скачать книгу бесплатно
У зеркала в прихожей – сложенный вчетверо
Новый платок для литургии в Коломенском.
Прощай, родная земля!
Солнечным днем восьмого июня 1998 года самолет «Аэрофлота», выполняющий рейс по маршруту Москва – Буэнос-Айрес, оторвался от взлетной полосы Шереметьево-2. Этот рейс в Латинскую Америку был последним для российской авиакомпании. Было ли это каким-нибудь особым знаком судьбы сказать трудно, но мое пребывание за границей растянулось на два десятка лет.
То ли потому, что рейс был последним, и о нем практически никто не знал, то ли по какой-то другой причине, но во всем огромном самолете Ил-62 нас было всего 11 человек. Стюардессы скучали от ничегонеделания и переговаривались между собой: «Странно! Наверное, на Мальте народ подсядет». Но ни на Мальте, ни на маленьком острове Сал у западных берегов Африки никто к нам так и не присоединился. Поэтому все пассажиры живо растянулись на три сидения вместо одного, и лежа переживали турбулентные тряски фюзеляжа. Блестящие поручни тележек с едой появлялись в проходе между рядами каждые два часа. Обслуживающий персонал расставлял на откидные столики многочисленные подносы с упакованным в фольгу пропитанием с целью хоть немного разгрузить бортовые холодильники. Кроме того, можно было без зазрения совести нажимать на кнопочку вызова стюардессы и просить любое количество вина, соков и газированной воды.
Но даже роскошное пиршество не могло унять панический, какой-то животный страх перед надвигающимся будущим. В голове крутились слова подруг: «Куда тебя несет? В чужую страну, да еще без знания языка! Девчонок твоих, таких маленьких и хорошеньких, латиносы точно выкрадут!» Тогда я как-то отшучивалась, мол, где-то английский поможет, где-то международный язык жестов. Но когда в заключение 20-часового перелета услышала приветственные слова о приземлении на аргентинскую землю, произнесенные на испанском языке, я подумала: «Ну, все! Приплыли…» Из всего сказанного стюардессой я поняла только «se?oras y se?ores»!
Врожденное желание перемен
Если спросить орнитолога, что он думает о миграции людей, тот, скорее всего, ответит, что не понимает одного: почему, покидая родные места, они не возвращаются? Ведь птицы улетают осенью, чтобы весной обязательно вернуться домой».
Думаю, что решение эмигрировать рождается тогда, когда внутренняя сущность человека чувствует неисправимый контраст с внешней реальностью. Пожалуй, только эмигранта можно назвать «человеком, создающим собственную судьбу». В юности я плакала, читая «Другие берега» Владимира Набокова. Из этой книги я узнала суть душераздирающего слова «ностальгия». Я воспринимала это как неизлечимую болезнь и до такой степени была напугана тем, что чувствует человек вдали от места своего рождения, что в то время даже не представляла, что однажды тоже стану эмигрантом.
1991 год был переломным для Советского Союза. После семидесяти лет злополучной попытки применить утопическую коммунистическую идею, самое большое государство в мире рухнуло под тяжестью помпезной политической лжи, коррупции и двойной идеологии. Наконец-то поднялся тяжелый «железный занавес», и открылась сцена для новой истории. Настал долгожданный момент, когда граждане могли свободно выбирать свое будущее. Эта возможность зажгла в моей душе сильное желание попытать счастья в Новом Свете. А выбор Аргентины был сделан после прочтения живописного описания Буэнос-Айреса в газете «El inmigrante».
Известие о том, что мы задумали ехать в Аргентину, стало ведром холодной воды для наших родственников. Такая идея показалась им совершенно безумной и незрелой. «От себя не убежишь, – заключил мой свекор, – повседневная жизнь везде одинакова, где бы ты ни находился: в Майами или Сибири». Но машина авантюры была уже запущена. Холодный и безлюдный перрон, на котором мы в последний раз обняли родителей, навсегда остался в моей памяти. «Вернемся через год», – со всей уверенностью сказала я маме. А год спустя получила печальное известие о том, что она умерла. «Не смогла пережить разлуки с тобой и внуками», – с горечью упрекнул меня брат.
