скачать книгу бесплатно
Правдивые и доподлинные записки о Мандельшпроте, найденные в фисгармонии бывого Пуськинского Дома настройщиком роялей Василиском Бурляевым. Charitas omnia kredit
Алексей Козлов
Сатирическое сочинение о неизвестном гении, прозябающем на дне общества и погибающем в конце концов, дабы воссиять в 90-е годы благодаря величественному фонду Сороса.
Правдивые и доподлинные записки о Мандельшпроте, найденные в фисгармонии бывого Пуськинского Дома настройщиком роялей Василиском Бурляевым
Charitas omnia kredit
Алексей Козлов
© Алексей Козлов, 2016
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Необходимая Преамбула
Ханжи и схоласты правят миром. Именно они, одетые в милицейскую форму, штрафуют Икара, окончившего полет на встречной полосе движения.
Именно они сначала поджаривали тех, кто сомневался, что Земля – блин, намазанный постным маслом, а теперь стали поджаривать тех, кто утверждает обратное.
Именно они печатают толстенные бездарные книги, способные вызвать только зевок размером с Бискайский залив, и насылают летаргический сон, порчу и гусиную кожу на леденеющего обывателя, потерявшего всякую ориентацию в пространстве и времени.
Именно они, как могильные черви, избрали плоть великих персон средой обитания и средством существования.
Это они коваными сапогами столбят территории в интеллектуальных Клондайках и искупают свою преданность светилам низкопоклонством и подлым, низким отношением к простым и беззащитным людям.
Именно им принадлежит патент на самую гнусную ложь, какая есть на свете, ложь, осененную порой недюжинным умом, образованием и муравьиной предприимчивостью. Многие из них называли себя «интеллигентами». Таким был и наш незабвенный Мандельшпрот.
Им, написавшим неподъемные фолианты и десятикнижия о Гае Юлии Цезаре, невдомек, что одна фраза, сообщающая о том, как Цезарь почесывал голову пальцем, задумавшись, имеет право на существование в десять раз больше всех их прочих излияний. Кому нужны ваши книги, написанные блудливым умом и нечистым сердцем?
Ты, маленькая девочка, увидевшая плотного мужчину в скрипучем рваном башмаке, подвязанном веревкой, ты не задумывалась, быть может, что эти скрипящие башмаки поведают чуткому уху гораздо, гораздо больше о господине Мандельшпроте, чем все нудные псалмы текстологов, соискателей, псевдоученых, все нелепые литературные корчи, все общие места, преподносимые нам в качестве Ньютоновых яблок.
Геморроидальные псевдоисторики, университетские кастраты, педрилы-лингвисты, славянофильствующие козьмополиты и космополитствующие русопяты средней полосы России! Ко мне! Комон! Я вам покажу небо в звездах и задницу – в чирьях!
Язычники всего мира, объединяйтесь! Только так мы не сделаем шага, который отделяет самое великое от очень смешного.
Оркестр, увертюру!
От редакции
Уважаемый читатель! Браток!
Предлагаемая твоему благосклонному вниманию сущая инкунабула, без всякого сомнения, является настоящей литературной сеньсацией. Даже в мало-мальски замшелом городишке находки такого рода имеют самое непреходящее значение в культурной жизни целых народов и иногда на века определяют вектор их дальнейшего развития и петляния. А то и больше.
В контексте сложившегося натурального Мандельшпротоведения эта находка, как вспышка шаровой молнии, высвечивает ранее скрытые страницы биографии выдающейся персоньки.
Подобно тому, как в середине конца XVIII века, Нусин-Пуськин обнародовал найденные им жемчужинки «Слово о полку Игореве», «Песнь о Великом Блуде», «Родные Гульфы», вызвавшие в дальнейшем настоящий литературоведческий бум, ор и лихорадку, эта находка, несомненно, послужит поводом для яростнейших дискуссий и споров, не могущих, впрочем, никак умалить значения для благодарных потомков этой находки как таковой.
Редакционная коллегия в расширенном составе члеников сочла необходимым в целях наиболее бережного воспроизведения характера «Записок» издать их с сохранением оригинальной авторской орфографии и флуктуации. Конечно, имело бы смысл воспроизвести данные эпистолярии репринтно, что вероятно и будет сделано в ходе дальнейших натуральных изысканий, обмеров и триангуляций. Редакция выражает свою глубокую благодарность многочисленным друзьям и соискателям, а также целой армии местных приват-доцентов, без помощи которых этот эсгзклюздивный труд был бы неполон или односторонен.
