Пуля для штрафника

Комбат хмыкнул и, метнув в сторону Аникина совсем прищуренный взгляд, кивнул головой.

– Хорошо, – словно бы нехотя, но принимая правоту доводов, произнес он. – Думаю, коль скоро на довольствие поставлены наши штрафнички в третий взвод, то пусть Демьяненко ими и командует.

– Товарищ капитан! – вскочил с места взводный, исподволь грозя Аникину кулаком. – Да у меня взвод не обустроен… Где тут еще с этими гавриками возиться?

– Да ты не боись, старшина, они ребята неприхотливые, – с юмором возразил Дедов и вдруг, уже без всякого веселья, добавил: – И прям у нас какими-то сиротами беспризорными отряд выходит. Нехорошо получается. Они ведь не сегодня завтра на тот берег полезут. Сами должны понимать. Ведь вместо вас полезут.

– Мы, товарищ майор, за чужое геройство не прячемся и медальки чужими руками на грудь себе вешать не привыкли, – вдруг веско произнес Аникин. – Если прикажете, сегодня пойдем через реку.

– И прикажу! – взъярился вдруг майор. – И пойдете!

В течение мига тягостной тишины он взял себя в руки и, уже усевшись, более спокойным тоном произнес:

– Пойдете, можешь не беспокоиться. Только позже. А первыми – вот они пойдут.

Он снова кивнул в сторону окна и тут же отчеканил, будто подвел черту, за которой уже не могло быть никаких рассуждений:

– А с оперативным подчинением, Макар Степаныч, решим так. Командиром прибывшей группы на время подготовки к форсированию Днестра назначается командир отделения третьего взвода старшина Аникин. Пусть со штрафниками умничает.

VIII

Принятая Аникиным команда оказалась на удивление покладистой. Тут же, за плетнем хаты командного пункта, комбат провел на скорую руку построение штрафников и представил им Аникина в качестве командира отряда.

Андрей, не откладывая в долгий ящик, обрисовал план действий на ближайшие часы. Он с ходу решил взять жесткий, не терпящий возражений тон. На все его команды и короткие, как солдатский отдых, распоряжения испытуемые отреагировали в высшей степени адекватно, то есть молча. До позиции аникинского отделения добрались строем и без пререканий.

Причина такого послушания выяснилась скоро. Как объяснил по дороге Аникину старший группы, – тот самый сержант, который просил табачок, – «крепко хлопцы намаялись». Сержанта звали Трофим Нелядов, а товарищи именовали проще – Трошкой. Для своего недюжинного роста, который обычно предполагал отсутствие тяги к болтливости, Трошка оказался на редкость говорлив.

Словно какую-нибудь деревянную детскую игрушку, он тащил на плечах немецкий пулемет МГ с полностью снаряженной лентой. Еще две заполненные ленты крест-накрест опоясывали его мощный торс. Несколько коробок с патронами к пулемету угадывались в вещмешке по характерному металлическому позвякиванию, которое раздавалось при каждом шаге. При этом он даже не запыхивался и без всякой одышки продолжал тараторить.

Подходя к пойме, Андрей уже знал о тяжелых штурмовых атаках Одесского побережья в районе порта Южный, почти на две трети сокративших личный состав отдельной штрафной роты N-ской дивизии, о не менее тяжелом пешем марш-броске почти в сотню километров, в который отправили штрафников, так и не дав им после взятия порта и суток на передышку. Также Андрей оказался посвященным и в то, что, несмотря на практическое отсутствие передышки, этот самый Трошка сумел сыскать в пригородной слободке под Одессой, как он выразился, «дивную морячку с формами», и, более того, даже с ней, по выражению Трофима, «сговориться» и выполнить уговор так, что «морячка осталась довольна. Была как спасшаяся на берег после шторма».

Этот Трошка явно ходил не только в старших группы, но и в штатных ее балагурах. Это сразу стало понятно по репликам и шуткам, которыми тут же отозвались на захватывающий Трошкин рассказ его товарищи.

– Слышь, Троша, баркасом тебя не придавило? Во время шторма-то? Уж больно у той морячки корма была широкая…

– Не, он, видать, ее крепко за штурвал держал… Так, Трошка? Двумя руками? Или еще и зубами вцепился?..

– Ты в фарватер-то хоть попал? Или на мель наскочил?

– Зубоскалы! – по-доброму отозвался на эту волну насмешек Нелядов, не поленившись перед тем дать тумака одному, что подвернулся поближе.

