Полная версия:
Традиции & Авангард. №3 (15) 2023 г.
Развернувшись – стейки готовы, Эдуард обнаружит эту уже привычную картину: я по-прежнему сижу напротив, сгорбилась, но сижу. Наш обычный ужин, когда ночь медленно накрывает город, по одному воруя предметы из поля зрения. Опускаю взгляд, нет сил сейчас заглянуть в его глаза, оттенённые наступающим сумраком. Да и хочется, чтобы он не видел моих, там скапливаются эти жуткие слёзы. Оттого, что я знаю жуткое: мы очень скоро расстанемся. Так придётся, точно придётся, в любом случае… И тут так жаль становится мне!.. Мне жаль и себя, и его.
Он любит бытие.
А я люблю его.
Уж так, как могу…
* * *Вернёмся к парадному.
Пусть такова, да: рваные чулки, пьяна, несуразна, старомодна. Меня раздражает сленг, все эти «классно», «круто», «позитив», «модернизация». Зато я знаю наизусть монолог Ярославны, боюсь слова «боюсь», танцую стриптиз – много достоинств…
Сижу у подъезда и пи́сать хочу, и вот уже не до лирики – ничего не остаётся, как встать, влезть в парадное, забраться на второй этаж, во всей красе предстать перед Моим Фиэром, в полной мере понести наказание.
Проделываю это, но перед дверью в квартиру вновь в смятении: КАК войти?
Варианта два:
– отворить дверь своим ключом (есть риск, что Мой Фиэр занят, не услышит, как я вошла, внезапное появление отвлечёт его, – так уже было, и он был недоволен), – второй вариант – позвонить Эдуарду на мобильный, сказать, что я тут, у двери, чтобы сам мне открыл (есть риск, что Мой Фиэр занят, я его отвлеку, он спросит, какого чёрта я не открыла дверь своим ключом, – так уже было, и он был недоволен).
Но есть же и третий вариант – открыть дверь нарочито громко, как бы заявить: «Я явилась! Встречай!»
Сложный выбор…
У вас может возникнуть вопрос: зачем я вообще туда иду? (Какого хрена я туда прусь, если всё так сложно?) Ответ прост: там – он, а я, блин, ещё тут. К себе домой я не попаду: у меня нет дома. А туда попасть – надобно. И да, там есть туалет.
Вставляю ключ в замок, молясь, чтоб замок не заело (и так тоже уже было), проворачиваю этот ключ в одном замке, второй ключ – в другом замке, туда-сюда… Вуаля!
Тихо переступаю через порог. В коридоре – темень. Прислушиваюсь, приглядываюсь. Он, может быть, или ещё занят, или уже спит. В обоих этих делах он тих и прилежен, и нельзя ему помешать. И на кухне – темно, его там нет… Сходила в туалет, не включая света. Следующая задача – определить, где именно Мой Фиэр находится. Иду вдоль коридора на ощупь. Если он спит, то в дальней комнате, там наша кровать; если работает – то в своём кабинете, сбоку. Ступаю дальше во мрак, изучаю пространство на наличие Фиэра. Так-так… В кабинете света нет – сочился бы сквозь щель свет Моего Фиэра! Значит – спит! Крадусь в дальнюю комнату, нашу, попутно раздеваюсь. Через голову снимаю платье, вынимаю шпильки из волос (я ношу ретропричёски), вхожу в комнату, стягивая чулки, нащупываю свой, левый край кровати и осторожно ложусь.
Я сплю слева, а Эдуард – справа. Так у нас заведено.
Я не тяну на себя одеяло, лежу поверх. Закрываю глаза, отвернувшись от Фиэра, почти не дышу. Опасаюсь, что учует запах алко. Наконец двигаюсь поближе. Лежу так ещё пару минут, не поворачиваюсь. Замираю, прислушиваюсь. Убеждаюсь, что Мой Фиэр спит, судя по всему, крепко – даже не ёрзает во сне, как обычно. Порою, если он так крепко спит, я им любуюсь – во мраке разглядываю очертания его лица. Но сегодня я провинилась, это нельзя. Так стыдно, что не могу даже развернуться в его сторону…
Уснуть рядом с ним, ясное дело, я тем более не могу!
