдение за линией границы значительно усложнялось зимой, особенно тогда, когда по нескольку дней подряд свирепствовала пурга, то и дело заносившая дозорную тропу, проложенную лыжниками. В такое время заснеженную гладь залива можно было легко преодолеть на буерах, чем финны не раз пользовались. В зимние месяцы задержаний нарушителей было гораздо больше, чем в летние.
Могут спросить, как командование ладило с людьми, которым давно все приелось? Были ли в связи с этим на заставе нарушения воинской дисциплины?
Спору нет, мне и моим заместителям было нелегко. Но держать границу на крепком замке, соблюдать железную дисциплину, добиваться высоких показателей в боевой и политической подготовке нам помогало то обстоятельство, что все трое мы окончили военные училища, хорошо знали пограничную службу, метко стреляли из всех видов оружия, умело владели штыком и прикладом, могли показать на спортивных снарядах любое упражнение. Нашей надежной опорой были коммунисты и, конечно, младшие командиры. Во главу угла нами были поставлены неукоснительная, бескомпромиссная требовательность и постоянная забота о подчиненных.
За полтора года на заставе не было допущено ни одного нарушения уставов. По итогам социалистического соревнования нам два раза подряд присуждалось переходящее Знамя округа.
Иногда старослужащие допускали вольности, упражнялись, так сказать, в остроумии. Помнится, недалеко от заставы ефрейтор (не буду называть его фамилию) проводил стрелковый тренаж. Находясь в канцелярии, я сквозь открытое окно услышал такую его «команду»:
– Лежа, пятый год одно и то же, заряжай!
Пограничники засмеялись и заклацали затворами.
После стрелкового тренажа я вызвал ефрейтора к себе. Он густо покраснел, когда понял, что начальник слышал его импровизацию.
– Больше это не повторится, товарищ лейтенант! – заверил меня пограничник. – Я хотел внести какое-то разнообразие в тренировку. Теперь понял, что пошутил неудачно…
Надо было видеть, как подтягивались эти же красноармейцы, когда, получив инструктаж возле ящика с песком – рельефной карты острова, слушали боевой приказ о заступлении в наряд по охране Государственной границы Союза Советских Социалистических Республик!
На заставе были высоки дух соревнования и гордость за присуждение переходящего Знамени. Пограничники, выезжавшие по различным делам в комендатуру, отряд, на другие заставы, после возвращения докладывали мне, что везде их дотошно расспрашивали о порядках на заставе, о командирах. Всем хотелось знать, что представляет собой краснознаменное подразделение!
Было особое отношение к поощрениям. Благодарность командира отделения перед строем являлась целым событием в военной биографии пограничника. Он гордился этой благодарностью, делился своей радостью с родными, с любимой девушкой, с товарищами, остававшимися на гражданке.
Очень ценились в те годы знаки воинской и спортивной доблести: «Отличник РККА», «Снайпер РККА», «Ворошиловский стрелок», «За отличную стрельбу», ГТО, ПВХО, ГСО. Завоевать их в упорной борьбе, в соревновании с другими было мечтой каждого воина. С какой завистью смотрели на людей, имевших эти отличия! Об орденах и говорить не приходится. Капитан М. С. Малый, бывая на заставе, всегда находился в окружении пограничников, которые не могли отвести взгляда от сверкавшего на его груди ордена Ленина. В их глазах Меркурий Семенович был человеком необыкновенным. Они подражали ему, перенимали его походку, старались говорить так, как он, щеголяли его пословицами и поговорками.
Нельзя забывать и о том, что пограничники тридцатых – начала сороковых годов были свидетелями того, как в стране вырастали металлургические гиганты и города, тайгу и бесплодную пустыню прорезали железные дороги… Каждый из нас заражался пафосом созидания, героизмом энтузиастов первых пятилеток.
И, наконец, еще одна, на мой взгляд, немаловажная деталь – романтика службы (я не боюсь этого термина!). Чувство границы – особое чувство. Кажется, какая разница? Один охраняет полковой или гарнизонный склад, важный промышленный или железнодорожный объект, другой – границу. И тут, и там воин выполняет боевую задачу; и тут, и там он – лицо неприкосновенное, в руках у него заряженное боевыми патронами оружие, которое может быть применено в любую минуту; и тут, и там он должен сохранить все, что доверено ему.
