скачать книгу бесплатно
– Это хорошо или плохо?
Ну, в зале заулыбались, и когда пастор сказал: «можете поздравить новообретенную сестру в Господе!» Думаю: «неужели сестра?»
Через несколько дней я пришла в партком и положила партбилет. Я сказала, что не могу состоять в двух партиях. Я теперь в Партии Христа. Меня уговаривал секретарь парткома, очень уговаривал:
– Не спеши, подумай, это пройдет, это эмоции. – Я говорю:
– Нет!
Ну, конечно, с партбилетом я лишилась… Его мне вручали в Кремле, я была самым молодым коммунистом Советского Союза. Мне его вручали в Кремле, в присутствии папы, меня поздравляли, папа был гордый. Появилась фотография в журнале «Советский пограничник», газета «Правда» писала. Это все шестьдесят седьмой год. Прошло четыре месяца. Четыре месяца была членом партии. До этого я была комсомолка, активистка, спортсменка, все как… полный набор коммунистической молодежи (смеется).
И, когда я положила партбилет, естественно, автоматически меня исключили из института. Несмотря на то, что я была ленинский стипендиат… Какой мерой меряешь. Я каялась. Я тоже исключала, я давала дело на исключение, настаивала. А теперь исключили меня. Ну, что ж, справедливо. Институт я все-таки закончила.
Пресвитер поехал со мной домой (после покаяния). И сказал:
– Если папа будет настаивать и не примет, но ты должна, потому что: «чти отца и мать твою, дабы продлились дни жизни твоей». – Я говорю:
– Он меня выгнал, а его почитать?
– Да. Родителей не выбирают. И ты должна простить отца.
– Если он меня простит, и я его прощу, – сказала я пресвитеру.
– Нет, – говорит, – ты дочь, и ты должна простить отца. И молиться за него. И тогда он простит тебя.
Мне это не совсем было понятно, но, как теперь я понимаю, учение было правильное…
Вначале папа был очень рад, что он обрел меня. Потому что время уже было довольно позднее, и он переживал, как бы со мной чего не случилось. Но, когда он узнал, что его дочь стала сектантка, как он тогда это мыслил, он просто сказал пресвитеру:
– Если вы от нее не отстанете, я вас убью. – Пресвитер ему ответил:
– Вы не можете убить то, что возродил Господь. И будьте благословенны. – И ушел.
Ну, папа пытался меня воспитывать всю ночь. Мы говорили с ним. Но потом сказал:
– Да делай, что хочешь! Что будет, то будет, уйду в отставку.
Таким вот образом. Но, когда меня исключили из института, папа мне говорил:
– А ты что хотела? Все правильно, все справедливо.
Почему отец сказал: «с Богом не шутят». Он сказал, потому что на фронте к нему пришел Ангел, перед боем… Он говорит: «я четко видел: отодвинулась плащ-палатка, и в блиндаж вошел Ангел в белой одежде». Он подошел прямо к моему отцу и сказал: «Михаил, утром атака. Они не вернутся, а ты не бойся, будет больно, – и положил руки здесь, здесь и вот здесь, – но ты останешься жить. И не бойся». Действительно, еще утро не наступило, как подняли в атаку, и отец был ранен в живот. Вот как Ангел положил пальцы, так были осколочные ранения: в живот, в ногу, и руку. Отца контузило, и конец войны он встретил в госпитале, в Алма-Ате. И он сказал тогда, что с Богом не шутят…
Через год я на общих основаниях поступила в институт, в Запорожье. Я закончила этот институт, закончила с красным дипломом. Начала писать диссертацию. Господь даровал мне мужа. Здесь еще одна история. Я стала членом церкви, но возрождение не произошло со мной, в полном объеме. Потому что мое «я» было даже выше меня…
Мне уже двадцать лет. Все мои подружки замужем, папа мечтает о внуках. А здесь сектантка ждет принца, которого ей даст Господь. Он пришел в церковь и сказал пастору:
– Если до Нового года моя дочь не выйдет замуж, подгоню танк, и сровняю ваш «курятник» с землей. – Это дословно он выразился так.
