Дух Фиилмарнен и его дети

8 Великая жрица Миунн

Вопрос о времени принятия в род был окончательно решен. Глава рода Снайдерс, мать Хиреворда, по просьбе Стига послала нескольких молодых людей оповестить остальных Элсли, чтобы они собирались на празднование в честь Снорки, сына Фиилмарнена, который принес их роду тайну подчинения нового металла, и его сестры Хаскнет. Дома же полным ходом шли приготовления, в которых участвовали также все Снайдерсы. Они сколачивали длинные столы, заготавливали дрова, складывали очаги под открытым небом. Большую группу мужчин мать Хиреворда отправила на охоту, чтобы у гостей кузнеца не было недостатка в угощении. Десять женщин помогали Ойгле лепить большие горшки для мяса и кувшины для вина, а еще десять, включая четырех сестер Хиреворда, помогали Хилле шить и украшать праздничную одежду для Снорки и Хаскнет.

На седьмой день после начала приготовлений прибыли люди из рода Вельен и привезли тридцать бочонков меду, а через два дня после них пришли люди из родов Дармут, Ковалон, Ланселин, Уостерли, Эсклермонд и Элиди, доставившие хлеба, туеса с ягодами, жбаны с ячменным пивом, связки грибов и пригнавшие свиней. Всем хотелось отличиться щедростью по отношению к кузнецу, который снабжал всех этих людей котлами, оружием и орудиями труда, да к тому же так угодил духу земли, что тот послал ему своего сына, умеющего делать ножи в несколько раз тверже прежних.

Снорки пытался помочь людям, готовившим праздник, но родители сказали, что здесь обойдутся и без него, поэтому мальчик, как и Хаскнет, долгие дни проводил в лесу. Однако, купаться и ловить рыбу в черном озере одному было скучно, и Снорки изнывал от безделья, бродя по округе. Однажды он забрел в ту часть леса, где росли сосны. Высокие стройные стволы, покрытые золотистой, в лучах заходящего солнца, корой, поднимались вокруг словно опорные столбы огромного дома, крышей которого служило небо. Густой душистый воздух был напоен запахом смолы, янтарные капли которой виднелись на стволах. На небольшой полянке, заросшей высоким иван – чаем, Снорки заметил женщину. Это была жрица Миунн. Накопав иван–чая, она складывала корни в одну сторону, а нераспустившиеся розовые кисти цветов и узенькие листья – в другую. Услышав шум за спиной, Миунн обернулась.

– А, это ты, Снорки, – улыбнулась она. – Посиди со мной рядом.

Сконфуженный мальчик присел рядом на траву.

– Прости, великая жрица, тебе могло показаться, что я слежу, но я в самом деле набрел на тебя случайно, – пробормотал он.

– Ничего, мне приятно, что ты здесь, – сказала она. – Значит, ты тоже любишь бродить по лесу?

– Да, хотя я здесь сейчас не по своей воле. Дома считают, что я мешаю готовить праздник. Скажи, неужели тебе не страшно так далеко заходить одной? Ведь ты все – таки женщина.

– Я привыкла, – улыбнулась Миунн и словно помолодела. Ее морщинки разгладились, и мальчик увидел совсем юное лицо с лучащимися карими глазами, обрамленное белыми волосами. Некоторые волосы выбились из прически, образуя над головой нечто вроде ореола. Шея жрицы была совсем гладкой и загорелой. Миунн удивительно шел ее синий плащ, собранный на груди крупными складками.

– Я привыкла, – повторила она. – Там, в Голубом Гаутанде, где находится святилище Фиилмарнена, ко мне часто приносят больных. Чтобы лечить их, я часто одна хожу в лес за травами.

– Значит, ты одна в святилище?

– Нет, там живут Линса и Лерма, которые будут жрицами после меня, а пока они только учатся. Сейчас они одни поддерживают огонь, который в очень далекие годы зажег сам дух Фиилмарнен, сказав, что покуда горит огонь, до тех пор он будет хранить род Элсли и всю гаутскую землю.