– Да уж! – хмыкнул Аникин, развеселившись. Похоже, что компанию ему в подчинение препоручили нескучную. Отойдут с дороги, того и гляди устроят цирк с фейерверком.

– Шторм, говоришь… – стараясь сохранить серьезность тона, заметил Андрей. – Когда ж ты успел? Сам же говорил, что отдохнуть времени не было.

– Так-то ж на передышку времени не было, товарищ старшина, – эмоционально подтвердил сержант. – А я ж без роздыху. Морская наука, она… у-ух!..

Не найдя нужного слова, чтобы передать энергозатратность и напряжение морской науки, Трошка увел смысл своего высказывания в бездонную глубину старого как мир русского междометия.

– Неужто, Трошка, морская болезнь тебя подкосила? – не унимался чей-то озорной голос. – Ох и сильно, видать, заштормило тебя на твоем баркасе широкопалубном. Ноги-то до самого Днестра старшой наш еле тащил.

– А окромя морской, никаких болезней русалка морская тебе не подарила? – тут же подхватили тему с другого края. – Ты смотри, Трошка. В Одессе чего только немчура с румынами не оставила.

– Тьфу на вас! – сплюнув в сердцах в сторону шагавших, разозлился Трофим. – Самих просто завидки берут, что я Марину встретил, а вам только тушенка трофейная да конина французская достались.

Тут же, повернувшись к Аникину, он с жаром принялся живописать, какие трофеи, в смысле жратвы, достались выжившим после кровавого штурма Южного порта и верфей.

– У нас еще с собой осталось… кой-чего… – заговорщицки подмигнул сержант. – Так что ребята твои довольны останутся. Даже ягоды эти, как их… А ну, подскажи, братва, как кличут черные эти, ну, макаронники их жрут постоянно…

– Маслины, – с готовностью подсказали из строя.

– Во-во, маслины, – кивнул Трошка, поправляя на плече пулемет. – Точно патрон. И на вкус – точно маслом обмазан машинным. А потом ничего, привыкаешь. Особенно под коньячок фрицевский. Верно, Яша?

Он обратился к тому самому штрафнику, который минуту назад попал под горячую руку. Яша молча изобразил на своем изможденном лице вымученную улыбку, обнажив при этом целый ряд вставных золотых фикс.

– Ишь какой у нас ослепительный, – за старшего пояснил Трофим. – Как улыбнется, девки за километр удирают.

– Ага, на ощупь ослепленные улепетывают, – сострил тот, что шел рядом с фиксатым.

– А ты, Крендель, не умничай, – тут же среагировал Трошка. – Яшка вон твой вещмешок тащит, хотя конины вы намедни одинаково вылакали.

– Да где одинаково, Трофим! – искренне возмутился тот, кого назвали Кренделем. – Яшка после трех глотков отрубился, а мне еще пришлось весь котелок добивать.

– Это каких еще таких трех глотков?! – крикнул Яшка в свой черед.

Доказать свою правоту ему не дал Аникин. Почувствовав, что пришла его очередь встревать в дискуссию, он вновь взял жесткий командирский тон:

– Ладно, моряки-подводники! Вам бы только баркасы править по коньячным волнам. А посему хорош спорить. О завтра думать надо. Днестровской водицы много, всем нахлебаться хватит.

IX

А смекалки штрафникам действительно было не занимать. Только наклон она имела в одну сторону: чем бы поживиться. Сразу по прибытии к траншеям Аникин опять провел построение. Его отделение, все девятеро, выстроились отдельно, через траншею, напротив штрафной группы. Провели перекличку. Учитывая марш-бросок, Андрей предложил составить из числа вновь прибывших группу добровольцев из пяти человек. Они должны были отправиться в село на поиски досок, бревен и всего прочего, что держится на воде.

С десяток грязных, заросших щетиной вояк тут же вызвались. Трошка был среди них. Переглянувшись с товарищами, он тут же предложил Андрею осмотреть разрушенные взрывами дома на предмет заборов, плетней и деревянных балок. Аникин сразу учуял, куда ветер дует.

Вопрос о возможном использовании материалов из разрушенных домов комбат лично решал с сельчанами. Старики указали хаты, откуда можно было взять плетни и заборы. Многие из сельчан сами взялись помогать солдатам. Кто-то выделял древесину из уцелевших после суровой зимы запасов. Были даже такие, кто разрешал спилить на плоты черешни или вишни из собственного сада.

