скачать книгу бесплатно
– Просыпайтесь! Подъём! – выпалил ей в ухо Сергей Тимофеевич.
– Что там стряслось? – спокойно, не удосужась даже приподнять голову, спросила дежурная. – Пожар, что ли?
– Хуже! – ещё громче заорал Полезаев. – Убийство!
Дежурная наконец подняла голову и, широко зевнув, уставилась на него круглыми совиными глазами.
– Да ну? Не может быть! У нас отродясь такого не бывало… Правда, два сезона тому… Напился тут один ухарь…
– Прекратите! Как вы можете? Тут такое… Тут…
– Неужели правда? – всплеснула дежурная руками. – Вот это да!
– Где у вас телефон? Ну чего вы сидите, как… Телефон у вас есть, спрашиваю?
– Телефон? Да сломался он давно. И никто не чинит. Я говорила старшей сестре. И не раз. А она говорит…
– А ещё? Другой телефон… – Полезаев не мог стоять на месте. Ему нужно было куда-то бежать, что-то делать. А ещё ему сильно хотелось влепить этой дуре пощёчину. И он еле сдерживался. – Есть ещё где-нибудь телефон?
– Есть, – кивнула дежурная. – В кабинете главного. Но он запирает его. И ключ с собой уносит.
– А от сорок четвёртой комнаты есть ключ?
– От сорок четвёртой? Это где маленькая такая, крашеная, общипанная вся?
– Сами вы общипанная! – зашипел Полезаев, уязвлённый до глубины души. – Давайте ключ, вам говорят! Есть у вас ключ или нет?
– Есть. От сорок четвёртой есть. Как же без ключа… Только не велено…
– Да там же… Неужели вам не понятно? Человек пропал! В милицию звонить надо, всех на ноги поднимать! А вы…
– Ладно, берите уж, – сдалась дежурная. – Но с одним условием. Пойдём вместе.
– Идёмте! Только скорее, ради бога!
Дежурная мигом отыскала ключ. И они торопливо отправились на четвёртый этаж.
Дверь не была закрыта на внутреннюю щеколду и поддалась легко. Полезаев первым заскочил в комнату, щёлкнул выключателем… И не поверил глазам своим…
Лиличка сладко спала, живописно разметавшись на постели. И лунный луч целовал её розовую щеку.
– Кто здесь? – просыпаясь, испуганно спросила она. Но, разглядев незваных гостей, тут же успокоилась. – Ах, вот это кто! Сергей Тимофеевич! Собственной персоной! И что вы тут, интересно, потеряли, посреди ночи? А ну вон отсюда!..
– Подождите! Лиличка!.. Вы должны меня… Я…
– Вон!
– Но я…
– Вам непонятно?.. – Лиличка, кутаясь в простыню, поднялась с кровати и выразительно, как в театре, указала тоненьким розовом пальчиком своим на дверь. – Вон отсюда, вам говорят!.. Или я вызываю милицию!..
Дежурная мигом уяснила ситуацию и сконфуженно выскочила в коридор, где уже слышался рокот собирающейся толпы. А Полезаев застыл на месте, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногою.
– Лиличка!.. Лилия Петровна! – бормотал он, будто рыба хватая ртом раскалённый воздух. – Я…
– Вон! – неумолимо твердила она. – Вон! Вон! Вон!..
Сергей Тимофеевич, поняв наконец бесполезность любых своих слов и оправданий, потерянно вздохнул, повернулся и пошёл прочь с виновато опущенной головою.
Долог и тяжек был путь его к своей комнате под злорадными взглядами и шушуканьями в спину…
Глава 3
Из пансионата Полезаев съехал этим же утром, хотя срок путёвки ещё не кончился. Быстро собрал вещи, доложил дежурной сестре, что его срочно отзывают на работу, и тут же поспешил к остановке, чтобы успеть на первый автобус. Шёл словно в тумане, ничего не видя вокруг, боясь поднять низко опущенную голову. Больше всего на свете страшила сейчас Сергея Тимофеевича возможность попасться кому-нибудь на глаза. А уж тем паче ей – виновнице его скоропостижного бегства, его смертельного стыда и отчаяния.