Полет из Москвы до Буэнос-Айреса прочертил границу между старой и новой жизнью. В первые месяцы пребывания на другой стороне земного шара я усиленно перечитывала «Идиота» и «Невский проспект». Чтение Достоевского и Гоголя на испанском языке помогло мне продвинуться в изучении языка. На террасе небольшого семейного отеля в Конститусьоне – одном из районов города – я впервые увидела ночное аргентинское небо. С большим удивлением обнаружила, что на нем не было Большой Медведицы. Теперь над моей головой раскинулся небосвод другого полушария – с Тремя Мариями и Южным крестом.
Первые впечатления от страны начали собираться в калейдоскоп культурных различий. Помню, как однажды днем мы услышали громкий шум за окнами: на улице с радостными криками и невыносимым звуком барабанов и пищалок шла группа людей в одинаковых футболках. Такое количество людей напомнило мне праздничную первомайскую или ноябрьскую демонстрации в СССР. Позже нам объяснили, что это было шествие футбольных болельщиков. Муж сразу же решил примкнуть к фанатам какой-нибудь футбольной команды, чтобы не прослыть черной овцой. Наш хоккей с шайбой ушел в прошлое, а вместе с ним был позабыт и лед, как непременный «атрибут» холода.
Все, что характерно для русской зимы – низкие температуры, снег, достающий до окон первых этажей, метровый лед, покрывающий реки, – даже близко не похоже на зиму Буэнос-Айреса. Во-первых, она приходится на июнь, июль и август, а во-вторых – средняя дневная температура составляет плюс 10° C. По статистике, снег в здешних краях выпадает один раз в 100 лет и сразу же тает. Поэтому за двадцать лет проживания я так и не смогла привыкнуть к Новому году без снега, ледяной горки и настоящей елки.
Первый удар по самолюбию получила, когда стала домработницей в одной молодой семье. «Инженер, а работаешь с тряпкой!», – горько сетовала я про себя. Пришлось на собственной шкуре ощутить «унижение эксплуатацией», о которой читали в трудах К. Маркса на лекциях по политэкономии в институте. В поисках другой работы я направилась в русскую православную церковь на улице Бразил в парке Лесама. Глядя на синие купола, усеянные золотыми звездами, на мгновенье почувствовала себя дома. К сожалению, холодность священника во время нашей беседы заставила меня заключить, что русские за рубежом не проявляют особой поддержки соотечественникам. Весьма вероятно, что эта разобщенность явилась результатом насильственной идеологии коллективизма. Крылатое выражение «человек человеку – друг, товарищ и брат» превратилось в «человек человеку – волк».
Двадцать лет я не буду ощущать запахов родной земли. В моей памяти постоянно всплывала фраза из рассказа Ивана Бунина, эмигрировавшего во Францию после революции 1917 года: «Свежий, пахучий дождь шумел все быстрее и гуще за открытыми на балкон дверями». Ветры Буэнос-Айреса приносили мне чужие ароматы парков и лесов. Я пыталась глубоко вздохнуть, направляя лицо в сторону потока, а потом задержать воздух в легких и разложить его на составляющие. Но все было тщетно: ничто не напоминало мне запахов сосновой хвои, тополиных почек и мокрой листвы.
Я много раз думала над советом Андре Моруа: «Чтобы быть счастливым, нужно голубое небо над головой, теплый ветер и душевное спокойствие». И сама себе отвечала вопросом: «А как поступать тогда, когда душа неустанно ищет перемен?»
(май, 2010)
Что удивило в Буэнос-Айресе
Люди приветствуют друг друга поцелуем в щеку.
Не разуваются, входя в свой и чужой дом.
Пьют мате по несколько раз в день.
Усаживаются на землю, асфальт, когда хотят отдохнуть.
Ходят с развязанными шнурками и вывернутой наизнанку одеждой на «удачу».
Громко высмаркиваются на публике, с подчеркнутой аккуратностью манипулируя носовым платком.
