Последняя белка Парижа

Казалось бы, что сложного съездить на родник за водой? Мы это проделывали регулярно. Не тут то было!

Он и раньше был порядком эксцентричным: мог забыть куда едет и вместо кладбища поехать в магазин; любил рассказывать небылицы про свою ныне покойную супругу (вплоть до попытки зарезать его во сне ножницами); был вороват, внушая ужас соседям по СНТ и подъезду (ближайшие к Саниной фазенде соседи уже просто обреченно забросили свои дачи). Месяцами возил в багажнике два огромных ведра с конским навозом; развел в машине тараканов вымахавших на постоянно забываемых в машине продуктов до размеров поистине титанических. Дурашливо прикидывался глухим, порой доводя продавщиц в магазинах до истерики; поливал яблони соседей по даче электролитом из аккумулятора; при встрече с черной кошкой плевал через левое плечо и кричал: Брысь, тьфу-тьфу-тьфу! А то еще однажды нашел мобильный телефон и начал обзванивать с него банки, где имел вклады, сообщая о минировании. Короче, крендель еще тот. Но самой основной черной его хаотичного характера была безудержная безграничная суетливость. Он всегда был суетлив, но после смерти жены превзошел сам себя – и мы за глаза прозвали его Суетологом. И если суета опустошает человека, то в Сане было столько суеты, что она не могла опустошить сама себя до дна. Сам же себя он любил именовать Марципаном. Причем и нас просил его так величать.

– Мать! Печенки нет, – в магазине он потерял привычную расхлябанность и горестно прищелкнул языком.

Мы всегда по пути на родник в этот фермерский магазин заезжали – там была неплохая недорогая, вдвое дешевле, чем аналогичная в городе, колбаса. А Саня набирал себе свиных копыт, кровяной колбасы, свиной шкуры и прочих субпродуктов подешевле. Уж очень он был скупой, как тот рыцарь, а то и хлеще. С другой стороны, когда зять, дочка и внучка на содержании, сильно не пошикуешь. Он был как ходячий справочник, что, где и когда можно подешевле урвать. Как зовут дочку забывал, мог при мариновании огурцов перепутать соль и сахар, но где купить подешевле – помнил. И твердо помнил, что, когда и где сумел украсть. Твердо и четко. Продавщиц он троллил знатно, врываясь за семь минут до обеденного перерыва или до окончания рабочего дня и не спеша выбирая товар на витринах и прилавках. Такой вот необычный персонаж.

Я в этот раз купил себе две палки полукопченой колбасы и почти два килограмма свиного балыка – пожарю на свой день рождения. Если доживу. Как Саня водит машину, можно и до вечера не дожить, не то что до дня рождения, до которого еще полгода.

– Тебе печенка зачем?

– Косыгин (сидящий на его шее зять) заказал купить.

А если заказал Косыгин, то Саня в лепешку расшибется, но потрафит бессовестному зятю. Для зажравшегося Косыгина Саня ничего не жалел. Месяц назад, в прошлую поездку за водой, мы все воскресенье убили, покупая Косыгину треску. Саня вообще любил по магазинам в области шнырять – все надеялся найти что-нибудь подешевле. Или просто украсть, что порой случалось. Другой бы давно положил на такого зятя болт на 96 и после к евойной матери, но Саня при виде родственника просто терял волю, как кролик при виде удава. И если других он обманывал без малейших угрызений совести, то к зятю относился трепетно, будто к экзотическому оранжерейному цветку. А морально дефективный мот и беспечный прожигатель жизни Косыгин, почувствовал слабину, не терялся: нигде не работал, собирал арендные платежи с принадлежащей Сане базы да жил на широкую ногу; живя в купленной Саней квартире и разъезжая на купленной Саней иномарке, сладко ел да вкусно пил Санино вино да настойки, катался на Юга и носил обувь с подошвами из натуральной кожи. Еще и кочевряжился и ковырялся в еде, брезгливо скукожившись лицом и абы что кушать не желал.