– Расскажи еще про свое святилище, – попросил Снорки.

– Святилище находится в норе высокой горы, на вершине которой растут сосны. Оно состоит из нескольких пещер. Там живу я и мои ученицы, там лежат больные, которых приносят в святилище. В самой большой пещере, потолок которой находится так высоко, что самый сильный костер не в силах высветить его, горит священный огонь. Его дым уходит в трещины в камнях, через них же приходит и свежий воздух. Хворост и сухие листья для кормления огня я, Линса и Лерма собираем по очереди. Из этой пещеры есть ход дальше, в сердце горы. Это путь в царство Фиилмарнена. Никто не смеет туда войти. Холодом веет оттуда. Иногда из хода доносятся неясные звуки, иногда слышен гул падающих камней.

– Неужели никто не пытался туда войти? – спросил Снорки, и глаза его загорелись.

–А как, по-твоему, хозяин встретит незваного гостя? – ответила вопросом на вопрос Миунн. – Одна нерадивая жрица, Алма, пыталась туда войти. Она выползла назад на животе, бормоча о ходах, которыми Фиилмарнен пытался запутать ее, чтобы увести от своего дома, о камнях, которые он сыпал ей на голову. Она бредила об огненном лице духа, лицезреть которое нельзя простым людям.

– Но ведь некоторые Элсли, говорят, видели духа земли.

– Да, но не в настоящем его виде. Чтобы не навредить людям, Фиилмарнен превращается в маленького седого старичка в лисьей шапке. Но лучше с ним не встречаться.

– Почему? – удивился Снорки.

– Потому что Фиилмарнен появляется наверху всегда с корыстной целью заполучить душу понравившегося ему мастера, чтобы увести его к себе под землю. Когда я еще не была жрицей, а только училась, я несколько раз видела на склонах нашей горы фигуры людей, печально глядящие на леса и виднеющиеся поселки. Это были мастера, которые находятся в плену у Фиилмарнена и которых он изредка выпускает наверх подышать воздухом.

– Почему же они не бегут?

– Едва они ступят за пределы горы, как обратятся в прах.

– А как Фиилмарнен заполучает души мастеров? – спросил Снорки.

– Иногда он насылает сны, в которых манит их своими подземными дворцами и красотой юных дочерей, иногда подбрасывает работы, раз увидев которые, кузнец бросает все свои дела и не хочет ничего, кроме как делать такие же…

А иногда бывает, он прикидывается гостем, заходит в дом, пьет с хозяином, затем играет в кости. Если хозяин достаточно пьян, а вино у Фиилмарнена крепкое, он проигрывает душу, после чего дух земли завладевает его волей, жизнью и смертью. Когда я была маленькая, именно так кузнец Карой Элсли проиграл душу своего лучшего подмастерья Михала.

– И дух забрал его?

– Да.

– И больше никто не видел его?

– Моя учительница, старая жрица, говорила, что раз видела его идущим по склону нашей горы, в которой находится святилище. Хотя со дня его пропажи прошло десять лет, мальчик ничуть не изменился. В царстве Фиилмарнена нет времени.

« Куда ты идешь, Михал?» – спросила его старая жрица.

«Фиилмарнен сказал, что если я изготовлю его дочери венец, сплетенный из таких цветов и трав, каких вовсе нет на свете, то он отпустит меня к людям. Он выдал мне золото и драгоценные камни для изготовления венца, но какие цветы и травы я ни придумаю, он тут же достает их и дает мне в руки, чтобы убедиться, что они живые и существуют на самом деле. На всю работу дух дал мне только сто лет. Если за это время я не придумаю цветов и трав, каких вовсе нет на свете, то я останусь под землей навсегда. Поэтому прости, добрая женщина, но я должен идти думать», – ответил он.

И мальчик пошел дальше, бормоча: «Сто лет, только сто лет!»

– Как ты думаешь, Миунн, он справится? – заволновался Снорки.