В тоне, которым Трошка заговорил о разрушенных хатах, запахло мародерством. Насчет этого приказ по батальону был непререкаемо суров: за малейшие факты такового – расстрел на месте. Аникин, зная о нравах, царивших в штрафных подразделениях, решил не искушать судьбу и не испытывать темные инстинкты. С них хватит и того, что ждет впереди.

– Предложения здесь озвучиваю я, товарищ сержант, – оборвал его нескончаемый речевой поток Андрей. – Я отберу пять человек, они пойдут со старшим сержантом Бондарем и рядовым Зайченко. Туда, куда укажут. В стороны не шастать. Ясно?

Аникин решил пойти на хитрость, чтобы подстраховать себя.

– Вы прошли маршем около сотни километров. Вам требуется отдых. Вам нужно привести себя в порядок… – начал Аникин. – Как известно, пехота – царица полей и в плане пеших многокилометровых прогулок будет повыносливее. Кто из бывших пехотинцев? Шаг вперед!

Вышли шестеро. Ни Трошки, ни его дружков-остряков среди них не было. Обычные парни, видно, что в штрафную угодили из строевых частей. «Что ж, – подумал Андрей, – вполне достаточно». Похоже, план сработал. Андрей рассудил просто. Надежнее будет, если в село под началом Бондаря отправятся штрафники не из бывших уголовников, а армейские. Однако устраивать допрос вроде «как ты попал в штрафную и за что?» Аникин ни за что не хотел. Он прекрасно знал, что в самих штрафных ротах разговоры об этом вести не принято. О провинностях и преступлениях, за которые солдат загремел в штрафную, как правило знали командир роты и офицер-делопроизводитель. Конечно, уголовники на общем армейском фоне выделялись, но сейчас, второпях, разобраться, где бывший зек, а где армейский, было трудно. Вот Андрей и пошел на хитрость, придумав вопрос с пехотой. Уж наверняка из четырнадцати кто-то да окажется из бывших пехотинцев. Расчет Аникина оправдался, да еще с лихвой.

– Богдан Николаич! – окликнул старшину Аникин.

– Я, товарищ командир!

– Принимай команду. Подымитесь в село, к деду Гаврилу. Помнишь, Богдан Николаич, где старик обитает?

– А як жешь! Хибо его подвал можно забуть?

Услышав про подвал, Трошка тут же взвился на месте.

– Товарищ старшина! А как же мы? Я ж доброволец в команду!

– Отставить истерику, сержант. Остальные приступят к водным процедурам и будут готовиться к ночлегу. Кто жаловался, что хлопцы намаялись?

Известие о помывке оживило штрафников. Сразу пошли разговоры о недельной грязи и вшах и о том, что хорошо бы постираться. Уже и Трошка не особо рвался в группу заготовителей.

Помывочную разработал старший сержант Бондарь, он же ее и сколотил во дворе хаты, где разместилось ротное начальство. Собственно, это была дощатая кабинка на манер тех сооружений, куда обычно на селе ходят до ветру. Тут же, в огромном чугунном котле на костре, грели воду, набранную из колодцев, разводили ее в дубовой бочке из-под вина ведер на пятьдесят. Установленная, как памятник чистоте, на уровне потолка кабинки, после нехитрой манипуляции с вытаскиванием деревянной втулки она давала внутрь струю чистой горячей воды. Вскоре другие роты и даже отдельные взводы соорудили у себя бочковые душевые по такому же принципу.

В первой роте, не сообразив что к чему, затеяли банный день средь бела дня. Дым от костра привлек внимание фашистского гаубичного расчета. Ветра не было, и ровный столб дыма, вертикально поднявшийся на северной окраине села, стал идеальным ориентиром для немецких корректировщиков огня.

Выстрелы, пущенные один за другим, накрыли мывшихся, оставив от целого отделения мокрое место. После этого комбат строго-настрого приказал баню устраивать только по ночи, а котел для нагрева воды прятать за хатой или прочими постройками, чтобы пламя в темноте не было видно с того берега. Все эти меры безопасности Аникин не поленился довести до штрафной группы.

– Что касается воды наносить, дров наколоть и костер раскочегарить, это ваша забота.

– Не извольте беспокоиться, товарищ старшина! – обрадованно отозвался за всех оставшихся Трошка. – Сделаем в лучшем виде. Потому как неделю не мывшись бродим. Одичали малость. Уж мы в накладе не останемся. У нас не то что тушенка, еще и бутылок припасено несколько. С французской зажигательной смесью.