Честно призываю сон, но Зверь, живущий во мне, спать не даёт. Я изо всех сил закрыла глаза и будто бы даже сплю. Я сплю! Но этот Зверь действует иначе, и совладать с ним я не в силах. Зверь меня не слушается, когда находится во власти Моего Фиэра. Зверь полностью просыпается ночью, когда Фиэр рядом. Возможно, у Фиэра с этим Зверем какие-то свои отношения – точно не знаю. Часто, когда ночью Мой Фиэр скручивает меня, то приговаривает: «Зверёныш, Зверёныш…» Он вроде бы обращается лично ко мне. Но всё-таки это наводит на некоторые подозрения…
И вот снова: Зверь разбушевался в моих внутренностях, как подлый гад. Ползает внутри меня, и греет, и жалит… Боль от этих укусов разливается горячими волнами по всему моему телу. Каждая такая волна сильнее и мощнее предыдущей. Я не борюсь со Зверем – знаю, что бесполезно. Попробую договориться. Хорошо, Зверь такой, давай попробуем – а вдруг Фиэр простит нас с тобой, Зверь? Улажено, распределено: Зверь действует, а я лежу на шухере – на тот случай, если вдруг Мой Фиэр погонит Зверя прочь. И тогда я скажу Зверю: «Всё, наш Повелитель отдыхает!», в общем, успокою Зверя до следующего раза. Но пока – пытаем удачу.
Волны становятся всё упрямее, и Зверь плывёт себе по ним, настойчиво потягивая мою попу в направлении Фиэра. Это всё не я, не я, это он…
Я-то по-прежнему не поворачиваюсь и не шевелюсь – сплю. Пересекая границу – середину кровати, моя попа оказывается в опасной зоне. Ещё пара поподвижений – и она упрётся в Фиэра. Тогда, но ни секундой позже – упаси Господи! – мы со Зверем замрём в ожидании реакции Фиэра на нашу наглость. А реакция – непредсказуема, может быть разной, тут не угадаешь заранее…
Изогнувшись в последний раз, я уже там – на вражеской территории, а Фиэра всё не чувствую… В чём дело?! Зверь, что не так?!..
В смятении поворачиваю лицо в сторону Фиэра. Полумрак уже рассеялся, и я смогу всё разглядеть. И что я вижу?.. Фиэра в постели нет! Он там отсутствует!
Идиотка. Совсем чокнулась уже со всеми этими своими зверьми и тараканами. Видали? С полчаса соблазняла пустую кровать. Ты лежишь одна, Фиэра твоего и след простыл!
А где Он, кстати, а?
Вскакиваю, включаю свет в комнате. Лампочка зажглась и сказала мне: «Ха-ха». В трусах бегу по коридору, врубаю свет и на кухне. Ищу, вижу – на кухонном столе записка. Новая в мою коллекцию записок этим почерком:
«Елена, я поехал по делу на несколько часов. Кушай суп, чуть осталось. Либо жди меня, приеду, сделаю курицу. Э.».
О, радость-то! Пронесло же! Кто ж так постарался, а? Эдуард не узнает о моём опоздании и не поймёт, что я была пьяна. На ближайшие сутки я спасена!
– Спасена! – пританцовываю по коридору. Никакая курица не нужна, так я рада. Ура!
Хватаю книгу – какую он вчера мне дал? «Биография Гитлера». Прыжком плюхаюсь на кровать и занимаюсь наиважнейшим делом своей жизни – жду Моего Фиэра.
* * *Просыпаюсь внезапно, от грохота в коридоре и возгласа оттуда же: «Твою мать!»
Книга, с которой я уснула, захлопывается.
«Сколько время и сколько их там? Что происходит?» – судорожно ищу мобильник, нахожу – полвторого. Мало спала, но совсем протрезвела. Прислушиваюсь. Грохот не утихает. Кутаюсь в одеяло и выжидаю. Удар в дверь. Дверь распахнулась. И вот – Он.