– Вряд ли. Этой уловкой дух хочет крепче привязать его к себе.

Они помолчали. Снорки задумчиво теребил травинку. Между тем солнце начало заходить, и все сосны окрасились в черно – фиолетовый цвет, а над ними разлилась в небе блестящая полоса цвета плавленого золота, которая постепенно переходила в серо – голубую.

– Миунн, а как ты сделалась жрицей? – прервал, наконец, затянувшееся молчание мальчик.

– Я была маленькой девочкой, которую интересовало все на свете, – улыбнувшись, начала жрица. – Я хотела знать, из чего сделаны звезды и как они прикреплены к небу, где спит солнце, как зовут разные травы, почему деревья держатся за землю корнями, почему сначала гремит гром, а затем идет дождь, откуда берется роса на траве и куда она уходит. Эти вопросы я задавала всем взрослым, которых только могла спросить. Однажды меня услышала старая жрица Алиа.

« Ты действительно хочешь это знать?» – спросила она меня.

«Да», – ответила я.

«Но для этого нужно стать жрицей, лишь жрицам открыт высший свет знания».

«Я стану»,– сказала я.

« Знай, что жрица должна покинуть свой дом, отказаться от всех земных радостей, стать навсегда одинокой и посвятить себя другим, не прося от них даже благодарности».

– Но зачем так делать? – не удержался и прервал рассказ Снорки. – Зачем полностью отрекаться от земных радостей и становиться одинокой?

– Затем, чтобы жрицу ничто не отвлекало от избранного пути. Одинокая, она сильнее откликнется на боль обратившегося к ней человека. Отказавшаяся от шума мира, она в безмолвии постигнет истину, – пояснила Миунн и продолжила рассказ. – Я, взвесив все предостережения Алиа, стала жрицей. Я поселилась в святилище, чтобы пить из источника мудрости. Кроме Алиа, тогда в святилище жили еще две жрицы. Они научили меня лечить людей, узнавать волю духа земли по знакам и поведению огня, по нагретой лопатке животного, они раскрыли мне тайну сотворения мира и рождения великих духов, посвятили в историю нашего народа и рода Элсли, обучили распознавать камни, искать руду и воду. Я узнала многое из того, что хотела.

– И ты никогда не жалела о своем выборе?

– Нет, жажда знания сильнее меня. Как часто, сидя у священного огня я думала о том великом море знаний, которое недоступно для меня. Я ощущала себя такой маленькой и затерянной со своей слабой искрой разума в голове рядом с великими духами, чей разум словно огромное солнце! Как я молила их поделиться со мной их знанием! Со мной, маленьким существом, которое сегодня радуется жизни, а завтра исчезнет без следа!

– И они тебя слышали? – завороженно спросил мальчик.

– Иногда слышали. Они жалели меня, чья жизнь для них словно жизнь мотылька – однодневки. Их солнечный разум дарил мне свои искры, и это было моей самой большой радостью.

Они помолчали. Солнце почти закатилось, и бледное золото гасло в небе, уступая место фиолетовым сумеркам.

– Вот что, – сказала вдруг Миунн, – я вижу, что ты человек горячий и все делаешь по первому чувству. Поклянись мне, Снорки, что если когда – нибудь тебе сделается так худо, что не захочется жить, то прежде чем что – то сделать, ты обратишься ко мне.

– Я не понимаю тебя, Миунн, – пробормотал Снорки, отодвигаясь.

– Ты мало знаешь людей, а искушенной душе легко читать в твоем сердце. Твои глаза и лицо без слов все рассказывают о тебе. Поэтому если тебе нужно будет кому – то открыться, сделай этим человеком меня. – Миунн поднялась. – А теперь пойдем, а то вскоре совсем стемнеет.

Они встали и направились к дому. Всматриваясь в быстро скользящую между разлапистых папоротников маленькую фигурку жрицы, Снорки почувствовал странную смесь тревоги и радости. Он ощущал радость заговорщика, случайно обнаружившего сообщника, но слегка тревожился: насколько глубоко Миунн проникла в его сердце и мысли?