Кажется, всё обошлось без дополнительных осложнений. Никто вроде бы не обратил внимания на затравленного беглеца, никто не бросил ему вослед ни обидного слова, ни убийственного взгляда. Незамеченным добрался Полезаев до спасительного автобуса, тяжело упал на сиденье, откинулся на спинку.
И только теперь позволил себе немного расслабиться, перевести дух.
Но автобус, как назло, как это у них водится, не спешил трогаться. Он долго стоял, словно раздумывая, ехать ему или вообще остаться здесь, на остановке, под благостной сенью экзотической пальмы, в этом укромном уголке душного, суматошного городка, в этом беззаботном и живописном Эдеме, где столь величавы и чудесны виды на залитое солнцем взморье и где дышится так легко, как нигде на свете. Но машина, она и есть машина. Что возьмёшь с неё, железной. Если бы понимала она, глупая, что творилось сейчас в живом и горячем сердце одного из её пассажиров – скромного лысоватого мужчины с бородкой, нетерпеливо ёрзающего на переднем сиденье у окна, – да она тут же рванулась бы с места как бешеная и помчала бы его прочь от этого страшного, проклятого места, от этого ада земного, только внешне кажущегося таким тихим и безобидным.
Сергей Тимофеевич истомился весь, издёргался, покуда железная бестолочь не соизволила наконец захлопнуть двери и медленно – слишком уж медленно и вяло, будто издеваясь над несчастным беглецом, – не отчалила от зелёной остановочной будки.
«Слава богу!» – вздохнул облегчённо Полезаев и уставился в окно, созерцая плывущие мимо холмы с белыми коробочками построек на склонах.
Но глаза его, почти не смыкающиеся вот уже вторые сутки, не желали никак любоваться прекрасными видами. Они желали спать. Им хотелось видеть не эту суетную, пусть даже и крайне привлекательную внешне действительность, а какие-нибудь тихие, туманные, дарящие полное забвение сны. Сны, где нет ни боли, ни отчаяния, ни суицидальной тоски. Ни той женщины, что явилась виновницей всего этого.
Сергей Тимофеевич героически боролся с тяжёлыми, словно отлитыми из чугуна веками, чувствуя, что ему не выиграть поединка, что вот-вот они одолеют его сопротивление и закроются окончательно. Но боязнь проспать свою остановку заставляла его трепыхаться изо всех сил, тереть то и дело глаза, привставать с сиденья, шевелить руками и ногами, вертеть головою в разные стороны.
Заметив на коленях у соседки своей – седой, благообразного вида старушки при летней сетчатой шляпке и золочёных очках – открытую книгу весьма солидной толщины, Полезаев уставился в неё, пытаясь сосредоточиться на строчках и хотя бы ненадолго перехватить у проклятой сонной напасти инициативу.
«Я нарцисс Саронский, лилия долин! – уцепился Сергей Тимофеевич за расплывчатую, ускользающую строку и пошёл, пошёл всё дальше и дальше, словно канатоходец по натянутому над бездною тросу. – Что лилия между тёрнами, то возлюбленная моя между девицами. Что яблоня между лесными деревьями, то возлюбленный мой между юношами. В тени её люблю я сидеть, и плоды её сладки для гортани моей…»
«Что это? – удивился Полезаев. – Я никогда не читал такого!»
Да, действительно, он никогда не читал ничего подобного. Впрочем, ему вообще крайне редко доводилось брать в руки книги. За исключением, конечно, специальных, необходимых для работы. И в бытность свою студентом Сергей Тимофеевич довольствовался лишь учебной литературой. А на художественную и тому подобную беллетристику всегда почему-то не оставалось времени. Да и не больно жаловал Полезаев столь никчёмное времяпрепровождение, как чтение романов и стихов. Слишком уж скучным и утомительным занятием казалось ему пустопорожнее перелистывание страниц. Лучше в кино сходить, считал он, или, на худой конец, радио послушать. Но тут…
«…Он ввёл меня в дом пира, и знамя его надо мною – любовь. Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви…»
Чудесные слова заворожили Полезаева, затянули властно в свою терпкую, благоуханную глубину. И сонливость его под напором их подалась вспять, начала отпускать понемногу.