* * *– Соскучилась?! – Не знаю, как и реагировать на столь бурные проявления эмоций Фиэром, ему не свойственные. Притворяюсь спящей. Что стряслось? Революция, никак?
Мой Фиэр тем временем широкими шагами направляется к кровати, и, наблюдая за этим шествием, я вдруг понимаю, что Эдуард просто в стельку пьян!
О, счастье!
Для меня, признаться, нет радостнее мгновений, чем когда Фиэр Мой пьян! Я обожаю, когда он пьян. Обожаю – это ещё мягко сказано. По сути дела, сквозное действие последних месяцев моей жизни – напоить Эдуарда. А напоить Моего Фиэра – задача не из лёгких. Удивляться этому нечего, он – особенный тип, ничего общего с алкашами не имеющий. Он, конечно, сам о себе шутит в книгах, что алкаш. Но это он так заигрывает. Он той редкой породы людей, кому пьянка сама по себе скучна и уныла, если не сопряжена с чем-то важным и грандиозным. Такие не спиваются. Когда он выпивает, то весел и игрив. И даже иногда (случается и такое) говорит комплимент. Мне крупно повезло!
Когда Эдуард пьян, я могу себе позволить больше дерзости, в общем, это единственные, пожалуй, часы, когда я это могу себе позволить и вольна вести себя рядом с ним вполне естественно. Выпив, Эдуард не ругает меня, не напоминает о том, как я несовершенна, и не упрекает в том, что я несобранна, ленива или глупа. Так что если Мой Фиэр пьян – это для меня настоящий праздник!
И сейчас он как раз пьян, а значит – будет мне счастье! Выпрыгиваю с визгом из-под одеяла и, гогоча, помещаю падающего в постель Фиэра в свои объятия. Укладываю его на лопатки поперёк кровати, а сама запрыгиваю на него сверху и сжимаю мужчину между ног. Фиэр недоволен тем, что я сверху, изворачивается, заламывает мне руки, сбрасывает с себя, укладывает на живот лицом в подушку и ползёт сверху сам. Сквозь смех у меня вырывается поросячий хрюк, я скалюсь, поворачиваю шею назад, зубами вцепляюсь в плечо ползущего на меня Фи- эра и соплю.
– Зверёныш, – шепчет Фиэр, – Зверёныш!
* * *…Спустя час – мы боролись целый час – я лежу на груди у Эдуарда, сложила там руки. Это признак того, что мы наконец-то намерены спать. То есть мы ещё не спим, но пора бы! И вот я лежу и млею. Целую его грудь и нюхаю его запах. Немного грущу, что, может, Зверь мой – это гад, и Эдуард должен будет избавиться от паразита так, как когда-то от котёнка в Париже.
– Да, – вдруг шепчет Мой Фиэр, – да, маленький мой, – и я вся залезаю сверху, впиваюсь в него когтями, почмокивая.
– Да, да… – повторяет Фиэр, и (здесь я вовсе и не сочиняю) кладёт мне палец в рот. Я кусаю его палец, видя, что сегодня – можно. Вот оно – ликование Зверя, который живёт во мне.
Вдыхаю любимый запах больше, шире, от желания вдохнуть ещё, схватить весь – погружаюсь под одеяло, продолжая кусаться. Я готова делать это бесконечно – если потребуется, если он мне позволит. Я хочу даже пальцы его ног, кусать их, и пятки, только бы он мне разрешил, Мой Фиэр… Я ползу всё ниже… я даже могу вот так…
«Это нужно заслужить!» – научил меня Мой Фиэр. Чем же я так заслужила сегодня?
Я благодарна ему, что он есть. И, не умея выражать благодарность, и чем более мне стыдно от того, что нет во мне никакой элементарной человечьей, прикладной, простой житейской ценности и гармонии, тем с большим упоением и благоговением я….
Скажете, озабоченная какая-то? Сущая правда! Я очень озабочена всем на свете, и это всё на свете сейчас сосредоточено в одном существе.
– Ммм, – мычу я под одеялом, – я хочу жить и умереть здесь, так жить и умирать… хочу так жить… Жить хочу!
* * *Наутро Мой Фиэр спросит меня как бы невзначай:
– Кстати, а мы вчера?… – будто не помнит.