Церковь стала молиться за меня. Никто ж не знает, что сделает этот полковник. Стали молиться: «Господи, огради, вразуми его, Господи, и дай ей пару!» И Господь проговорил: «не наступит Новый год, как она получит опору в жизни». Это было дословно. Не: она выйдет замуж, а: «она получит опору в жизни», – было сказано. И когда в октябре ко мне посватался лидер молодежи баптистской церкви, я решила: «это оно, то».
Но пастор сказал:
– Ты крещеная Духом Святым, ты будешь томиться у них в церкви. Ты должна перейти к мужу. – И вот, что-то мне мешает. Я ему сказала:
– Это вы просто препятствуете мне. Не хотите, чтобы я уходила в другую церковь. – Я была очень активна в церкви. Может даже, гиперактивна. Поэтому, все:
– Мне Бог сказал!
– Тебе, – говорит, – Бог сказал лично?
– Да. – Я так это…
– И ты уверена, что именно об этом человеке идет речь?
– Да. – Ну, а что, молодой, красивый, высокий. Все сестрички на него заглядываются, а он сватается ко мне. Конечно, мне Бог сказал.
– Послушай свое сердце.
Я подумала: «а если оно молчит. Есть ли оно вообще, это сердце. А тут потерять такую партию. Они его уважают в церкви, у баптистов, значит, и меня будут уважать». Ну, гордость, гордость, моя гордыня.
И вот, день свадьбы. Я заявила:
– Все, раз не хотите нас сочетать, нас будут сочетать у баптистов.
Пошла на беседу к баптистскому пастору. Он согласился. И день свадьбы. Папа вывел меня, посадил в машину, потом в другую машину сели гости. И та машина уехала, а жених садится со мной в одну машину. Я уже в ужасе: «это не положено». Это уже неправильно. Я-то смирилась, а он-то не очень. И ему уже хочется обнять невесту, прижать к себе. Я говорю:
– Ты что? Нельзя! Нам вообще нельзя в одной машине ехать! – А он говорит:
– А кто видит? Мы одни, – говорит, – посмотри. – А это «ЗИМ», опускаются шторы и водитель, как бы, отгороженный. И говорит: – посмотри, нигде никого! – Я говорю:
– Ты туда посмотри (показывает вверх).
И мой этот жених, лидер, и он вдруг говорит:
– Ты что, серьезно в это веришь? Что там на тебя «Старичок плешивый» только смотрит?
Меня охватил ужас. Я вспомнила, что сказал пастор. Я так закричала, что водитель затормозил. Я не дождалась, пока машина полностью остановится, выскочила из машины и побежала. Но куда бежать? Я двух кварталов не доехала до ЗАГСа. Всего два квартала отделяло меня от этого неудачного замужества. Домой нельзя, там уже гости вокруг столов ходят. Ну, а в ЗАГС тем более мне незачем, там еще и папа. И это тридцатое декабря. Очень холодно, я в свадебном платье, фату я кинула жениху, потому что он ее покупал, и, вообще, ничего не хочу. Дождь со снегом. Куда? Только в церковь. Только в церковь! Одно убежище у меня. Я покаюсь, я встану на колени… Я себе рисую такие картины, как меня простят. Но стыдно.
Я бегу по потемкинской лестнице вниз, ломаю каблук. Я сняла туфли, взяла в руки, и бегу босиком. Кто-то называет сумасшедшей, кто-то снегурочкой называет… Как только не называли. Там: «девушка, не моя ли вы невеста?» Мне не до кого, все, я бегу, я вот такая… И останавливаю такси, потому что в троллейбус нельзя – у меня ж ни денег, ни билета нет. Таксист спрашивает:
– Куда? – Я говорю:
– На Слободку. – Он захлопнул дверку, и уехал.
Я потом сообразила. В районе Слободки у нас психбольница, да. И, глядя на мой вид, то таксисты так и думали: оттуда и сбежала. Когда я это сообразила, я стала оглядываться по сторонам, кто мне поможет. А из порта, из ворот порта вышли три моряка. Они были в кожаных куртках, такие «мичманки с крабом» – кокарда такая торгового флота. Они мне показались такими взрослыми. Я кинулась к ним, говорю:
– Дяденьки, отвезите меня в церковь!