Часто обещают сделать что-либо «завтра», но редко держат слово.
Веселятся в конце недели на протяжении целой ночи до самого утра.
Многие женщины предпочитают носить брюки вместо юбок.
Пожилые женщины не покрывают голову платками.
К огурцам равнодушны, а помидоры едят неспелые.
В очередях близко друг к другу не стоят.
Многие мужчины носят длинные волосы. Коротко остриженные затылки – редкость.
Женщины не делают коротких стрижек.
Утром пьют кофе с медиалунасами (выпечка, напоминающая круассан).
Ужинают поздно вечером, часов в девять. Несмотря на это, практически нет людей с избыточным весом.
Много «временных убежищ» – гостиниц для интимных встреч.
Не рассказывают анекдоты.
Практически каждое воскресенье жарят мясо – асадо.
Зимой предпочитают одежду темных тонов. Любят черный цвет.
Мужчины, не скрывая интереса, оборачиваются на женщин.
Женщины любят глубокие декольте, выставляя грудь напоказ.
На капризничающих детей не кричат и не успокаивают.
Учащиеся государственных школ ходят на занятия в белых халатах.
Обращаются друг к другу на «ты», даже если человек намного старше тебя.
В школах каждое утро поют «Песню о Флаге».
Никогда не говорят о размере своей зарплаты.
Мало кто из женщин вяжет или шьет для себя.
В пять часов вечера дети пьют молоко или холодное какао.
Не приходят друг к другу в гости без предупреждения или приглашения.
Не едят рыбу – не нравится запах во время готовки.
Гладиолусы и гвоздики не дарят, а только носят на кладбище.
Многие пишут левой рукой и печатными буквами.
Каждое утро моют тротуар перед входом в дом.
Бананы чистят с того конца, откуда он растет.
Мужчины на пляже одевают длинные, до колен, плавательные штаны.
К гомосексуалистам относятся спокойно.
Первый этаж считают нулевым, второй – первым и т. д.
Без футбола не представляют себе жизни.
Стараются нанимать домработницу, пусть даже приходящую один раз в неделю.
Когда считают на пальцах, отгибают их из ладони наружу.
Проезжая мимо церквей – крестятся.
Обручальное кольцо носят на безымянном пальце левой руки.
Танго считают национальной гордостью.
Почти на каждом углу можно найти кафе или маленький ресторанчик.
Нет такого понятия, как единый тротуар: около каждого жилого дома уложены свои плитки.
Многоэтажные дома не имеют дворов, а если таковые имеются, то находятся за домом и закрыты от посторонних.
Много граффити.
Есть такая работа, как выгуливать собак.
Любимое блюдо – миланеса (мясная отбивная) с картофельным пюре.
Яйца продаются не по десяткам, а по шесть или двенадцать штук.
В хлебных магазинах нет черного ржаного хлеба.
Не продается соленая селедка.
Рожденный в борделе
Я прижимаю мою щеку к твоей так крепко, словно назавтра мы расстанемся навсегда. Между моей и твоей грудью нет ни миллиметра пространства, поэтому я слышу, как удары твоего возбужденного сердца звучат в унисон с моим. Ты держишь мои пальцы в своей руке, и поток обжигающей энергии пронизывает меня от кончиков до самых ступней. Твоя правая рука лежит на моем бедре, и я чувствую тепло, проникающее через плотный шелк узкой юбки с разрезом. Следую за малейшим движениям твоего тела, безропотно подчиняясь твоей власти, и даже не волнуюсь, что резким движением ноги ты порвешь мои новые черные чулки в сеточку. Я учусь танцевать танго, чтобы никто и никогда не смог бы упрекнуть меня в том, что живя в Аргентине, не научилась самому эротичному, чувственному и страстному из танцев.