– Ну… Немного… – отведу я взгляд.
Это он ищет повод, к чему бы прицепиться, например, назвать меня фригидной. А может, просто бахвалится сам с собой.
* * *– Что видела? – интересуется у меня Эдуард, когда я возвращаюсь от Курского вокзала.
Я купила себе пирожок и делаю вид, что завариваю чай. На самом же деле я чай не завариваю, мне чай уже до лампочки. Я трепещу оттого, что в кухню вошёл Мой Фиэр. Я опасаюсь что-то сделать не так, посему всё упорнее демонстрирую, как по-деловому завариваю чай. Сосредоточенно переливаю кипяток в стеклянный заварочный чайник над раковиной. Этот чайник Эдуард торжественно купил нам, когда мы отправились в супермаркет «Икея» мне за шкафом: некуда было повесить мои танцевальные костюмы. Эдуард подарил мне зеркальный шкаф и кипарис в горшке, а нам обоим – купил этот чайник.
– По пути зашла в галерею современного искусства! – хвастаюсь я, дабы он больше не указывал мне на то, что я «не интересуюсь окружающим миром». Ещё как интересуюсь!
– И что?
– Ну… – я стараюсь ответить честно, вникнуть в суть вопроса, донести те мысли, которые родились при посещении галереи, путаюсь в словах и теряюсь. – Ну… мне, если честно, ничего не понравилось, там же…
– Ну да, – задумчиво произносит Фиэр, совсем не глядя в мою сторону, – что может впечатлить женщину, которая даже не кончает.
Я не отвечаю ничего. Мой Фиэр отходит от окна и поворачивается в мою сторону. Я вздрагиваю.
– Он сам, – говорю, – я случайно… Не знаю, как так… – оправдываюсь, придерживая руками над раковиной два внушительных стеклянных осколка. Заварка – в раковине. – Что?
– Чайник… Он сам разбился… Лопнул… Я не знаю!..
– Да ладно, – утешает меня Эдуард, – выброси его.
* * *Если я с утра не поела, у меня болит живот.
Вообще-то, если уж быть до конца честной с собой, живот болит в первую очередь оттого, что я вчера снова выпила лишнего.
Говорю же – мне важно напоить Фиэра, чем я ежевечерне и занята. Но в большинстве случаев напоить удаётся только саму себя. Отчего утром и болит живот. Я ещё и курю сразу, спросонья. Эдуард не завтракает и не курит. А я согласна на всё, чтобы жить с ним. Колики не помеха.
– Что ты делаешь? – обрушивается вопрос от Фиэра, вошедшего на кухню, в то время как я обмазываю сливочным маслом очередной ломоть булки.
– А что я делаю? – боязливо интересуюсь я и, опустив голову, оставляю булку и нож в покое на столе.
– Кто так делает? Тебя не воспримут всерьёз нигде в приличном обществе! Следует, если ты уже обмазала маслом один бутерброд, съесть сначала его. А уже потом приниматься за второй. Иметь перед собой сразу два – неприлично. Это необходимо знать.
– Да, – соглашаюсь я и демонстративно заглатываю один из бутербродов, чтобы он исчез со стола, будь он неладен. Эдуард, поглядывая на мои идиотские действия, включает радио. – Я, знаешь что, я сегодня буду…
– Тихо, – командует Мой Фиэр, – я слушаю радио.
Я с досадой продолжаю жевать и думаю о том, что очень жаль, что в приличном обществе всё расценивается только маслом и бутербродами. «Пусть бы, – думаю я, – когда окажусь в “приличном обществе”, этому обществу было глубоко наплевать, как и в каких количествах я намазываю масло на булку. Было бы лучше, чтобы общество вообще приняло мои манеры за приличные и стало делать так же, как я».
«Ведь я, конечно, девушка нервная, сумасбродная, но всё же очень симпатичная!» – размышляю я и, пожёвывая, любуюсь на себя в зеркало. Зеркало висит прямо над столом, так что выходить из-за стола, чтоб полюбоваться, не нужно. Очень удобно, скажу я вам, когда необходимо убедиться, что я «очень симпатичная».