– Гляжу, запасливые вы хлопцы, Нелядов, – заметил Аникин.

– Война, она такая, товарищ командир. Коли есть момент, лови его. Пей конину, наворачивай тушенку. А то через момент из тебя тушенку сотворят. И не побрезгуют.

X

Чего это Нелядов про тушенку разговор завел? Будто накаркал, напророчил себе и товарищам своим, во что превратятся они во время переправы. Неужто предчувствовал, что здесь, в днестровских водах, застанет его последняя минута, и будет она жуткой, и ярким, кровавым, бурлящим пятном будет неотступно преследовать Аникина, как только, совершенно бесполезно, попытается он следующей ночью закрыть глаза и забыться?

Это кипящее варево красного борща, в которое обратилась гибель Трошки, и Кренделя, и Яшки, и других штрафников, теперь не пускало в кромешную бездну сна, плескалось в мозгу, обжигая сознание. Он был назначен их командиром на время подготовки к форсированию… Андрей пытался что-то предпринять, но приказ комбата был четок и обсуждению не подлежал: реку форсируют штрафные, а батальон прикрывает переправу с берега.

Сразу после бани, устроенной штрафникам, Аникин дал им несколько часов отдыха. Отряд разместили в одной из хат, отведенных третьему взводу. А отделение в это время сколачивало плоты. Блиндаж для аникинских тоже отложили на потом. Сюда пошло все дерево, заготовленное для постройки, а также то, что удалось найти команде Бондаря. Его группа вернулась из села часа через два. Солдатам помогали несколько подростков из местных. Аникин сразу отправил ходивших с Богданом в село штрафников мыться, а добровольцев из числа мирного населения в лице сельской пацанвы снарядил сделать несколько ходок за бревнами и досками, которые бондаревские не смогли унести с первого раза. Это заняло еще часа полтора.

Разместившись в хате, штрафники тут же устроили закусон. Кто-то не дождался ужина и тут же повалился спать, кинув сена прямо на убитый глиняный пол. Аникин, заглянув в хату проверить, как штрафная команда устроилась на ночлег, застал в центре комнаты сидевший под лучиной кружок уминающих тушенку. Вскрывали в два счета трофейные банки трофейными немецкими финками и с лезвия, ловко, кусками, отправляли содержимое в рот. Тут же по кругу передавалась фляжка. Благоуханный спиртово-виноградный запах из фляги распространялся по всему помещению.

– О, командир пожаловал! – бодро, вполголоса, откликнулся Трошка. – Давай, командир, хлебни за нашу победу!

Аникин поначалу хотел отказаться, но потом молча взял протянутую, погнутую и мятую, флягу и сделал порядочный глоток. Словно ароматного огня плеснуло внутрь и растеклось, побежало по всему телу, согревая уютным, солнечным теплом.

– Что, хороша французская огненная водица? На вот закуси! – Трошка, приняв флягу, протянул взамен очередную вскрытую банку.

– Спасибо, водицу не закусываю, – шепотом, но веско проговорил Андрей, утирая усы рукавом кацавейки. – Вы это, Нелядов, тут не сильно рассиживайтесь. И говорите тише. Остальные пусть поспят.

Трошка махнул зажатым в руке измазанным свиной тушенкой лезвием финки.

– Да их не добудишься, хоть из пушки стреляй. Намаялись хлопцы. И мы тоже, командир, вскорости отбой сыграем. Нам еще плоты колотить.

– За это не беспокойтесь, – с заминкой произнес Аникин. – Отдыхайте. Мои парни как раз для вас сооружают водные велосипеды. Для увеселительной прогулки по Днестру.

Слова старшины вызвали шелест смешков и улыбок.

– А ты не промах, командир, – отхлебнув, усмехнулся Трошка. – Свойский мужик. Небось доводилось и кровью искупать?

– Всякое бывало. На то она и война, – ответил Аникин. – Ладно, бывайте! До подъема. Может, несколько часов у вас получится.

– Спасибо, командир. За баню спасибо. Как будто заново народились, всю усталость как рукой сняло. Вот что значит из дубовой бочки мыться!

– Ты теперь, Трошка, совсем станешь дуб дубом, – заметил Яшка. – На переправе и тонуть не будешь, и пули фашистские от тебя будут отскакивать.

– Ладно тебе, остряк! – вдруг тоскливо выдохнул Трошка. – Завтра оно покажет что к чему. Эх, давай, командир, еще по глоточку.