Уж если Саня решил ублажить своего драгоценного Косыгина, то добра не жди. Мы как безумные метались по магазинам, включая магазин канцтоваров, в поисках несчастной печени. Саня суматошно бегал по магазинам, пугая продавцов и покупателей. В одном из магазинов я облегченно протянул Сане склизлый замороженный брусок.

– Боже правый, она заморожена! Жуть!

– Купи ты замороженную, в чем проблема? – Искренне не врубился я.

– Твою мать! Говорю же, замороженная! – Саня всплеснул руками, распугивая покупателей и давно уже ходившего за нами по магазину охранника.

– Он что, гурман такой? Ты разморозь и не говори ему.

– Ему буквально дурно становится от замороженной печенки. – Саня сердито насупился, гоняя желваки. – Косыгин просечет, его не обманешь!

– Ты только подумай. – Я почесал затылок. – А с виду и не скажешь.

– У него просто желудок нежный, он абы что есть не может.

– Ну ясное дело… Он же не ты.

– Угу, он не я. привезешь ему что-нибудь, а он: «мы это не едим» и не берет. Вот и приходится искать ему что полакомее.

Я разумно воздержался от комментарием по этому поводу. Да и что тут скажешь?

– А на рынок он не может сходить? – Не выдержал я. – Гурман! Он же рядом с рынком живет.

– На рынке деньги нужны… – Саня задумчиво посмотрел на меня, – но идея хорошая – едем на рынок!

– Там уже в это время может печени не быть.

Бросив меня в салоне залихватски засранного голубями «Ниссана», он похромал в мясной павильон. Я обреченно посмотрел на часы – жене я утром не успел сказать, что уехал с Саней, а время было уже послеобеденное – супруга будет волноваться. Нехорошо. И звонить уже как-то поздно и просто так не бросишь этого суетливого недотепу, надо терпеть причуды придурковатого родственника до конца.

Вернулся родственник спустя сорок минут. С пустыми руками.

– И там уже нет?

– Есть… но она вчерашняя…

– И что теперь?

– Теперь… – перестав суетиться, внимательно посмотрел на меня и тяжело вздохнул. – Я настоечки клюквенной тебе прихватил. Попробуешь?

– А печень? – Не поверил я, что эта безумная суета заканчивается.

– Ты попробуй, – старый сквалыга достал из бардачка замызганный складной стакан, наполнил из извлеченной из валявшейся на заднем сидении сумки бутылки, протянул мне. – Печень потом… Я еще и кваса тебе взял, но теперь уж…

– В смысле?

– Ты пей настойку, потом поймешь.

Стакан настойки упавший на литр пива, оглушил меня как удар кувалдой в лоб. Хотя тщеславный Саня часто бодяжил настойки прямо на неразведенном медицинском спирте, который покупал пятилитровыми баклажками у своего двоюродного брата и пытался впарить их кому ни попадя, но ни одна из его поделок раньше на меня такого действия не оказывала. Резко захотелось откинуться на спинку сиденья и заснуть. Так сильно, что я не смог противиться внезапному желанию и сдался ему. А зря! Продолжение, точнее финал, истории я узнал от следователя, очнувшись в реанимации. Отчаявшись купить свежей печени, Саня совершенно сбрендил и пошел по пути Прометея: вырубив меня с помощью настойки, вскрыл мне брюшину ножом и оттяпал половину печени. Благо, чтобы не запачкать сидения и салон и не дать тараканам вкусить человеческой крови, проделал операцию на асфальте. Это меня и спасло. Когда «Ниссан» отъехал, мимо сидевшего уткнувшись спиной в ограду рынка залитого кровью тела ехала «скорая». Врачи обещали, что жить буду… а вот пить настойку – уже нет. Да и вряд ли сбрендивший суетолог ее еще кому-нибудь нальет. Во всяком случае, не в ближайшие 12 лет. Уже в ходе следствия выяснилось, что Саня еще и людей грибами и квасом умышленно травил. И труп соседки в его подъезде нашли. Еще четверо его соседей попали в больницу с отравлением разной степени тяжести. И много еще чего вскрылось.