– Очень симпатичная! – произношу я вслух, улыбаясь зеркалу. На самом деле, конечно, я посылаю эту фразу непосредственно в уши Фиэра, как бы в оправдание – что есть, присутствуют у меня достоинства.
– Idiot! – ласково ухмыляется Эдуард. – Что это у тебя под носом? – И я с сокрушением вижу, что под носом у меня появилась набухшая красная кумаха. Сразу я не заметила. А вот Фиэр – заметил. Значит – видно.
– Не знаю… – оправдываюсь. – Простуда, наверное…
– Может быть, это аллергия?
– У меня нет ни на что аллергии. Не бывает…
– Или я тебе бородой натёр, – угадывает Эдуард.
– Аллергия на тебя, в общем, – пытаюсь пошутить я и ловко хватаю его за штанину, потому что он опрометчиво оказывается в зоне моей досягаемости.
– Лена! – отдёргивает Эдуард свои штаны. – Я иду работать. Не отвлекай меня! Необходимо сегодня дописать две статьи, а в три я уеду.
«Какая радость!» – отмечаю я. То, что в три он уедет, несказанно радует меня, потому что у меня будет шанс спокойно помыться. Я, признаться, обожаю мыться долго, к тому же мыться – издержки моей профессии, мыться мне нужно для работы, которую я предполагаю сегодня себе найти. Важно быть чистой и с хорошо выбритыми ногами – это моё резюме. Я же танцовщица.
Но Мой Фиэр совсем не разделяет этого моего мыльного увлечения. Он каждый раз, застав меня плескающейся в ванной, отмечает, что я зря теряю время. А ванна у нас прямо на кухне! Так что неудивительно, что Эдуард застаёт меня там изо дня в день, и часто далеко не в самом для меня выгодном ракурсе. Обесцвечивающей волосы на руках, например. Эти все махинации его, конечно, раздражают. Он не хочет принять и учесть то, что мне это всё нужно, а не трата времени. В общем, я рада, что смогу намываться полчаса, когда в три Мой Фиэр уедет. А захочу – и весь час, на два дня вперёд, заранее. И даже смогу включить на кухне музыку и подпевать, нанося бальзам на волосы.
– Так что ты говорила, ты сегодня будешь делать? – наконец вспоминает Эдуард.
– Как всегда… Пойду искать работу.
Я уже почти решилась рассказать ему о своих соображениях относительно «приличного общества», за борт которого он меня заранее выбросил, но он выходит с кухни. Да лучше не надо, ещё на рожон лезть. «Тебе виднее, мой светский лев, тебе всё виднее!» – посмеиваюсь я про себя, я в хорошем настроении.
Чтобы скоротать время в ожидании лёгкого пара, я отправляюсь по своей проторённой дорожке к Курскому вокзалу. Мне якобы нужно купить шампунь. На самом же деле я иду в переход метро, чтобы снова купить эти пирожки и съесть их. Я повадилась покупать пирожки в переходе метро «Курская». Я с утра не наедаюсь. А сегодня бутерброды и вовсе как-то не пошли. Так что я иду к ларьку за пирожками. Здесь ларьки называют палатками. Это Москва. Если бы у меня были деньги, я бы, конечно, сходила в кафе. Или в «Макдональдс». Или даже в блинную «Теремок», куда меня всегда водил тот мой широкодуший еврей… Но сейчас, вы уже это поняли, денег у меня нет совсем! У меня нет постоянной работы. Наскребаю тридцать четыре рубля, покупаю два пирожка с сыром. По пути обратно я съедаю эти пирожки. Поначалу я таскала пирожки домой, но однажды Мой Фиэр, надкусив один, заметил, что пирожки эти – отвратительны. Так что теперь я не бужу лихо, да и признаваться в том, что не наелась, как-то неудобно, всё это такая какая-то ерунда и мелочи. Скажу Эдуарду, что не нашла нужного шампуня.