– Не, хорош, – коротко отрезал Аникин. – До завтра.

XI

Минометный обстрел начался еще затемно. Предшествовали ему две зеленые ракеты. Они взвились, одна за другой, в темно-сиреневое небо позади села. По плану, озвученному комбатом, это и стало сигналом к началу операции.

Аникин не спал всю ночь, как и все его отделение. Вязали плоты. Гвоздей почти не было, поэтому в ход шли в основном веревки, вожжи, ремни и прочие крепежные средства. Всего они подготовили пять плавучих площадок, с расчетом на трех бойцов каждая. Лодок в селе не осталось, об этом в батальоне узнали практически сразу после размещения в Незавертайловке. Отступая, фашисты забрали с собой лодки для переправы, а оставшиеся уничтожили. Некоторые из запасливых жителей сберегли у себя деревянные весла. Хотя с приспособлениями для гребли решалось проще: отбирали доски пошире, обстругивали топорами с одного края, чтоб держаться удобно было.

Бондарь смекнул прихватить с собой несколько небольших дубовых бочонков.

– Для плавучей устойчивости, товарищ командир. Катамаран строить будем.

Аникин смекалку старшего сержанта похвалил, а острословы в отделении получили очередную пищу для своих шуточек.

– Богдан Николаич, а чего ж ты со своими подручными не прикатил бочку на пятьсот литров? – шутливо спрашивал Попов, правда с безопасного расстояния. – Взял бы одну из тех, что у деда Гаврила в подвале стоят. Или они полные? Так что ж вы, в столько глоток и не опустошили? Одну хотя бы?

– А на шо мне бочка на пятьсот литров? – не понимая, куда клонит Попов, сердито переспросил Бондарь. – Куды ты ее присобачишь?

– Как куды? – наигранно удивился солдат, накрепко перевязывая перехлест двух бревен. – Так из нее же подводную лодку можно сделать!

В дружном хохоте старшему сержанту ничего не оставалось, как издалека погрозить Попову огромным своим кулачищем.

– Я тебе покажу подводную жись! – проговорил Бондарь. – Тресну раз по ряшке, ты у меня в камбалу превратишься. Зроблю тоби плоскостопие, тильки в районе головы.

– Не, товарищ старший сержант, на это я не согласен, – не унывал Попов. – Хватит того, что у нас в батальоне Вобла имеется…

За судостроительными хлопотами подошло время будить штрафников.

XII

Мероприятие по подъему личного состава отряда оказалось из числа самых трудных. Хата сотрясалась от дружного храпа, и, казалось, саманные стены вот-вот развалятся от воздушных потоков, с шумом вырывавшихся из грудных клеток храпящих штрафников. На крыльце Аникин застал Трошку. Он один не спал, курил самокрутку из самосада, щедро отсыпанного старшиной накануне.

– Будить пора товарищей твоих, Трофим, – сказал Андрей. Но сержант не торопился. Аникин, понимая, чего для того стоят эти минуты, тоже остановился.

– Что, Трофим, сон так и не пришел?

– Эх, старшина, – проговорил Нелядов. – Не охота ночку эту на сон тратить…

Голос его прозвучал как-то незнакомо. Не было в нем ни балагурства, ни гонористости. И особенно слово «эту»… Так он его произнес, с таким смакованием, точно прощался с этим миром.

– Из Твери я, – вдруг произнес он. – Жена и детишки есть. Двое: Стасик и Верочка. И мамка больная. Писем от них полгода нет. А сам я из пехоты в штрафные попал. Затосковал по своим, напился первача, и гаду одному при погонах попал на глаза. Слово за слово, он меня трибуналом стращать, ну я и усугубил это дело, расквасив его сытую штабную рожу. Вот так вот.

Как-то серьезно-серьезно проговаривал он эти слова, точно в них заключалась вся жизнь его и еще что-то самое важное, от чего зависело все его будущее. Андрей тоже закурил.

– А я думал, ты из этих, из лагерей, – произнес Аникин.

– Да ну? – почему-то усмехнулся Трошка. – Да уж, с кем поведешься, того и наберешься… А вообще-то по малолетке в районе меня уважали. Если б мамка вовремя не отдала в ремесленное училище, точно куковал бы сейчас где-нибудь на нарах. Дружки у меня были – ух! Сорви и выкинь. Вон как Яшка. – Нелядов кивнул головой в сторону хаты, из окон которой гремел непрерывный храп. – Этот перо тебе сунет между ребер и глазом не моргнет. Ему и двадцати пяти нет, а дважды сидел, за разбои и грабежи, с тяжкими телесными. Так-то… Хех…

Трошка вдруг усмехнулся каким-то своим мыслям.