9 Принятие в род

Когда стал нарождаться новый месяц, в дом Стига Элсли стали съезжаться первые гости. Это были родичи из Белого Гаутанда, шумные, веселые и нарядные. На всех мужчинах были длинные льняные рубашки, расшитые цветными костяными бусами, а поверх них – такая же длинная одежда с разрезами по бокам и широкими рукавами до локтя. Талии их перевязывали пояса: у кого кожаные с тяжелыми серебряными бляхами, у кого сплетенные из кожаных рыжих и черных ленточек, у кого вышитые. На груди гостей сверкали ожерелья, на загорелых руках вспыхивали крученые браслеты, а на длинных шнурках позванивали многочисленные амулеты. Девушки из Белого Гаутанда носили расшитые рубашки, верх которых изготавливался из крашеной красной или зеленой ткани. Поверх рубашек надевали длинную черную одежду с рукавами до земли. Маленькие руки, которые изредка показывались из длинных рукавов, смотрелись на фоне темной одежды, словно яркие цветы.

Затем прибыли родичи из Голубого Гаутанда, жившие по берегам Медвежьей реки. Они всегда ходили группами, а по вечерам развлекали друг друга историями о необычайных уловах рыбы в прошлые годы. Эти родичи носили высокие кожаные сапоги, кожаные штаны и короткие рубашки, а их женщины – костяные гребни и амулеты.

Последними прибыли Элсли из Синего Гаутанда, заросшие густой бородой, молчаливые, в длинных кожаных кафтанах и волчьих шапках.

За день до начала празднества приехали жрицы из святилища Трех Богинь: Инес, Мадилайн и Магерит, ответственных за жизнь человека, длинную или короткую, счастливую или не очень. Они привезли три раскрашенных деревянных статуи, одетые в тонкие платья и закутанные в меха. В тот же день Снорки и Хаскнет удалились в лес, чтобы в посте и молитве избавиться от прошлого и чистыми предстать перед лицом грозных Богинь. Ибо дух земли Фиилмарнен и даже дух – создатель мира Амброши зависели от них, так как и их судьба находилась в руках грозных сестер.

К вечеру следующего дня дети вернулись в дом. По старшинству первым обряд принятия в род должен был пройти Снорки. За ним пришли две незнакомых женщины, которые провели мальчика к срубу, сделанному за несколько дней до того мужчинами Элсли. Сруб этот имел два входа, один со стороны лесной чащи, другой – со стороны дома Стига Элсли и поляны, на которой стояли столы для гостей. Женщины лесом провели Снорки к тому входу в сруб, который был со стороны чащи, и ввели его внутрь. Внутри было очень темно, лишь в самом конце перед жаровней сидела старая женщина в сером шерстяном платье и бронзовых браслетах.

– Зачем ты пришел сюда, чужой? – хриплым старческим голосом спросила женщина у жаровни.

– Я ищу защиты и хочу стать одним из твоих сыновей, – ответил Снорки, как его научили заранее.

– Что ты несешь нам, чужой? – снова спросила старая женщина.

– Я несу Элсли свой ум, способный постигнуть тайны земли, свою силу, способную укротить любой металл и камень из подвластных человеку, а также великую тайну, способную еще больше прославить и возвысить род Элсли.

– Хорошо, порываешь ли ты с родом, к которому принадлежал ранее?

– Да.

– Отрекаешься ли ты от прежних связей со своими родичами?

– Да.

– Отрекаешься ли ты от прежнего имени?

– Да.

Клянешься ли ты забыть все ради нашего рода, жить на благо нашего рода,

чтить честь рода и его обычаи?

– Да.

– Приди же ко мне, оставь у порога свое прежнее имя, одежды, привязанности, воспоминания, все свое прошлое.