Ай да Пушкин!

Хоть в школе я поэзию не любил, включая того самого Пушкина, но не думал, не гадал, что за это надо столь сурово наказывать. Поэзия, она же навроде артхауса, не для всех же она, короче говоря. Или какой-нибудь Кустурица. Или высокую моду взять – кто в ней кроме этих самых чокнутых модельеров разбирается? Да и те больше вид делают, да надувают щеки, как Киса Воробьянинов. И ничего, не бьют же тех, кто не такие шмотки носит. Хотя… гопники бьют «за шмот», но это же другое… Не все же и свиные ножки с кислой капустой любят, так что, за это теперь наказывать прикажете? Так и за поэзию – не любит человек, ну и пускай его, оставьте в покое. Некоторые вон и прозу не любят и ничего, живут как-то, еще и детей умудряются делать. А тут! Несправедливо, стал быть, получается. Неконституционно. Дискриминация, прямо сказать!

Поставили меня к черте, барьером называемой, а напротив он – тот самый Пушкин, стал быть, в высокой шляпе, цилиндром звавшейся, в черном плаще, кучерявый и бакенбардах. И с дуэльным пистолем в руке. И целит, надо вам сказать, прямо мне в лоб. Дуло у дуэльного пистолета агромадное, натуральная пушка. Гаубица. Смотрит на меня дуло, черно так, зияюще, недобро. А я, стал быть, сразу и вспомнил, что «любил движения поэт» – помногу ходил по полям с железной палкой, чтобы рука не дрожала. И ведь, что характерно, рука у него ни капельки не дрожит. А мои начинают, признаваться, уставать. Мне, стал быть, секунданты дали тоже цилиндр нахлобучили, а вместо пистолета трубу. И ладно бы, если бы это была труба ручного гранатомёта. Пусть и не совсем честно, но против поэта такого калибра вполне допустимо. Ан нет, стал быть, не трубу гранатомета. Чугунную. Диаметром поболее ствола Пушкинского, скажем так. Сильно поболее. И длиной метра два. Прямо скажем, здоровенную чугунную трубу от канализации.

А сбоку меж нами елка стоит, какими-то то ли шоколадными фигурками в золотой фольге, то ли стеклянными игрушками. И под елкой вроде бы даже Щелкунчик стоит, но толком н рассмотрел, не до елки мне было, когда такие дела. Хоть бы и сам Мышиный король со всей королевской конницей и всей королевской ратью там стоял. Новый год, стал быть, или Рождество, у всех праздник, шампанское, а тут в тебя целятся и вовсе не пробкой от шампанского, а повесомее аргументом. Куда уж повесомее. Эх, думаю, угораздило же в светлый праздник убитым быть! И главное, кем! И за что?! И я, как дурак, из этой чугунной трубы в поэта целюсь. А он, ответно, в меня. Но из заряженного. И тут я еще вспоминаю, что и стрелять Пушкин мастак был, не только с ломом по полям гулять. Положение – сами понимаете. А тут еще секундант, скотина важная, тоже в цилиндре и черном плаще, командует, этак сквозь губу цедя:

– Сходитесь, господа!

Это мы с Пушкиным, стал быть, господа. Но делать нечего, Пушкин шаги ко мне чеканит, будто смена караула у Мавзолея, и я навстречу поплелся. Не стоять же. Иду и думаю, может подобраться поближе да трубой в него, стал быть, и засветить? Думаю и сам же, понятное дело, укорился: он же поэт, стал быть, «зеркало русской поэзии», а я в него, как гопник, трубой. А я же не гопник. У меня же, между прочим, образование. Средне-специальное. И мастером в цеху работаю. На хорошем счету у начальства, рабочие уважают. А тут трубой – в поэта. Нет, не буду! А он, поэт стал быть, шагает как робот, по строевому печатает шаг, и дуло евойное уже как ствол «Фердинанда» на меня наплывает. Просто какое-то «я помню чудное мгновение, передо мной явилась ты» явилось. Ты. Дуло, то есть. Идет он, значит, поэт, идет ко мне и не стреляет. Чудо просто. Или поближе подобраться решил, чтобы уж наверняка. К презренному потомку.