Я живу в Москве совсем недавно, пока ещё не привыкла, поражаюсь некоторым особенностям столицы. В первую очередь наличию огромного количества палаток и торговцев всякими редкими товарами, из серии сумок Birkin за пару тысяч. У нас в Санкт-Петербурге никаких палаток (тьфу ты чёрт, у нас же ларьки!) давно нет. Для того, чтобы купить пачку сигарет в Петербурге, необходимо дойти хотя бы до универсама. А в Москве – на тебе! – пирожки в метро. Может быть, в связи с этими палатками, а может быть, оттого, что Москва – резиновая, на улицах полным-полно бездомных. Я их столько никогда не видела прежде. Каждую столичную скамейку облюбовал какой-нибудь уличный житель. Не только у вокзала, а вообще – почти все скамейки Москвы ими заняты. Идёшь мимо и видишь, как на скамейках люди едят, спят, выясняют друг с другом отношения и ковыряются в своих котомках. Неподалёку от дома, где мы с Эдуардом живём, в самом центре города, некая социальная служба организовала угощение бездомных горячей пищей по понедельникам. И в такой день, шагая к нам в гости, по пути можно встретить много людей, сытых, загорающих на солнце!..
– Иногда бомжи – очень хорошие люди! – сказал мне Эдуард, когда я выразила недоумение их количеству на улицах. Я, впрочем, уже сама убедилась, что бывают хорошие. Завела себе одного из них как бы в приятели.
Знакомых-то у меня в Москве нет, только Эдуард и певица Карина, дочка мэра одного из городов Золотого Кольца, мы с ней познакомились на кастинге в стриптиз- клуб, я искала работу, а Карина хотела устроиться в клуб назло папе, который не соглашался с её переездом в Москву. Клуб нам не понравился, но мы подружились. А больше никого нет. Так что пока я рада налаживанию любых связей и делюсь со своим новым другом тем немногим, что имею. Мой товарищ живёт на помойке, куда я выношу мусор. Странноватая, но уже устоявшаяся дружеская связь. Правда, на протяжении всей этой дружбы мы не сказали друг другу ни слова. Я, прогуливаясь, просто иногда дарю ему молча мелочь. Увижу его – и кладу несколько монет на поребрик рядом с помойкой. Он, наверное, уже знает, что когда деньги есть у меня, то я дам часть.
Первый раз я увидела этого парня (или деда, или мужчину – сложно определить) в тот же самый день, когда впервые приехала к Эдуарду в гости и он уже предложил, а я согласилась – остаться жить. Тогда, по пути в магазин за вином (надо было отметить серьёзное решение!), я заодно несла пакеты с мусором. И когда я аккуратно засовывала эти пакеты в мусорный бак, оттуда, из бака, появилась волосатая башка, а вслед за башкой – бородатая рожа. Сначала я перепугалась. Побросала пакеты и ушла прочь. Но, когда я рассказала про этот случай Эдуарду, тот пожурил меня, сказав, что я была очень не права. Обидела человека.
– Но он же напугал меня!
– Ты не понимаешь. Это способ его защиты – напугать.
– Но я же не думала нападать на него! Я просто хотела выбросить мусор.
– А откуда он мог знать, что не думала? Тем более, может быть, там, в этом баке, его дом, – объяснил Эдуард. И мне стало жаль того бородатого.
Во время следующего внеочередного похода за вином я, спускаясь на Нижнюю Сыромятничекую, пританцовывая и напевая арию Магдалины, вновь увидела ту же торчащую из помойки башку. Подошла к баку и положила на поребрик, перед глазами этой башки, так, чтобы он увидел, двадцать пять рублей.
Я была в коротеньком белом платье.
«Я так счастлива!» – обнаружила я.
* * *Счастлива я с недавних пор, как вы уже знаете. С этих самых пор.
Мы живём на съёмной квартире, но мы живём в Москве, в Сыромятниках.
В феврале этого года Эдуарду исполнилось шестьдесят пять лет, а мне в мае – уже целых двадцать три.
«ДОБРОЕ УТРО, ЛУЧШИЙ МУЖЧИНА ВСЕХ НАРОДОВ И ЦИВИЛИЗАЦИЙ! И УДАЧНОГО ДНЯ!» – отправляю я, проснувшись очередным днём, письмо по интернету на его электронный адрес.