Снорки почувствовал как несколько человек в темноте окружили его. Один из них распустил его пояс, другой расстегнул застежку плаща, третий распутал ремни обуви. Когда куртка, шурша, упала к его ногам, Снорки переступил через обувь и медленно двинулся к женщине. Вдруг за спиной его кто – то заплакал и какой – то голос спросил:

– Кто там плачет?

– Это Ойгла, дочь Алиа из рода Элсли. Она потеряла сына. Вот лежит его одежда, а самого нет, – ответил голос, который плакал.

– Твой сын умер, Ойгла. Возьми его одежды и сожги, пусть они последуют за хозяином на поля счастливых.

Затем Снорки услышал, как возле стен притопывает множество ног, щелкают между пальцев заячьи лопатки, а высокие женские голоса поют:

– Вот душа, чистая, непорочная идет, чтобы появиться в нашем роду! Она будет великим воином, защитником и добытчиком, слава великим предкам, слава! Светлая Инес, подари мудрость этой душе, входящей в наш дом, прекрасная Мадилайн, подари ей крепких потомков – продолжателей нашего рода, великая Магерит, дай ей долгую жизнь, чтобы дольше мы любовались ее достоинствами и подвигами!

– Сядь ко мне на колени, – сказала Снорки старая женщина, а когда он подчинился, стала читать заклинание: – Волею Светлых Богинь Инес, Мадилайн и Магерит ныне эта чистая душа рождается в моем теле, теле старейшей женщины этого рода, Хилин, дочери Гвенсил, ныне облекается она в нем в плоть и кровь, награждается разумом, чтобы светить роду Элсли полною славой! Отныне волею Великих Богинь мысли ее будут подобны речному жемчугу, сердце – горячему железу, тело – гибкому тростнику, душа – крепкому граниту. Ныне рождается в семье Ойглы, дочери Алиа и Стига, сына Олесли сын Гюрд, что значит «камень», а иначе «Стойкий против невзгод», ибо отныне станет он переносить жизненные испытания с твердостью и стойкостью камня.

Женщина столкнула Снорки с колен. Откуда- то вынырнула Ойгла.

– Здравствуй, сын мой, – сказала она, – вот льняная рубашка, которую я соткала, когда ждала тебя.

И она надела на Снорки длинную рубашку до пят. Затем рядом с ней возникла Хилла.

– Здравствуй, брат мой, – сказала она, – вот шерстяной гилт, который я сшила, когда с матерью ждала тебя.

И она помогла ему надеть длинную, с широкими рукавами куртку – гилт, обшитую речным жемчугом.

Следом вышла еще одна девушка.

– Здравствуй, родич, – сказала она, – я твоя сестра по сестре матери. Вот обувь, которую твои родичи сшили, когда ждали тебя.

Осторожно, словно боясь разбить, она обула его.

– Идем, сын, я познакомлю тебя с мужчинами нашего рода, – сказала мать.

Хилла и Ойгла вывели мальчика под руки через другой вход. Яркий свет ослепил новопосвященного. Мужчины, во время обряда ходившие вокруг сруба и криком и стрелами отгонявшие злых духов, приветствовали его.

Женщины повели мальчика к столам, за которыми чинно сидели гости, не принадлежавшие к роду Элсли, но добрые друзья и соседи. Над ними возвышался на помосте стол, за которым восседали статуи Трех Богинь: Мадилайн – создавшей тело для нового члена рода, Инес – давшей ему разум и Магерит – ответственной за долгие годы жизни. Чуть ниже находился стол, за которым расположился отец нового члена рода. На голове его был серебряный обруч, а лавка, на которой он восседал, ломилась от украшавших ее мехов. К нему и подвели женщины мальчика.

– Наш сын Снорки умер, – сказала Ойгла Стигу. – Но вот у меня появился новый сын. Его зовут Гюрд. Его тело уже принадлежит нашему роду, но мысли его далеки отсюда.