Впервые об этом танце заговорили в 1880 году. Тогда он не имел определенного имени, и его называли хабанерой, креольским кандомбе, черным танго или милонгой. Само же слово «танго», появившееся с прибытием первых рабов из Африки, применялось в Латинской Америке ко всему, что было связано с неграми. Существует множество мнений по поводу этимологического происхождения слова. Вот некоторые из них: место, где доят коров, где танцуют негры, танец простолюдинов. Слово «танго» созвучно также африканскому термину, обозначающему замкнутое пространство, круг, место, где распродавали рабов, ударный инструмент – tambor (тамбор, барабан).
Согласно переписи населения 1778 года, в Буэнос-Айресе проживало 7 тыс. негров-рабов и 16 тыс. белых. По мере того, как негры адаптировались в рамках дозволенного рабам, они собирались в местах, называемых тамбо или танго. В дошедших до нас свидетельствах отмечается, что эти собрания частенько заканчивались скандалами и драками. В нарушение закона о прекращении рабства, вышедшего в 1810 году, негры были отправлены в провинцию Энтре-Риос, где их продали в рабство в Бразилию. Таким образом, в отличие от других стран Латинской Америки, в Аргентине практически не осталось черного населения. Те немногие, которым удалось избежать такой участи, поселились в порту Буэнос-Айреса и в поисках средств к существованию начали заниматься сексуальным бизнесом, направленным на удовлетворение огромного потока иммигрантов, прибывающих из Европы. Такие места получили название «quilombo» (киломбо), а женщины, работающие там, – «prosti». Там часто устраивались танцы, и пелись песни недвусмысленного характера. Со временем по соседству с «quilombo» появились клубы, которые называли Академиями танца, где одиночные танцы, исполняемые неграми, постепенно вытеснились парными, включающими в себя элементы вальса, фокстрота и пасадобля. Опубликованный в 1855 году закон, регламентирующий поведение в этих заведениях, запрещал распитие спиртных напитков, присутствие детей, а также исполнение танцев с целью сексуальной провокации.
Со временем эти академии стали популярными у среднего класса, и туда начали приходить не только потанцевать, но и помузицировать. К используемым неграми ударным инструментам добавились гитары, флейты, скрипки, кларнеты. Позже к ним присоединился бандонеон, который за свой приятный бархатистый звук стал ключевым инструментом танго-оркестра. Таким образом, танго, рожденное среди чернокожего населения портовой зоны Буэнос-Айреса, обогатилось европейскими элементами. Его ностальгическую направленность связывают с сентиментальностью итальянцев, появление скрипок – с евреями, прибывшими из Польши и России, мелодичность – с влиянием выходцев из Австрии, а характерное рубато – с цыганскими напевами.
Икарус
До начала репетиции всего полчаса, но мои коллеги появятся не раньше, чем через двадцать пять минут. Никто из оркестрантов не рвется прийти загодя и настроиться на особый, творческий лад. Для них игра на музыкальных инструментах – всего лишь источник существования, обычная работа, на которую хочется прийти попозже, а уйти пораньше. Члены Национального Симфонического Оркестра ничем не отличаются от обычных протирателей штанов в офисах: они с тем же нетерпением ждут конца недели, получки и летнего отпуска.
Я тоже не исключение: сегодня только по чистой случайности пришла первой – повезло, что пригородные электрички ходили по расписанию. Сижу в полуосвещенном просторном зале, где между рядами стульев ловко крутится наш архивариус Диего, расставляя на пюпитры партитуры. Смотрю на его крепкие ягодицы, обтянутые светлыми спортивными штанами, и заключаю, что занятия ушу идут ему на пользу. В свои тридцать три года он убежден, что хорошая физическая форма куда более верная приманка для девушек, чем новая прочитанная книжка. А завхозу оркестра опять не выдали электрических лампочек, поэтому, чтобы разглядеть ноты, надо уткнуться в них носом. Зато отремонтировали вентиляторы, и теперь их мерный шум сливается с непрекращающимся гулом проходящих по проспекту автомобилей, подтверждая, что жизнь продолжается. В открытые окна одиннадцатого этажа Муниципального драматического театра, где арендуется зал для репетиций, жарко дышит декабрь – самый суматошный месяц аргентинского лета.