Ко мне, стал быть, подошел, холодный ствол мне в лоб упер. У меня разом и ноги ослабли, подкосились и руки разжались – трубу я уронил. Одно хорошо, стал быть, отверстие ствола больше не вижу. Зато глаза у Пушкина… как раскаленные угли горят. Брови, хлеще чем у Брежнева, нахмурены грозно. Ему бы сейчас шампанское хлестать бутылками, или что он там пил? Цимлянское? А он супротив меня стоит, пристрелить замышляет. Смотрит он мне в глаза, я ему. В гляделки, стал быть, с «поэтом – невольником чести» играем. Долго играем, аж глаза начинают на лоб лезть. У него, мои глаза мне не видны, стал быть. От такой нелепости у меня в животе холодно стало и так пустотой подсасывать начало, что самому цимлянского захотелось. Хоть стакан перед смертью опрокинуть, а хоть даже и из горла приложиться – пустоту эту залить – заглушить. И тут он, поэт, «невольник чести», как шандарахнет мне ногой по причиндалам! Яички совершенно отбил! А еще поэт! Я разом от боли согнулся да сознание и потерял.

А как очнулся: нет ни секундантов ни Пушкина. Только боль ноющая в паху. Лежу на снегу и думаю: Ай да Пушкин! Ай да сукин сын! Одно радует – математику я в школе любил. Уж Пифагор, олимпийский чемпион по кулачному бою, мне за математику не наваляет. Встал я, подошел к елке. Щелкунчика под ней уже не было, а игрушки на самом деле висели. Поклонился ей низко в пояс, что живым остался. Видать, новогоднее али Рождественское чудо меня спасло. По другому не скажешь. А поэзию почитаю… Пушкина куплю… томик… Теперь, получив опыт, «сын ошибок трудных» и Льва Толстого почитать надо бы, «Войну и мир» или «Анну Каренину» – он мужик здоровый был, гирю через дом метал…

Не верите? Ничо, я сейчас принесу и трубу ту покажу, с которой супротив Пушкина на дуэли стоял. Я ее себе оставил, на память. И цилиндр тоже.

Улов

А вот еще случай был. Раз, помню, наворовал кукурузы и стал початки варить. Смотрю на ведро, вижу, пока вода закипит. Смотрю, в початке в торце дырка и оттуда что-то извивающееся выглядывает. Я ложкой початок в кастрюле притопил, из дыры пузырьки воздуха пошли. Я подержал так после закипания минут пять. А как сварилась кукуруза, разрезал початок, а там по всей длине червь вареный. Двадцать восемь сантиметров длины.

Ну я, стал быть, задумался над этим феноменом. Сроду таких червей не встречал, сколько живу, а тем более – в кукурузе. Я раньше вообще не знал, что кукуруза червивой бывает. Грибы – бывают, яблоки – сколько угодно, даже сливы – и те червивые сплошь и рядом попадаются, а вот с кукурузой… Непонятно как-то. Пошел я через три дня, стал быть, опять на то поле. Да початков целый рюкзак и натоптал. Насилу от конной охраны убег, но это к делу не относится. Стал дома початки вдоль аккуратненько, как хирург вскрывать. И что вы думаете? Пять червей нашел! То-то же! Сами белые, головки черненькие, длинные, что твои удавы, и извиваются, как вьюны.