– Здравствуй, сын, – сказал Стиг, поднимаясь. – Вижу, вышел ты крепок и силен на славу, любим ты нашим родом, но мысли твои далеки от наших бед и радостей. Отныне хочу сделать общими мысли твои и мои, и твоей матери, и остальных родичей.

Откуда ни возьмись, появилась большая чаша с вином. Стиг отпил первым, затем передал Ойгле, а после нее – мальчику. После чаша пошла по рукам мужчин и женщин Элсли, от старых к молодым. Когда чаша вернулась к Стигу, он поднял ее над головой, так что в лучах заходящего солнца ярко вспыхнули обтягивающие ее серебряные кольца, и провозгласил:

– Слава, слава, отныне родился в нашем роду добрый родич, близкий нам и телом и мыслями, для которого наша боль – его боль, наша радость – его радость.

– Ой – е! – закричали родичи.

Голова мальчика, постившегося почти двое суток, кружилась от вина.

– Полностью он наш родич, однако, он не мужчина и не женщина, оттого не знает своих прав и обязанностей и молчит, – сказал Стиг, разведя руками.

Тогда вышел самый старый старик. Он опоясал мальчика мужским поясом и надел на шею серебряное ожерелье из фигурок бегущих волков. После этой церемонии старик выпрямился, насколько позволяла ему клюка, и сказал:

– Отныне ты, Гюрд, сын Стига, один из нас, мужчин рода Элсли, равный среди равных. Отныне имеешь ты право голоса, право на часть добычи, право на нашу дружбу и защиту.

– Ой – е! Ой – е! – закричали родичи.

– А теперь я приглашаю всех на пир в честь моего сына Гюрда! – еще громче закричал Стиг.

Все, кто еще стоял, быстро расселись по столам. Они осушали по пятому кубку и рогу вина, когда подоспела процессия с Хаскнет, которой дали новое имя Хелихелин – дочь Трех Богинь. Гости поприветствовали и ее, а затем принялись угощаться вдвое больше прежнего. Рекой полилось зеленое вино, захрустели молодые свиные косточки, полился по пальцам золотой жир, сладко благоухала жареная рыба, одна за другой ложки опускались в кринки с белой сметаной и золотистым медом, рассыпчатые каши таяли во рту. Стиг, сидя за столом под Тремя Богинями, поздравлял всех и потчевал от имени своих детей. Когда в небе зажглись звезды, гости разожгли костры и, ударив в бубны и задудев в дудки, пустились в пляс. Не одни башмаки были стоптаны в ту ночь, а одежды мокры от ночной росы.

Между тем, Хилла и Ойгла отвели виновников торжества в дом. Оба почти без сил рухнули на постель потому, что есть на пиру им не полагалось. В ушах у них звенело, а внутри было муторно от голода. Их укрыли шкурами и стали отпаивать теплым молоком. Хаскнет, получившая новое имя Хелихелин, уснула сразу. Мальчик же, подозвав мать, взял ее за руку и шепотом сказал:

– Вот видишь, все и кончилось. Нет теперь раба Снорки – Говоруна, забитого и безродного. Он умер. Прошлое тоже умерло с ним. Теперь есть Гюрд, что значит «Стойкий против невзгод», сын Стига и Ойглы из рода Элсли, сын благородных родителей. И никто теперь не скажет…

– Что – то я не пойму тебя, милый, – перебила его Ойгла, потому что в забытьи мальчик стал говорить на языке лисингонов. – Спи, родной, спи.

Уложив детей, Хилла и Ойгла решили вернуться к гостям. Увидев в небе молодой месяц, Хилла задержалась, чтобы погадать:

Месяц, месяц молодой,

Ты хозяин над небом и над землей,

Как я над своей судьбой.

Скажи, будем ли мы счастливы, мой брат, моя мама, сестра и я?

В ответ с той стороны, где праздновали гости, донесся насмешливый голос:

– Нет! Нет!