Разница, по-моему, в том, что пограничник стоит как бы на водоразделе двух миров, откуда ему далеко видно. Часовому на промышленном объекте в случае необходимости тотчас придут на помощь товарищи, рабочие. Пограничнику сплошь и рядом приходится рассчитывать только на свои силы, потому что нарушение может произойти далеко от заставы – и когда-то подоспеют на помощь сослуживцы!
Стоя на границе, боец или командир как бы слышит за спиной дыхание Родины: гул фабрик и заводов, шум нив и лесов, голоса людей… Он, как никто другой, понимает, что именно ему доверено сохранить это дыхание таким же могучим и равномерным, именно от него зависит, будут ли бродить по аллеям парков влюбленные, плескаться в реке неугомонные мальчишки… Все это делает каждого воина сильнее, собраннее, рождает у него обостренное чувство бдительности, зоркости, ответственности за судьбу Родины, наконец. Я сказал бы, что у пограничника более высокий душевный настрой, нежели у любого другого воина.
* * *
Летом и осенью 1940 года, пожалуй, не было ни одного случая нарушения границы со стороны Финляндии, о котором следовало бы рассказать. Мелкие недоразумения – не в счет. А вот зимой, будто по команде (да так оно и было!), начались самые настоящие провокации.
Помнится, был холодный день, когда мы увидели большую группу финских юношей и девушек в ярких свитерах. На санках-креслах с длинными металлическими полозьями они носились взад и вперед по льду залива у самой линии границы перед заставой.
Заслоняясь руками от резкого ветра, я следил за катающимися. Что им надо? Неспроста же они появились здесь, вдали от родных берегов, да еще в такую погоду. Не из-за любви к спорту катаются, что называется, на лезвии ножа! Эта вылазка, бесспорно санкционирована финскими пограничниками!
Ветер свистел в вершинах елей, как в снастях корабля. И вдруг я увидел, как парни, широко размахиваясь, стали бросать что-то. По льду озера в нашу сторону понесло разноцветные листки бумаги. Катающиеся погрозили нам кулаками, потом повернулись, девушки сели в санки-кресла, и молодые люди помчали их. Вскоре они скрылись из виду.
Шюцкоровские выкормыши!
Ветер занес листовки на остров. Реваншистское содержание бумажонок укрепило мое подозрение. Листовки мы собрали, и я вместе с донесением отправил их коменданту.
Вскоре после этого случая двое финнов нарушили границу на правом фланге заставы. Рыжие здоровенные парни, легко, но тепло одетые, видимо для смелости хлебнувшие из фляжек, висевших у них на поясах, вели себя вызывающе. Пока я готовил соответствующие бумаги, чтобы отправить нарушителей границы по назначению, те, злобно поглядывая вокруг, ругались (оба говорили по-русски), грозили реваншем за поражение в недавнем военном конфликте.
Вдруг, словно по команде, они умолкли и один из задержанных сказал:
– Мы нарушили границу случайно, заблудились. Отпустите нас.
– Между нашими берегами – лед Финского залива, а не леса без конца и края, – ответил я. – Как же это вы ухитрились пойти не в ту сторону?
Поняв, что маневр не удался, финны снова начали поносить нас, грозить.
* * *
Весной 1941 года обстановка на границе стала тревожной. Вернувшиеся из дозора наряды докладывали, что в финские бухты входят торпедные катера, тральщики, эскадренные миноносцы, транспортные суда.
Чьи они? Зачем приходят и какой груз доставляют? Догадаться было нетрудно. Фашистская Германия, оккупировав почти всю Европу, усиленно вооружала маннергеймовцев, которые начали вести себя весьма нагло. Не раз приходилось нам выдворять их катера, нарушившие границу.
Как-то финское пограничное судно вошло в наши воды. На своей «каэмке» мы тотчас помчались навстречу. Сигнальщик просемафорил приказ повернуть назад, но судно-нарушитель не обратило на сигнал никакого внимания. Мы попросили, чтобы финский офицер или старший команды подошел к борту для переговоров, но с катера ответили грубой бранью.
Это была одна из тех критических ситуаций, когда надо было найти единственно правильное решение. Приказываю приготовиться к открытию огня и идти прямо на судно. Такой оборот дела особенно пришелся по душе рулевому. Перекладывая руль, он не сдержал радостной улыбки. Приник к прицелу пулеметчик.
Нас разделяли считанные метры, когда судно-нарушитель круто развернулось, зарывшись в пенистый бурун. Зажглись на солнце и погасли иллюминаторы.