Я их аккуратненько так в стеклянную банку из-под кофе разместил, а на следующее утро, на зорьке спозаранку, пошел на наше озеро. Дай, думаю, стал быть, спытаю, клюнет на них какая рыбешка али нет? И знаете, клюнула! Вот такенные рыбины! Ничего я не преувеличиваю, может даже и поболее были! На всех пятерых, на каждого, стал быть, из червей. И что за рыба, понять не могу: то ли осетр, то ли щука неведомой породы. Рыло длинное, кувшинное; длинный нос явственно квадратный в сечении и вроде даже ноздрей на нем; тело гибкое и верткое, как у угря; чешуя изумрудным отливает, а глаза… глаза синие, что характерно! И ресницы у них! Отродяся такой рыбы не встречал и ни от кого про такую даже краем уха не слышал. Ну сроду такая у нас не водилась! Может, по речушке зашла? Говорили тогда, что весной сброс был на водохранилище при атомной станции, можа она тама от радиации, стал быть, мутировала да в наше озеро по речушке и приплыла? Не знаю.

Поставил я сеточку на озере, грешен. Проверил на следующий день – все обычная наша рыба да рыбица, никакой новой нет. Думаю, может и червяки в кукурузе, стал быть, от того весеннего сброса? Пошел на поле, а уж кукурузы и нет – скосили всю. Обидно, понимаешь. Расспрашивал местных стариков, но они такого даже при Никите Хрущеве, прозванном Кукурузником и насадившем в этих местах кукурузу, не встречали. Не раскрыл тайну. С горя пожарил рыбку да под пузырек и скушал. На вкус какая была? Да вкусная, вроде гусятины с картошкой, в печи томленой. Не верите? Ну и зря. В зал пройдите, у меня в зале, стал быть, головы этих рыбин висят, вроде выставки трофеев. Пройдите, посмотрите и убедитесь, что не врет дядька Римус.

21.08.2024

Тестовый сыч

А вот еще случай был. Бабка моя, Марфа, покойница, еще живая была. И вот однажды весной лепила она из пресного теста журавликов. В память о Саманте Смит. Это девочка такая была, боролась за мир во всем мире, да на самолете и разбилась. И одно время модно было в память о ней складывать из газет журавликов. А у нас газеты в то время все на туалетную, стал быть, надобность уходили. Бумаги то туалетной, что характерно, не было. вот бабка Марфа и лепила журавликов из теста. Оно и пользы больше, чем от бумажных: и съесть можно и надкусить, ежели есть уже невмоготу, и на могилу к родственникам отнести. И нам, ребятне, развлечение. Короче, сплошная польза, не то, что от сложенного из газеты «Правда». Хотя она и н ошибается, но все же.

Короче, лепила она, стал быть, лепила и стукнула ей мысля: а чего, стал быть, я, дура старая, токо журавликов леплю? А не попробовать ли мне чего другого слепить? Птиц то много есть на свете. Сказано, точнее подумано – сделано! И не просто сделано. В качестве эксперимента бабка Марфа слепила из теста сыча. В натуральную величину. Гулять так гулять. И сыч такой получился, насупленный, что прямо как всамделишный. Запекла она его в печке вместе с журавликами, покрасила разведенным с яйцом и медом какао в разные оттенки, поставила на стол. Ну не отличишь, стал быть, от настоящего.

Бабка Марфа возьми да и воткни ему вместо глаз две блестящие круглые штучки, что на столе ее сына Коли лежали. А сыч, вдруг, возьми да и оживи! Огляделся, насупился пуще прежнего, загугукал недовольно да скандально. Бабка Марфа от такого непотребства в обморок шлепнулась. А кто бы не шлепнулся? Я бы и сам, такое узрев, шлепнулся. Если не хуже.

Очухалась к обеду: сыча нет и, что характерно, журавликов тоже нет. То ли пожрал их, то ли с собой унес. А может сами ожили. И стал быть, со стола банка меда поллитровая пропала и два яйца. И поллитра из серванта. Вот что хошь, то теперь и думай. Сыча толь этого, а может другого, видели в лесу за околицей, а бабка Марфа с тех пор журавликов печь перестала. Из газет делала. Ажно до самой смерти.