Один из них взял меня под руку, даже накинул свою куртку на меня. Остановили машину, меня посадили впереди, они втроем сзади. Но я уже не говорю: на Слободку, я командую: «прямо, направо, теперь налево… вот и приехали». Выхожу, я уже надела туфли и шкандыбаю, не босиком же заходить в церковь. Один из них вышел из машины и взял меня под руку. Я оперлась, потому что, действительно, идти было сложно. Мы спустились, а в церкви уже заканчивается служение и идет «молитва благодати», заканчивается. Я смотрю, а старшего пастора нет, ведет помощник пастора. Он подошел и спрашивает:
– Вы Слава? Моему попутчику. Он говорит:
– Да, Слава. – Я потом только узнала: моего жениха несостоявшегося звали Станислав, а этот был Вячеслав… Его спрашивают:
– Вы решили сочетаться у нас? Он говорит:
– Да. – Он не знал слово «сочетаться». Если бы его спросили: венчаться, жениться, он говорит: «я не знаю, что бы я сказал». А слово «сочетаться», то почему нет. Да как-то даже интересно. Они только с моря пришли, приключения. Тем более, что он не подумал, что это церковь, что это серьезно.
– Ну, пройдите, встаньте на колени.
Он держит меня под локоть, говорит:
– Нам сказали встать на колени. – Ну, на колени, так на колени. Я прошла и встала. Я не слышу, о чем они говорят, я думаю, что сейчас придет старший пастор… Что сейчас перед всей церковью, как стыдно. И тут я получаю такой толчок в плечо:
– Тебя спрашивают: да? – Думаю: «неужели он уже все рассказал?» Я говорю:
– Да. Я, вроде как, подтверждаю, что этот, он меня подобрал. И опять в своих мыслях. И здесь, когда меня берут за руку, соединяют с его рукой, и сверху пастор кладет свою, и говорит:
– Властью, данной мне Небом, перед Небом и людьми объявляю вас мужем и женой.
А я руку назад – а уже все. Вот я и попалась. Я говорю:
– Кого? Я его не знаю!
Ну, конечно, когда разобрались, это была трагедия. Послали за старшим пастором. Он говорит:
– Что ты сотворила? Развенчать нельзя. – И спрашивает этого новоявленного мужа, говорит:
– Ты хоть не женат? – Он же по возрасту… Мне двадцать, а ему тридцать один было. А он так гордо говорит:
– Нет, я холостяк. А пастор ему говорит:
– Нет, ты теперь не холостяк – ты женатый, поздравляю! – А он удивленно спросил:
– На ком? Ему говорят:
– Вот, на этой. – И вот такая получилась пара (показывает фотографию). Только это фотография не декабря, а апреля, из ЗАГСа. Потому что этот мой, так называемый, муж этой ночью ушел в рейс. Он привез меня к себе домой, вручил ключи, документы на квартиру, и ушел в рейс. А когда пришел в апреле, то я не сразу его узнала, кто он такой. Но все-таки, раз мы венчаны, нам осталось только расписаться… И, так мы стали супругами. Господь благословил нас первенцем. Мой муж покаялся, принял святое водное Крещение.
Как быстро он покаялся. Четыре месяца я была «на замечании». Меня хотели исключить из церкви, вообще. Пока он был в рейсе, я была «на замечании». Я не участвовала в Причастии, со мною не приветствовались как с сестрой. Мне говорили: добрый день, здравствуй! Но не говорили: приветствую, сестричка! Это так было тяжело – чувствовать себя отверженной. А когда на святое Причастие Чашу проносят мимо тебя, и ты чувствуешь, что ты вне Тела, ты выпадаешь – это трагедия.