Неожиданное низкое глиссандо входной двери заставляет меня обернуться: в зале появился незнакомец со скрипкой в руке. Он шел по зашарпанному дощатому полу по направлению ко мне. Среднего роста, пропорционального телосложения. Темные волнистые волосы достают почти до плеч. Левая рука в кармане джинсов. В его облике царят нездешнее спокойствие и уверенность.
– Вы новенький? Как вас зовут? – спрашиваю я сходу, соскучившись сидеть в одиночестве.
– Меня зовут Икарусом и, как вы правильно заметили, я новенький. Буду временно играть с вами в первых скрипках, – приятным голосом отвечает молодой человек и усаживается рядом.
«Вот уж имя! – думаю про себя, – неужели его родители не знали поговорки „как корабль назовешь, так он и поплывет“? А что если он в одночасье опалит свои крылья и упадет в море?» Мне заранее становится его жалко – такого симпатичного и интересного. Пока он вынимает скрипку, искоса разглядываю его спину – не проступают ли сложенные крылья под серым джемпером? Не забываю по привычке обратить внимание на его ногти: они чистые, коротко остриженные, трапециевидной формы. Значит, ему нравится искусство, он горд и не любит критику – как утверждают наблюдения.
Постепенно зал заполняется музыкантами. Оставив свою виолончель, с противоположной стороны бежит, стараясь не стучать каблуками, моя подруга Ноэлия и шепчет на ухо: «Твой новый сосед совсем даже неплох! Не теряйся!» Во всех незнакомцах она видит потенциального жениха для меня. А вот Луис наоборот – всех претендентов у меня отбивает. Вот и сейчас он начинает тянуть свою худенькую шею и нервно крутить флейту в руках, не сводя глаз с новенького. Его обольстительная улыбка, предназначенная для Икаруса, застывает на губах, когда перед оркестром появляется дирижер.
– Начнем с Moderato.
Адриан, как всегда, сдержан и строг. Он – приглашенный дирижер, молодой и со свежими идеями. Пользуясь предоставленной возможностью работать со столичным оркестром, старается взбудоражить наше болото. Для последнего в году концерта выбрал Третью симфонию Прокофьева. Мы все в ужасе, ведь у нас только Гайдн, да Шпор неплохо получаются!
Мне непривычно ощущать, что рядом сидит не Кларисса, а Икарус. Вместе с отсутствующей по болезни старой скрипачкой исчезли специфический запах лаванды и подушечка в стиле пэчворк, которую она кладет на сиденье. Краем глаза вижу, с какой концентрацией играет новенький. Он как будто здесь, рядом, и в то же время его нет вовсе, словно растворился в звуках.
Вдруг валторны выдают жуткого «петуха». Икарус останавливается, опускает скрипку и поднимается со своего места.
– Извините, Адриан, что вмешиваюсь. Я просто хотел сказать два слова музыкантам. Понимаете, то, что мы сейчас играем – это необычная музыка. В ней живет Огненный Ангел, который размышляет о существовании Бога. Его беспокоят проблемы бессмертия и происхождения зла. Эта музыка о природе страха и смерти, о взаимосвязи духовного и физического в человеке.
Все замерли. Струнники вытянулись по струнке, духовики надулись: «Вот это да! Чего это он разошелся?!»
– Я не имею права учить вас. Вы и без меня знаете, что музыку надо играть сердцем.
После репетиции укладываю инструмент в футляр и участливо спрашиваю Икаруса:
– А где ты живешь?
– В гостинице. Я летаю из оркестра в оркестр. Никогда не нахожусь в одном городе больше месяца.
– И все же, кто ты на самом деле?
– У меня нет никакого особого секрета – участвую в проекте «Лучший оркестр Латинской Америки». Я и мои коллеги присутствуем на репетициях и наблюдаем за работой различных музыкальных коллективов.
– Вот как! Значит ты почти что ревизор? А я-то думала, что ты ангел, – разочарованно протянула я.
– Нет, я не ангел. Да это и хорошо, наверное, ведь ангелы – существа бесполые, а я – мужчина. И мне даже кажется, что ты мне нравишься.
(ноябр, 2009)