В этом нет ничего странного – это я так оповещаю Моего Фиэра, что уже тоже встала. Когда я просыпаюсь, он работает в своём кабинете. Вчера я, кстати, так и не успела помыться, поскольку готовила любимому сюрприз, взбрело мне в голову. Во время его отсутствия я выводила, раскрашивала, мастерила и клеила плакат. Планировалось, что я уложусь с этим делом в пару часов максимум и к возвращению Фиэра в коридоре будет вывешена настоящая растяжка с такой вот надписью: «Лучшему мужчине всех народов и цивилизаций! Я Вас Люблю!». Но на середине этого важного лозунга у меня закончилась краска в красном маркере, я тут же нацелилась бежать в магазин канцелярских товаров и купить новый маркер, – и тут вдруг Мой Фиэр вернулся. Раньше обещанного времени.
Мне стало как-то стыдно, что я такая дура, занимаюсь какой-то хернёй в глупейших попытках его порадовать. Мне же двадцать три года. Заняться бы чем-нибудь серьёзным! Этому он меня учит, а я внимаю, но не до конца получается внять. Я скомкала недоделанный плакат, убежала в спальню, засунула своё декоративное творчество в пакет с грязным постельным бельём. У нас нет стиральной машинки: Эдуард считает, что машинка в доме – лишнее, признак буржуа и постылого быта. И возит с охранниками бельё и одежду в пакетах в прачечную. Я подсчитала, что, конечно, в итоге прачечная обходится куда дороже, чем покупка и содержание стиральной машинки. Но это ладно, раз его раздражают даже мои висящие сохнущие стринги (их я в прачечную не сдаю, постирать трусы в прачечной – дороже покупки новых, стираю сама), то развешанных по дому мокрых простыней его натура точно бы не стерпела. Пусть как есть, ему – прачечная, а я – из института культуры, тоже не лыком шита, интеллигентно согласна, что это его дом, его правила и его стиль. Да и у самой у меня никогда стиральной машинки не было, нечего и начинать. Главное, что нашлось куда спрятать злосчастный плакат – среди наволочек.
– Чем была занята? – полюбопытствовал Мой Фиэр, образовавшись в комнате аккурат тогда, когда в моих руках остались только ножницы, я спрятала их за спину, – что там у тебя?
– Я… – не успела выдумать, что сказать, разволновалась.
– Зачем ты прячешь за спиной ножницы? – насторожился Эдуард.
– Я просто делала постер…
– Что за poster? – как-то недоверчиво Фиэр отреагировал на мою правду.
– Ну… Постер. Я хотела написать на нём тебе что-нибудь… Приятное. И повесить там…
В общем, истинная правда выглядела наименее убедительно. Скажи я, что изучала в журнале и вырезала рецепты по кулинарии – и то звучало бы лучше. Даже несмотря на то, что совсем не умею готовить, стесняюсь того, что не умею, и поэтому никогда ничего не готовлю. Готовит нам обоим Эдуард, готовит на двоих, и делает это превосходно.
– Па-нятно, – всё-таки смягчился Мой Фиэр, – что ж, любые знаки внимания приветствуются! – и важно покинул комнату, не стал мелочиться в том, чтобы потребовать предоставить саму заготовку плаката в виде доказательства. Или просто не стал ставить меня в ещё более неловкую ситуацию.
Это всё было вчера, не успела помыться, не сделала постер, работу я вчера тоже так и не нашла, но зато запомнила главное – что знаки внимания приветствуются. И вот с утра пораньше (для меня это полдень) – я делаю любимому знак. Посылаю из спальни в его кабинет электронное письмо.
Он просыпается всегда рано, около восьми, варит кофе и с чашкой отправляется работать в кабинет. Я видела, как он просыпается, лишь пару раз. На это время приходится мой самый глубокий сон, когда я ничего не слышу, – ночная работа так повлияла на режим. Пока что – необратимо. Поэтому до трёх часов ночи я ворочаюсь, мучительно думы думаю, цепенею, никак не могу уснуть. Эдуард же живёт разумно, по грамотному режиму, под который я никак не могу подстроиться. Я много лет не сплю ночами.