И когда я рассказала на встрече это своему новоявленному мужу, он говорит:
– А кто нам мешает сейчас расписаться? – Я говорю:
– Да причем здесь расписаться? Ты – мирской человек. Я не имею права даже просить, чтобы с меня сняли взыскание. Я «на освящении». Он говорит:
– Ну, я тебе не могу ничего пообещать. – Он такой твердый.
Мы расписались в ЗАГСе, и тогда уже пришли домой. Ну, не в этот день, через несколько дней, я уже стала и по плоти супругой своего мужа. Слава Богу, когда он узнал, что Господь нас благословил, и я жду ребенка, он вышел в церкви поблагодарить Господа за это и сказал: «Господи, прими и меня!» Он покаялся и его стали готовить к водному Крещению.
О свекрови. Моя свекровь – коммунист с тридцатого года. Она имела золотой значок «пятьдесят лет в партии». Очень активная, а ее мать была баптистка, в городе Изюм Харьковской области. И она молилась за свою дочь. Когда я вышла замуж за своего мужа, бабушки уже не было в живых. И Господь поставил меня молиться за мать моего мужа. Значит, она уже и моя мать, раз двое – одна плоть. И я молилась еще двадцать лет. Еще двадцать лет. Девяносто два года (она прожила).
Да, муж стал опорой. Если бы не мой муж, то, наверное, я никогда бы не вынесла того, через что нам пришлось пройти. Мы были счастливая семья. Первый ребенок наш, первенец, когда ему было десять месяцев, он ушел в мир иной. Он умер от скоротечной крупозной пневмонии. И я – врач высшей категории, впоследствии кандидат медицинских наук, я не смогла помочь своему ребенку. Он угас у меня на руках. Я очень страдала, когда хоронила его. Потому что мой муж в это время плавал на рыболовных судах. Он был далеко, под Киргиленом. Это возле Антарктиды. Я даже не решилась ему послать телеграмму. И, когда он вернулся, нашего мальчика уже четыре месяца не было на этой Земле. А он вернулся с подарками для сына. Это было тяжело пережить, и, если бы не его великодушие, другой муж, может, бросил, обиделся бы, потому что он возвращался к сыну… Впоследствии я сама узнала, почему. И я благодарю Бога за это. А здесь… у нас родилось еще пятеро детей: три сына и две дочери. Все как по заказу. И мой муж очень любит показывать пятерню. Сын, дочь, сын, дочь, сын. «А вместе, – говорит, – это воины Божьи».
Слава Господу за моих детей. Сейчас у нас уже девять внуков. Жизнь продолжалась.
Были ли проблемы у мужа. Большие были проблемы. Во-первых, капитан сразу слетел в помощники, вплоть до третьего помощника. Он был капитан дальнего плавания. Но он же женился на сектантке и сам стал сектантом. Как можно доверять пароход? Поэтому и третьим помощником он был, и вторым. И он просидел массу лет старшим помощником капитана. Потому что ему говорили:
– Вступи в члены партии, капитан должен быть коммунистом. Он говорит:
– Не могу в двух партиях состоять, ну никак.
Поэтому он попадал на самые худшие пароходы. Хотя, за все годы, что он плавал, у него не было даже аварийной ситуации, не то, что аварии. В Черноморском морском пароходстве он чуть ли не единственный такой капитан…
Гром среди ясного неба. Я защитила диссертацию, муж в море. Я очень устала, у меня начались головные боли. Головные боли усиливались настолько, что мне уже не помогали никакие медикаменты. Даже «промедол», который я пробовала себе колоть. Я имела доступ к наркотикам. И «промедол». Дозировки приходилось увеличивать, а боль не проходит. Боль была такой силы, что я, порой, убегала в поле, я каталась по земле, и, извините, я выла. Я уже не плакала, я просто выла и грызла землю от боли. Когда чуть-чуть боль стихала, я отряхивалась, вытирала лицо и шла домой, потому что надо было готовить детям, надо было идти на работу…
И тут муж пришел из рейса, и он ужаснулся. Он уходил полгода назад, я выглядела неплохо. А когда он пришел, он увидел, как он сказал: «тень». И настоял, чтоб я обследовалась. Я не хотела верить в это (что у нее «рак» головного мозга, догадываясь об этом по симптоматике). Это могло произойти с кем угодно, только не со мной. Это невозможно. Это я просто устала…
У меня «саркома головного мозга в стадии распада». Жить осталось три-четыре недели. Поэтому и головные боли, лобной доли головного мозга… Я подчинилась мужу, и я устала от боли. А ему Господь сказал через верного пророка: «она жива будет», и дал видение, что руками хирурга водят руки Бога. И муж стал настаивать. Я не сопротивлялась: развязка скоро, чем быстрее – тем лучше. Я считала, я готова. Я готова на Небеса, все… В своей самоуверенности… И вот операция.