«…На ложе моём ночью искала я того, которого любит душа моя, искала его и не нашла его. Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям, и буду искать того, которого любит душа моя…»
Сергей Тимофеевич читал как заворожённый. И не хотел отрываться. Так захватили его эти волшебные, произнесённые в какой-то туманной, невообразимо далёкой древности признания в любви. Только странной тревогой почему-то дышали они, только что-то опасное таили они в себе.
«…О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! глаза твои голубиные под кудрями твоими; волосы твои – как стадо коз, сходящих с горы Гала-адской; зубы твои – как стадо выстриженных овец, выходящих из купальни, из которых у каждой пара ягнят, и бесплодной нет между ними; как лента алая губы твои, и уста твои любезны; как половинки гранатового яблока – ланиты твои под кудрями твоими; шея твоя – как столп Давидов, сооружённый для оружий, тысяча щитов висит на нём – все щиты сильных; два сосца твои – как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями. Доколе день дышит прохладою, и убегают тени, пойду я…»
Полезаев остановился вдруг, вперился тупо в последние строки, вернулся на несколько абзацев назад, перечёл заново тот, с которого начиналась раскрытая страница… И его словно ударили под дых…
«…Я нарцисс Саронский, лилия долин… Лилия долин!.. Лилия!..»
Так вот что заставило ёкнуть сердце его! Это слово, странно созвучное имени той, от которой он улепётывал сейчас без оглядки… Лилия… Лиличка… Она никак не хотела отпускать Полезаева от себя. Она догнала его и здесь, в этом душном, трясущемся автобусе, с каждой минутой всё дальше уносящем Сергея Тимофеевича от пансионата с таким красивым и вполне безобидным, казалось бы, названием «Чайка», что стало для него роковым и навсегда ненавистным.
– Лилия долин… Чёрт бы их побрал, все эти лилии!.. – воскликнул в сердцах Полезаев, не замечая, что выражается вслух.
– Что вы сказали? – удивлённо вскинула старушка маленькие, блёклые, словно увядшие незабудки, глаза, карикатурно искажённые толстенными стёклами её мощных окуляров.
– Я?.. – растерялся Сергей Тимофеевич. – С чего это вы взяли? Я ничего не говорил. Вам, наверное, показалось.
– Ну я, кажется, ещё не настолько глуха, – усмехнулась старушка. – А впрочем, как изволите.
– Извините, – буркнул Полезаев. – Похоже, я и в самом деле… Извините… А что это у вас за книга? Никогда не читал ничего подобного.
– Жаль, молодой человек. Книга эта особенная. И прочесть её должен каждый. Точнее, не должен, а обязан. Хотя бы раз в жизни.
– Вот даже как?
– Именно так. Я, например, её читаю всегда. И вам советую.
– Всегда одну и ту же книгу? Хм… И не надоедает?
– Что вы! Разве она может надоесть?
– Но как же она всё-таки называется, эта чудесная, никогда не надоедающая книга?
– Библия. А вы разве не слышали о такой?
– Подождите, – растерялся Сергей Тимофеевич. – Про Библию я слыхал. Я же не последний невежа, в конце-то концов. Пытался читать даже. Но… Там ведь ничего подобного нет. Вот этого, что у вас тут… Яблони, ланиты под кудрями… И всё такое… Лилии долин… И эти, как их?.. Сосцы, понимаешь ли… Не было в Библии ничего такого.
– Вы, похоже, не там читали, – старушка снисходительно улыбнулась и захлопнула книгу. Как отчётливо значилось на обложке, она и впрямь называлась Библией. – Извините, молодой человек, мне скоро выходить.
– Да и мне тоже, – спохватился Полезаев. – Подождите! Я так ничего и не понял.