6 апреля 1932 г.
Это событие, а именно – появление гения на свет, не сопровождалось, к моему глубочайшему сожалению, никакими запоминающимися атмосферическими явлениями. Кракатау молчал. Избиений младенцев не было замечено вовсе. Не было отмечено ни комет с растрепанными гривами, ни извержения давно почивших вулканов, не было на небесах даже барашкообразных великовозрастных тучек. Природа в этот день была равнодушна и сосредоточена, как женщина, на себе самой и своих сомнительных достоинствах. Рождение гениальных персон всегда, впрочем, сопровождалось чем-нибудь выдающимся, и в этом чарующем дне тоже была своя маленькая, но запоминающаяся изюминка. В тот чрезвычайно важный момент, когда новорожденный испустил истошный вопль, заявился, шаркая тапочками, сосед Самойлович и долго умолял главу семейства ссудить ему три рубля на приобретение пищи, в каковой он почувствовал острую нужду. Постоянная потребность в пище изводила душу Самойловича и была причиной легкого отчуждения окружающих. Но радость отцовства была столь велика, что отец младенца, правда, слегка скорчившись, с ехидным замечанием вручил деньги соискателю. После чего тот удалился, не попрощавшись. Платежеспособность Ивана Адольфовича Самойловича всегда была под вопросом, впрочем, с известным основанием.
Когда этот приснопамятный младенец Мандельшпрот уродился-таки, положили его на ломберный стол пузцом кверьху, порезвился дабы. Ползал он, ползал, елозил-елозил, позы разные младенческие принимал, наблюдал почем зря за процессом быстротекущей жизни, глазки-бусинкиа потом решил опысать весь стол, как первое жизненное впечатление. Вот тогда его бедные родители решили: «Быть Мандельшпроту писателем или, на самый худой конец, поэтом. Как пить дать, быть. А иначе, зачем мы его уродили, козла такого? Охмахо! Прошло времечко и Мандельшпрот доктору Вермо морду кукишем расколупал, потому что тот был во многом не согласен с ним, а потому и не прав. Но это история совсем грядущих времён. Радуйся ты, ворона, радуйся ты, сорока, и ты, воробей – превеликий чудотворец! Одихмантий! Бе!
Спи!
Сын мой – маленькое бремя,
Будь всегда здоров.
Доживешь ты, будет время,
До ночных горшков.
Ты возьмешь высоты эти,
Станешь бородат
И войдешь в вечернем свете
В свой прекрасный сад.
Знаю то, чего ты хочешь
И о чем поешь.
Ты пройдешь и не измочишь
Маленьких галош.
Золотая земляника,
Верная стеблю.
Спи и не кричи так дико.
Баюшки-баю!
Где-то в Англии.
Я не в Англии рожден,
Имя мне дано не Джон,
И фамилия давно —
Не Ячменное Зерно.
Правят здесь одни пройдохи,
Говорят, что жизнь легка.
Редко падают нам крохи,
Крохи с барского стола.
Я не в Англии рожден,
Имя мне дано не Джон,
И фамилия давно —
Не Ячменное Зерно.
Кремль
День начался сильно, отважно.
Он темен и страшен как суд.
И сопли надменно и страшно
По башне Кутафье ползут.
Кто это вампир или папа
В окне показался на миг?
На нем треугольная шляпа
И серый походный гульфик.
Чей шнобель сияет так ало?
Три пальца, два уха, живот.
Зовет он своих генералов,
Своих мандаринов зовет.
Глаза от бессонницы впалы,
Заботой согбен супермен.
Выходят за ним генералы,
Бабулис, Чурленис и Член.
День начался сильно, отважно,
Он темен и страшен как суд.
И сопли надменно и страшно
По Васе Блажному ползут.
23 мая 1932 г.
Быть может, мое повествование, настоенное, подобно фиалковому нектару на истинных фактах, не вызовет дружеского пиетета и не тронет очерствевшие души людей, но я должен продолжать свои уникальные свидетельства, памятуя о том, насколько ценны даже мельчайшие детали картины, одним из немногих созерцателей которой я был.