22.08.2024

Книжная мудрость

Говорят, а местами и пишут, что в книгах мудрость. Это я, стал быть, не про фентези всякие – разные с «попаданцами», а про сурьезные книги. Я ведь в детстве, что характерно, сурьезные книги и читал. Не было тогда фентези, слава Богу. Вон и Высоцкий пел: «Значит нужные книги ты в детстве читал». А Высоцкий был мужик сурьезный, основательный, тертый – знал, про что поет. Такой зря не споет.

И прочитал я, короче, в одной книжке, то ли Арсеньева, то ли еще кого из путешественников, то ли у Пришвина, не помню уже, как сапоги салом смазывают. Чтобы не промокали, стал быть. Я уже тогда был смышленым не по годам. Сурьезные книжки читал, а не низкопробников. Хотя, тогда низкопробников и не было, все сплошь качественная советская литература. Прочитал и решил применить эту книжную мудрость на практике. Благо, сало у нас было. Намазал сапоги салом, натер так основательно, втирал от души, но одно не учел – в книге кожаные сапоги али хромовые, не суть. А я натер резиновые. Черные такие.

И решил проверить успешность эксперимента. Как раз осенняя погода тогда стояла на дворе. Почти как у Пушкина, я про него вам уже рассказывал. И решил я пойти на Михеевское болото – чтоб уж наверняка сапоги испытать. До него версты четыре от нашей деревни, в аккурат на северо – запад топать. Я то молодой был, мне как той собаке «четыре версты не крюк» было. Пришел на болото, лесину выломал и стал по краю осторожно ходить. Но не учел один факт. Один, но характерный. О ту пору, в аккурат, стал быть, резиновые погрызни роились, к зиме готовились. Они и так до резины без ума охочи, а уж смазанная сальцем их вовсе привела в неистовство. На запах сала налетели да и обглодали на радостях мои сапоги до самых портянок. Еще и портянки сверху подточили, твари. Сам не знаю, как жив тогда остался. Насилу с болота вырвался. Пришлось мне по липкой холодной грязи четыре версты обратно домой тащиться. Еще и от матери получил нагоняй, что сапоги не сберег. Пришлось до самой весны в лаптях щеголять, пока новые сапоги мне не купили. Отдельно попало за сало. Сало мне потом аж до первого мая есть не разрешали.

Вот и верь после этого в книжную мудрость. Книги это хорошо, а свои мозги завсегда лучше.

Лягушка в молоке

Прочитал я в детстве в одной книжке сказку, как лягушка упала в кувшин с молоком. Или даже басня это была, не помню. Но лягушка не сдалась и не утонула, а стала шустро плавать в кувшине и нырять ив итоге сбила молоко в масло (сливочное) и по нему выбралась из кувшина. Выпрыгнула. Прочел я эту то ли сказку то ли басню, подумал над ее моралью и отложилась она у меня в памяти. Я же уже тогда был смышленым не по годам.

Шел я однажды летом по лесу и встретил на лесной тропинке лягушку. Ничего в этом удивительного, лягушки раньше на каждом шагу встречались: и в огороде и в болоте и в пруду. Но эта шла странно. Действительно шла, занося одновременно заднюю и переднюю лапы с одной стороны, потом с другой, а не прыгала, как я с детства привык видеть. Смотрел я на странную лягушку, что ходит как крокодил, смотрел и вспомнил про басню. Дай, думаю, проверю, собьет она мало али нет. Лапищи то вон какие мускулистые, почти как у курицы.