Хилла вздрогнула и проворчала что – то насчет того, что не будет добра тем, кто мешает другим гадать. На минуту ей стало страшно от окружающей холодной темноты, от шума леса, словно предвещавшего нечто недоброе, от давящего колпака иссиня – фиолетового неба, где среди грязно – коричневых облаков, рваных и клочковатых, в бледном сиянии плыл молодой месяц.

Набравшись храбрости, Хилла снова прочла заклинание, спросив, откуда ждать беды. На этот раз никто ей не ответил, но когда девушка легла спать, ей приснился сон. Ей приснилось, будто она, отец и мать выбирают жену брату. Перед ними проходит много красивых девушек, но Гюрд их отвергает.

– Кого же ты хочешь в жены? – спрашивает отец.

– А вот ее, – и Гюрд показывает им всем общипанную ворону, которую держит в руках.

– Но ведь это же ворона! – говорит мать.

– Да к тому же облезлая! – возмущается сама Хилла.

– Ничего, если ее пригладить, она даже красивая, – отвечает брат.

«Вот глупости – то! – подумала Хилла, проснувшись. – Нет, нельзя так переедать даже в праздники, а то еще и не такое приснится».

10 Зима

Отшумел праздник, разъехались гости, увозя с собой куски драгоценной новой руды – железа и тайну ее выплавления. Вместе с ними по всей стране разнеслась новая весть о детях духа земли и их новом даре. Потянулись к кузнецам люди за новыми, более крепкими охотничьими ножами, наконечниками стрел, мотыгами.

Отгорела осень, окрасившая в лимонный цвет листья берез, зажегшая алым пламенем рябины. За ней пришли зимние холода, усугублявшиеся тем, что еще не выпал снег. Морозы стояли такие, что птицы, десятками замерзая, падали на голую серую землю.

– Хоть бы снег выпал поскорее, потеплее будет, – бормотала каждое утро Хилла, втаскивая через порог обледенелое ведро с водой. – Вы не представляете, какой толстый лед был сегодня в колодце.

В доме Ойгла закрыла отверстие над очагом, через которое летом уходил дым и проникал свет. Отныне дым выходил в открытую дверь, а когда дрова прогорали и дверь закрывали, наступала блаженная теплота. Спали теперь не на лавках, а на полатях – длинном настиле из досок, приподнятом над полом на уровне плеч.

Гюрд не любил зиму. Вид серой земли, покрытой почерневшими листьями, голых деревьев, стонавших на ветру, навевал на него тоску. К тому же, житель юга, он никак не мог привыкнуть к обжигающему морозу, сначала щиплющему, а затем сковывающему до бесчувственности руки, ноги и лицо. Раза два он успел успешно поохотиться на лисиц, принеся домой две густые шкурки, которые пошли на шапку Хаскнет – Хелихелин. А вскоре после этого пришли болезни, укладывавшие Гюрда в постель каждый год на всю зиму. В груди его захрипело, а ноги распухли и заболели так, что он не мог пошевелиться. Отныне каждый день он был обречен лежать в темном доме на полатях, с завистью провожая глазами два огненно – рыжих хвоста на шапке Хелихелин, отправлявшейся охотиться на белку или ловить в пробитых во льду лунках рыбу на реке.

Наконец выпал мягкий белый снег, и Хелихелин стала брать с собой сани, чтобы кататься с горы, и лыжи, чтобы ходить не проваливаясь. Целыми днями она пропадала в лесу и возвращалась порозовевшая, с блестящими глазами. Когда девочка встряхивала шапку и шубу, по дому шел запах морозной свежести. Гюрд завистливо отворачивался: он был вынужден все время вдыхать запах топленого свиного сала или медвежьего жира, которые Хилла жгла в плошке для освещения. Мальчику было скучно. Отец, занятый заказами, все дни стучал молотом в кузне. Мать ходила на охоту. Одна Хилла, жалея брата, не ходила никуда, а, взвалив на себя весь дом, сидела с ним. Она видела, что Гюрд, любящий движение и работу, тоскует, и из солидарности не развлекалась тоже.