– А тут и понимать нечего. Это Песнь песней Соломона – одна из книг Ветхого Завета. Можно сказать, поэма о любви.
– Так это Ветхий? Теперь понятно. Я-то другой пытался читать – Новый. А этот не доводилось.
– Ну так возьмите и прочтите… А мне пора, молодой человек.
И с таковыми словами старушка вдруг подала книгу собеседнику. Полезаев осторожно принял её, крайне изумлённый и огорошенный.
– Это… мне?..
– Да, вам. Берите, берите. При случае вернёте.
– Но как же я…
Тут автобус подкатил к остановке. Старушка поправила низко сползшие очки, махнула на прощанье рукою и, как-то неожиданно легко и ловко для её преклонных лет, выскочила в дверь.
Глава 4
До окончания срока путёвки оставалось четыре дня. Но на этом полезаевский отпуск ещё не заканчивался. В общей сложности отдыхать ему было почти полторы недели. Целая уйма времени. А вот куда девать такую уйму? Что делать с ней? Тем более сейчас, после этой дурацкой истории, которая перевернула всю жизнь Сергея Тимофеевича и, можно сказать, разбила её вдребезги, как будто какой-нибудь шампанский бокал.
Первые двое суток Полезаев пластом лежал на кровати. Ничего не ел. Никуда не выходил. И только на третий день, ближе к обеду, когда стало совсем невтерпёж от мыслей, копошащихся в голове его скопищем скользких, отвратных червей, он вскочил с кровати и кинулся на улицу, на свежий воздух.
Но лучше бы он не делал этого. Лучше бы лежал себе дома и потихоньку испускал дух. Или уж, в конце концов, петлю накинул на заметно истончившую за двое суток шею.
Поначалу всё складывалось хорошо. Можно сказать, замечательно. Огромное южное солнце ухнуло на Полезаева жаркой ослепительной глыбой, вышибив моментально из души и разума его всю эту невыносимую муть и жуть. Но, как выяснилось впоследствии, совсем ненадолго.
Сергей Тимофеевич постоял минуту-другую у своего подъезда, привыкая к яркому свету (все эти два дня провёл он в полутьме, так и не раздёрнув ни разу тяжёлых оконных штор), затем обвёл прищуренным взглядом двор, привычно занятый своей мелкой, незначительной жизнью, и направился к щербатой, слегка скособоченной арке из красного кирпича, прямиком выходящей на улицу имени 4-го Съезда работников пищевой промышленности (в просторечии Шамовку) – главную улицу микрорайона. Куда потом повернутся стопы его, он ещё точно не знал. Да это и не имело сейчас особенно важного значения. Не всё ли равно? Лишь бы идти, лишь бы не оставаться дома, в тяжко давящих стенах. Лишь бы сбежать от… А от кого, собственно? От себя?.. И от себя тоже. Хотя возможно ли это вообще?..
«А может, напрасно я так? – думал он, шагая по яркой, пёстрой от людей Шамовке. – Может, ничего страшного и не стряслось? Жизнь продолжается. Солнце светит. Птицы поют. Люди вон снуют себе, суетятся. Мороженое покупают, газировку из автоматов пьют… И тротуар, похоже, недавно поливали – блестит весь, как будто стёклышко… А воздух-то, воздух какой!.. Нет, зря я, наверно, так…»
Но судьба-злодейка, похоже, считала, что не зря. И не приминула напомнить об этом своей незадачливой жертве.
Сергей Тимофеевич, у которого двое суток не было во рту и маковой росинки, надумал перекусить в одном из летних кафе, разросшихся повсюду за последнее время, как дождевые грибы. Названия у него, по всей видимости, не было (впрочем, оно, возможно, и существовало, но Полезаев никакой вывески не заметил), а обслуживали, как показалось ему, совсем недурственно для уличного заведения. Синие пластмассовые столики под тенистыми зонтами, окружённые четвёрками таких же по цвету, обтекаемой формы стульев, приятно ласкали взор неожиданной чистотою. И на каждом, что особенно подкупило Полезаева, красовалась голубая салфетница (весьма изящная, из той же пластмассы) и полная, доверху, стеклянная солонка. А главное, здесь подавали мясное – сочные, исходящие сногсшибательным духом горячие манты. Да и посетителей было совсем немного.