Это декабрь девяносто первого года. Меня привозят, я уже подготовленная, меня положили на операционный стол. Муж подписал массу бумаг, что врачи его предупреждали. Я тоже подписывала, не глядя все это. Мне было все равно. Такое безразличие было. И когда началась операция, я очень боялась, что подействует вначале наркоз, который расслабляет мускулатуру и не подействует глубокий наркоз. Я буду ощущать боль, и не смогу дать понять врачам, что я не сплю, что я ощущаю боль. Поэтому, я очень контролировала, как будет действие, как действует наркоз, и смотрела на бестеневую лампу, которая у меня была над головой.
И вдруг, в какой-то момент, я ощутила, что я смотрю вниз. Я думаю: «как я здесь оказалась? И почему у меня такая неудобная позиция?» Я встала рядом с хирургом и думаю: «он кого оперирует?» То, что я врач, я это осознавала. Я помнила, что я – врач, что я – Татьяна. Я все помнила. Я себя ощущала именно так, как я ощущаю себя сейчас. Вот она я. «И кого оперируют? Я терапевт. Причем здесь операционная, наверное, это мой пациент. А почему я не помню, кто из пациентов?» Я заглянула через плечо хирурга… и отступила назад: на операционном столе лежала я. И я стояла рядом. Какая-то странная одежда на мне. Ну, рубаха, ладно. Ну очень уж красивая. Но не это меня взволновало. Я вдруг подумала: «неужели я умерла? Но так не бывает. Так не бывает! Умерла так умерла, а здесь…». И я еще раз заглянула. Я слышала все, что говорят хирурги. И когда хирург сказал: «должен кто-то выйти, сказать мужу. Он стоит на коленях в коридоре», я сказала: «я выйду!» Они меня не слышали. Но в это время он говорит: «еще реанимация, еще несколько минут есть!»
И разряд. Этот момент, когда разряд, я чувствую, что я с этим телом связана. Понимаете, я связана с ним. Потому что эта веревка, она меня потянула туда, внутрь, в эту боль. Я закричала: «не надо! Я не хочу!» Я упиралась. Еще разряд, еще. А потом профессор сказал: «все, время, снимайте». А я побежала в коридор сказать мужу, что я жива, что у меня ничего не болит, что все в порядке. И профессор вышел и сказал:
– Мы не боги, она ушла. – Я согласилась: «да, я ушла, и слава Богу». А мой муж встал с колен и сказал:
– Неправда, Бог поругаем не бывает! А Господь сказал: «жива будет!»…
Я поняла, что я не могу до него (мужа) дотронуться. Коснулась его, но я не ощутила. Понимаете, я не ощутила, тогда как, касаясь себя, я была осязаема для себя.
Мой муж верил, если Господь сказал: «жива будет», значит, так оно и будет. Хотя, объективно никаких не было предпосылок ему так думать. По-человечески, своим умом. Поэтому, профессор и сказал, что успокойте его, покажите, если надо, психиатру, потому что человек от горя… немножко помутилось сознание его.
Оно не помутилось. Слава Богу! А я поняла, что мне здесь делать нечего. Я пошла. В какой момент коридор перешел в туннель, я не осознала. Только мне вдруг стало тесно идти. Я не касалась стенок этого туннеля, но он был узкий. По первому своему образованию я фельдшер-акушерка, проработала на ФАПе полтора года. Это фельдшерско-акушерский пункт. И я почему-то сравнила, что этот туннель очень похож на родовые пути. Наверное, ребенок так рождается. Он впереди видит свет, и движется к нему. Так двигалась я. Но я слышала голоса: вернись, вернись, еще не время.