Что, белогвардейщину пастилой кормить? Не дождётесь, падлы!
Любовь моя, брошенная мной подруга, тысячи женщин, осчастливленных мной, вы, вы, может быть, прочитаете мои немудреные пост-революционные записки, и слеза умиления одинокой росинкой скатится у вас меж персей. Одинокая и героическая душа не смеет выпустить перо и забыть о своем долге пред самой Историей. Одинокая и трепетная душа идет вперед к невыразимому свету в чердачной люкарне, из тьмы и сомнений, из разочарований и тягостных раздумий. И этот свет – единственное, что поднимает дух озябшего путника на тяжкой стезе бытия. Иди за мной и не падай! Я выведу тебя из пустыни к зеленым долинам, к кустам ракиты над рекой, к голубым небесам, к яркому солнцу, над которым мы еще увидим цветущий и переливающийся Эдем – страну мечты и сладостных грез. Вы все еще увидите!
Мир
В далекой деревне звонили,
И слышалось пение птах,
И стройные фавны бродили
С улыбкой в лучистых глазах.
Один под покровами леса
Застывший и тихий стою,
И стройная дивная месса
Вливается в душу мою.
Забудь! Это – тоже награда.
Смотри: над волнами лугов
Прекрасная леди дриада
Гоняет сачком мотыльков.
То – девушка мчится босая…
Войди в очарованный грот,
Дубравой себя отрясая
От серо-зеленых болот.
Иди под лазурные своды.
Меняется облачный кров,
Прилива прозрачные воды
Наполнят реку до краев.
Гоняя пугливое эхо,
Хватая ладонями свет,
Бросаясь сребрящимся смехом,
Русалки играют в крикет.
Усталый, глаза я закрою,
И вижу я глинистый склон,
В нем жизнь, будто древняя Троя,
Засыпана пеплом времен.
Бездомные в мире забытом…
И только позвякивал прах
Вбиваемых в землю копытом
Гиней, луидоров и драхм.
Отвели Мандельшпрота в детский сад имени товарища Шверника. Вывеска! Бродил-бродил он по этому дивному саду среди дикорастущих настурций, глициний и баобабов, с абсолютно кислой рожей личика и всячески делал вид, что все ему здесь страшно не нравится. Впечатлительный пингвин. Даже баобаб – краса тропических лесов, древо, не произвел на него никакого чувственного впечатления фауны. Потом взял Мандельшпрот на КПЗ ржавый гвоздик и выцарапал на стене корявыми буквами такие словеса:
Вот сижу я под кустом.
Вижу дерево и дом,
Мандельшпрот пред ним сидит
И стишки свои кропит.
Очень много накропал
И в милицию попал.
Он в милиции сидит
И опять стишки кропит.
Разъярился милитон,
Говорит малютке: «Вон!»
В детский сад его везут,
Продолжает кроха труд,
По бумаге он скребет,
Чтобы лучше жил народ.
Попугай Попа. Это и было его первое классическое стихотворение. Вшивота. Маленький лорд Фаунтлерой. Он им всегда гордился и на гастроли в Бердичев с ним ездил. И всегда аншлаг имел очертенный. Не такой, как у некоторых. Козлы вонючие! Сопли Мира! Загадили все поэтические пажити! Я сам потомственный беспризорник. Посмотри, какие пап-пиро-сы! Пап-пиросы!
Мираж для Мэри и Анны
Пусть где-то растут золотые маслины.
И пряный, и сладостный свой аромат
Счастливые чащи, немые долины
В нагретые синие долы струят.
Ведут в эти долы прямые дороги,
Пути к воплощенью заветной мечты.
Но эти долины и эти чертоги
Железной рукою для всех заперты.
У Мэри и Анны не в редкость обиды,
Неведомы полные им закрома.
Но разве лишь тот, чьи карманы набиты,
На счастье и радость имеет права.
Но вечно надеются Анна и Мэри —
Железной рукою безжалостный страж
Откроет свои заповедные двери
И впустит их в этот счастливый мираж.
Пусть где-то растут золотые маслины.
И пряный и сладостный свой аромат
Счастливые чащи, немые долины
В нагретые синие долы струят…
Черный Сверчок
На похороны романтизма
Веселой, шумною толпой
Пришли:
Поэт.
Сверчок
И Клизма.