Едва Сергей Тимофеевич пристроился за крайним столиком, откуда-то выскочил шустрый, молодцеватый официант – чистенький, в белой рубахе, с бабочкой – тотчас же принял заказ и побежал исполнять. А заказал Полезаев, кроме желанных мантов, ещё грибной салат, чашечку турецкого кофе и одно бисквитное пирожное с кремом.
«А ведь всё не так уж и плохо!» – подумал Сергей Тимофеевич, не подозревая, что через какое-то несчастное мгновение от этой благостной мысли не останется и малейшего следа.
И буквально тотчас же его словно ударило обухом…
В кафе входила… она!.. Господи! Как она могла здесь оказаться? Ей же в данный момент положено находиться там, в «Чайке»!.. Она была в том самом голубом платье. И зелёные камушки глаз её весело поблёскивали, словно только что омытые свежей морскою влагой…
А рядом с Лиличкой… Нет, такого Полезаев не мог представить даже в самом кошмарнейшем из снов!.. Тот самый урод с переломанным носом, из-за которого всё и стряслось…
Полезаеву показалось, что мир вместе со временем его и пространством вдруг разлетелся вдребезги. Он почувствовал, что сейчас умрёт. Его трясло. И воздуха в груди катастрофически не хватало.
Боясь оказаться замеченным, Сергей Тимофеевич собрал последние силы и отвернулся, с трудом овладев неповоротливой головою. Но Лиличка и этот мерзавец были слишком увлечены собой, чтобы удостоить кого-нибудь своим вниманием. Заняв свободный столик в дальнем углу кафе, они тут же принялись о чём-то оживлённо беседовать.
Полезаев не видел, что манты давно уже поданы и лежат перед ним, истекая дурманящим соком. Глаза его застилало лиловым туманом, а сердце грохотало, как полковой барабан.
«За что?! – вопило всё его существо. – Нельзя же так с человеком! Как же так?..»
Он порывался встать, подойти к ним, высказать Лиличке всё, что скопилось в страдающей душе, а этого негодяя взять за импортный галстук и в кровь избить ему красную, самодовольно ухмыляющуюся рожу… Но он прекрасно понимал, что никогда не отважится сделать такое. И потому бессильная ярость ещё пуще палила огнём нутро его, угрожая выжечь всё, что там есть, без остатка, до самой последней живинки.
Не в силах терпеть более, Сергей Тимофеевич вскочил, опрокинув лёгкий, почти невесомый стул, и кинулся бежать, наталкиваясь на прохожих, не слыша позади отчаянных воплей разъярённого официанта.
Остановился Полезаев лишь тогда, когда ноги отказались нести его смертельно усталое, содрогающееся в странных конвульсиях тело. Он притулился боком к какой-то стене, закрыл глаза и бессильно обмяк, не понимая, жив он ещё или умер и где находится душа его – на земле ещё или уже где-то далече… И не ангелы ли это Божьи, шелестя над ним белоснежными крылами, зовут его к себе…
* * *
– Эй, очнись! – откуда-то издали, не то с неба, не то из-под земли, воззвал к нему чей-то голос. – Тебе говорят, мужик! Ты что, помирать надумал?
Полезаеву было уже безразлично, кто зовёт его и зачем. Он почти не сопротивлялся, когда его вели куда-то под руки, усаживали где-то, поили какой-то отвратно пахнущей дрянью…
Когда же Сергей Тимофеевич очнулся наконец и возымел способность видеть, что творится вокруг, он обнаружил себя в том самом кафе, из которого только что уносил ноги… Впрочем… Нет, кафе, кажется, было другое… Да, определённо другое, хотя и очень похожее на то. Почти такие же столики. Правда, иного цвета – зелёного. Почти такие же салфетницы и солонки…