Поймал зеленую путешественницу в кепку, принес домой. Нашел глиняный кувшин в погребе, налил в него холодного молока с утреннего удоя, плюхнул в это молоко лягушку. Засек время по часам на стене, поставил кувшин в кладовку – подальше от родительских глаз и пошел огород полоть. Прихожу, смотрю по часам – почти три часа прошло. Заглянул в кувшин: молока нет, на дне сидит лягушка, вроде как больше стала и на меня нехорошо так смотрит. Что ты будешь делать? Долил я в кувшин остатки утреннего молока и пошел во двор, по хозяйству делами заниматься. Вернулся через час – опять кувшин пустой и лягушка уж явно покрупнела. Э, думаю, голубушка, так на тебя никакого молока не напасешься. Надо что-то делать, а дома молока уже не осталось. Но мне интересно же, неужели в басне все ложь, а лягушка все выпивает? Но как в нее столько молока влезает? Потом вспомнил, что в книжке вроде и не молоко вовсе, а сметана была. Короче, налил я в кувшин сметану, что мамка для субботних блинов берегла. Уж больно отец блины со сметаной уважал, вот и баловала его.

Лягушка в сметане скрылась и ни гу-гу. Ждал, ждал – нет ее. Утонула что ли? Пошел, стал быть, коров с поля встречать. Как вернулся, бегом в кладовку. Сметаны нет, а эта тварь смотрит на меня и вроде даже как ухмыляется. Мне даже жутко стало. Родители с работы пришли, мать молока хватилась. Сказал, что выпил, жарко, мол, было, когда огород полол. Поверила, тем более надо было уже идти коров доить.

Полночи я ворочался, уснуть не мог. Думал, что же не так с этой лягушкой? Под утро взял кувшин и пошел на колхозную ферму. Еле из кувшина ее вытряс – так раздалась. Забросил лягушку в большую алюминиевую флягу с молоком. И крышку закрыл. И домой с чистой совестью пошел – спать. Думал все, закончилась, стал быть, история. Опять в книжке брехня оказалась, как с сапогами и салом.

Не тут то было. Оказывается, молоковоз, что каждое утро в район молоко отвозил, перевернулся на трассе. Водитель, Семен Кульбахтин, в больнице рассказал, что изнутри цистерны с молоком какая-то тварь, на динозавра похожая и с глиняным кувшином на голове вылезла, он от страха управление потерял, в кювет слетел и машина перевернулась. Его сначала на алкоголь проверили, а он вообще непьющий был. Потом психиатр с ним занимался. Потом милиция с ОБХСС – молока то ни капли не нашли на месте аварии. Подумали, что молоко продал налево, а аварию для сокрытия кражи устроил. Но при осмотре нашли дыру, явно сделанную изнутри цистерны. Короче, сажать Семена не стали, но водительских прав лишили – психиатр постарался. А я поверил Семену – кувшин то я действительно на ферме забыл. И флягу алюминиевую разорванную на ферме нашли, но подумали, что на нее машина наехала и раздавила. Я с тех пор как-то молоко пить побаиваюсь, стал быть. И в лесу хожу аккуратно – вдруг встречу этого созданного моей любознательностью молочного монстра.

Верхом на звезде

Тетка моя, Валя, была жутко суетливой, мнительной и пугливой. «Ужасный», «ужасающий» и «кошмарный» были самими часто употребляемыми ею эпитетами. То ветер у нее был «ужасающий», то дождь «кошмарный», то вороны «ужасные», то комары… Короче, вы поняли. А муж ее, Вася, бывший прапорщик из авиационно-технической обслуги, был изобретательского склада ума человек, но пьющий. Тихо, без эксцессов, но попивал потихоньку. С такой супругой, знамое дело, любой запьет. Он и кодировался два раза и сам бросал и даже в церковь к батюшке ходил – ничего не помогало. Продержится пару – тройку месяцев, а потом, как жена его допечет своей «драматургией», так идет в гараж и тихонечко налакивается, чисто котенок молоком с блюдца. Жили они в соседнем селе, Юрьевденьском, километров двенадцать отсюда, ежели на юго – запад путь держать. Там и бетонка есть, не ошибетесь. А через само Юрьевденьское и вовсе железка проходит.