– Интересно как-то получается, командир. Я вот тут, на крылечке, вспоминал всего из житухи своей. И с Нюрой, это жена моя, вроде жили нормально, и детишки… А я все по красивой жизни тосковал. Все жалел, что на этот чертов завод подался. Дружки меня все подбивали: «Давай, мол, с нами, на дело. Жизнь, говорили, копейка, и живи ее так, чтоб не было мучительно больно». Начитанные, черти. Их потом всех посадили.

А сейчас вот думаю: ну загремел бы в тюрягу, дали бы срок. А там, глядишь, и в штрафную вышла бы оказия, для желающих, так сказать, искупить кровью. Это выходит, я бы все равно сюда попал, и мы бы с тобой все одно табачок курили накануне переправы? Рассуди, командир. Так выходит?

– Вполне могло быть, – согласился Андрей.

– Вот и я говорю, – с жаром подхватил Нелядов. – Ишь какая штуковина! Выходит, как ни крути, итог моей жизни один.

– Ты погоди итоги-то подводить! – оборвал его Андрей. – На войне, сам знаешь, всяко бывает. А вообще… Разница-то большая, Трофим. Главное ведь, с каким багажом к берегу этому подошел. У тебя жена вот, детишки… А так что бы у тебя за душой было? Жизнь, впустую на нарах просиженная. Ради чего? Ради черт-те чего. Ты о детках своих думай. Им жить. Ради них эту реку форсировать не жалко. Я так думаю.

Нелядов молчал.

– Толково сказал, командир, – произнес он наконец. – Да, семи смертям не бывать, а одной не миновать, – добавил Трошка. – Да только я о том, что все равно меня к этому берегу бы прижало. И вот теперь, как тогда. Когда дружки мои меня звали: «Давай с нами на дело». Это, знаешь, как в другую жизнь вступить. Вот как «Чапаева» смотришь в кинотеатре, а потом вдруг встаешь – р-раз и в экран прыгаешь. И ты уже рядом с Чапаем. Понимаешь?

– Кажется, понимаю, – задумчиво отозвался Андрей.

– Выходит, я и собираюсь… на дело. И там, где река, там… как этот экран с Чапаем…

Еще минуту они помолчали.

– Ладно, Трофим, пора будить людей, – сказал Андрей.

– Пора, пора, – словно эхом отозвался сержант.

XIII

Подняв команду на ноги и приказав привести себя в порядок, старшина вывел их к траншее, где лежали плоты. Уже вместе их снесли к берегу, на полкилометра выше по течению. Укрываться в безлиственной растительности все равно было бесполезно. Поэтому решено было спустить плоты и начать переправу еще затемно. Распределились с интервалом метров в десять – двадцать, чтобы рассеять сектор стрельбы противника.

Сигналом к началу форсирования должно было стать начало минометного обстрела. Как обещал комбат, из полка для огневой поддержки специально должны были перебросить артиллерийский дивизион – несколько легких пушек и минометные расчеты. Штрафники спешно крепили на плотах свое вооружение, перетаскивали ящики с боеприпасами. Вот Яшка, весь обвешанный оперенными гранатами для своего гранатомета, плеская сапогами по кромке воды, взобрался на шаткую поверхность плота. Как только плот оказался всем своим периметром в воде, его тут же потащило от берега мощное, бурное течение. Если бы не уцепились за края бревен руки с берега, утянуло бы сразу.

– Во прет, и топлива не нужно! – с усилием удерживая одной мокрой рукой вспененное бурунами бревно, прошептал Бондарь. Ему было неудобно, так как в правой, чуть на весу, он удерживал Яшкин гранатомет.

– Давай! – приготовившись, основательней установив ноги на бревенчатой палубе, произнес Яшка.

Бондарь подал ему в руки трубу со щитом – тот самый трофейный панцер-шрек, который так удивил Зайченко.

– Осторожно, не пульни мне из него раньше времени, – с нервной усмешкой шепотом проговорил Яшка, осторожно принимая смертоносную штуковину. И Бондарь, и остальные тут же жестами и шипящими междометиями эмоционально объяснили ему, что рот надо держать на замке. Здесь, у реки, любой звук казался непомерно громким. Как будто вода предательски разносила его далеко вокруг.