Я не хотела никого слышать. У меня ничего не болело. Я видела свет, тот яркий, красивый! И я в него выпала, в этот свет. Я говорю выпала, потому что мой выход – его нельзя назвать: вышла. Я выпала, и взлетела. Ощущение было такое, как в детстве, когда папа взял меня из детдома, и он меня подбросил высоко в небо, и поймал. Счастье, восторг, немножко страх и покой, надежность. Вот те чувства, которые овладели мной. Я повторила еще раз, и еще раз этот опыт. И после этого только я заметила, что откуда-то появился сгусток света. Он приближается ко мне, и, по мере его приближения, я вижу, что это не сгусток света. Это свет идет от человеческой фигуры. Она так красива! Она восхитительна! Она белоснежная, и вот эти золотые и серебряные лучи от нее исходят (вытирает слезы). Я думала – это Христос. Я упала на колени, протянула руки, говорю: «Господи! Слава Тебе! Слава Тебе, Господи, я пришла!»
А он остановился, и отпрянул немножко назад, и сказал: «я не Господь. Встань, ты не должна этого делать! Я – Ангел, я – Посланник. А ты должна вернуться». Я говорю: «я не хочу возвращаться! Я не хочу. Ты не знаешь, как там больно! Как там плохо и грязно. Я не хочу, я хочу к Богу, потому что Христос сказал, что Он идет приготовить место. Где Он, там и мы будем с Ним. И я хочу к моему Богу!» «Хорошо, – сказал Ангел, – ты предстанешь перед Господом. Следуй за мной».
Значительно позже, вспоминая эти слова, я отметила – он не сказал: ты увидишь Бога. Он сказал: «ты предстанешь перед Господом».
Мы начали движение. Говорю: начали движение, потому что это не было движением в нашем понимании. С переставлением ног. И в то же время я босыми ступнями ощущала прикосновение травы. Шелковистой, приятной, она ласкала стопы моих ног. Но мы, когда начали движение, я увидела, что это был не туннель, не труба, это была как бы завеса мрака. Сплошная завеса. Как городской смог. И оттуда выходили еще души. У них были красивые светлые одежды. Яркие, праздничные. Они выходили и, радуясь, шли и видели что-то, чего не видела я в этот миг. Они шли туда: вверх и вперед.
Я залюбовалась ими, но в этот миг я увидела, что из этой завесы выскочила совершенно голая душа. Да. На ней не было ничего. И ужас. Ужас был на лице такой, что этот человек увидел что-то такое, ну, ужаснейшее. Вытаращенные глаза, паника. Он хотел кричать, но крик не срывался. Из его рта не вырывалось ничего. Казалось, он захлебывается собственным криком. И мерзкие лапы, вытянувшись, схватили его за руки, за локти, за голени, и затянули назад туда, в этот мрак. Я встала, как вкопанная. Ангел оказался возле меня и спросил: «почему ты не следуешь за мной?»
Я, указывая на фигуры, которые выходили из мрака, я говорю: «скажи мне, кто они?» «Это, – говорит, – дети Божьи. Они совершили течение на Земле и им готовится венец славы. Они идут пред очи Господа!» Но тут опять выскочила голая фигура, и все повторилось так же. И она с этим воплем была затянута туда, во мрак. Я говорю: «а эти, голые?» «А эти, – говорит, – думали спастись своими делами. Но грехи их не пускают, и у них нет перехода. Они не приняли Христа как личного Спасителя». Я вспомнила: «нет иного имени для человека», – написано. Нет! Я говорю: «что же с ними? Где они?» Ангел сказал: «если Господу угодно, ты увидишь это». Я говорю: «а почему они голые?» «Они лишены славы Божией». И я опять вспомнила, что читала: «одежда праведного – слава Господняя». Истинно так, потому что я вспоминала Стихи Библии.
