Крестьянские дети

А вот вульгарной горожанке Наташе свиные уши неожиданно понравились. Поэтому, умело подзуживаемый супругой, храбрый Витя однажды решил кабана завалить собственноручно.

– Ладно, Наташ, я сам кабана завалю! – экий Аника-воин выискался, причем с апломбом Георгия-Победоносца, попирающего змея. – Никого не будем звать в этот раз.

– И правильно Витя. Нечего всякий сброд сюда таскать, а то того и гляди сопрут что-нибудь или подожгут. Ты и сам в состоянии такую мелочь сделать, – похвалила Наташа.

– Учись, никчема, пока я живой! – поставил во дворе деревянное корыто, положил туда месиво и скомандовал. – Выпускай кабана!

Я выпустил ничего не подозревающего свина из хлева. Кабан, обреченный на заклание, неторопливо ел, а Вильгельм Телль местного разлива через штакетный забор тщательно выцеливал его голову из ружья. Как в цирке звучит барабанная дробь. Алле оп! Выстрел! «Жакан» двенадцатого калибра штука жутко убойная. Пуля пробила корыто и прошила несчастного кабана насквозь. Ее пластмассовый стабилизатор застрял в копыте задней ноги кабана.

– Видал, как я его завалил!? – гордый подвигом снайпер признал опыт удачным, но корыта ему было жалко. – Это тебе не по груше стучать. Мой карамультук, как у охотника Джуры, разит без промаха! Я ужас – летящий на крыльях ночи!

– Сейчас день…

– Да какая разница? День, ночь, как говорится, сутки прочь. Главное, что зло повержено!

– А я думал, что это кабан, а это оказывается зло…

– Зло изменчиво и многолико. Сам подумай, почему мусульмане и евреи свиней не едят? А?

– Из-за паразитов.

– Больно умный стал – убивать пора. А как Иисус демонов в стадо свиней заточил, забыл?

– Ты-то откуда про это знаешь? – изумился я. – Ты же Библию не читал.

– Знаю, – замялся он.

И тут я внезапно понял. Просмотр мультфильма «Супер-книга» не прошел для папеньки даром. Что-то да отложилось в его порядком изъеденных партийной молью и пропитанных алкоголем мозгах.

– Вот только что теперь с корытом делать?

– Слышь, старшОй, вот ты тут не умничай, а займись после разделки кабана ремонтом корыта. Будешь на будущее знать, как учить отца детей делать.

Учтя предыдущий «экспириенс» следующую свинью он «валил» уже зарядом картечи. Ну что сказать? Воистину, как написано у классика: «Горе от ума». Прав был Леник, говоря насчет двух высших образований премудрого папы:

– Учился Витя – дурак, учился, да и заучился.

Ему, знавшему старшего брата с самого детства, было виднее. Скажу вкратце людям далеким от стрельбы картечью, что когда из головы этой невинно убиенной свиньи мы сварили холодец, то при его поедании периодически приходилось свинец выплевывать.

– Витя, надо выбросить паласы, – однажды заявила Наташа за обедом.

– Зачем? – как электромельница перемалывая челюстями пищу, поинтересовался папаша.

– Это пошло! Сейчас уже их никто не использует.

– А по чему тогда ходить? – от изумления даже на некоторое время прекратил жевать. – По голому полу?

– Тапки тебе купим, а то ты как чмо пекинское какое-то. Директор совхоза и без тапок.

– Это да, – почесал крупную голову. – Как я сам не подумал, что по должности надо в тапках ходить. А с паласами что?

– Холопам поручи, пускай вынесут во двор и сожгут.

– Может в гараж взять? Постелю на полу, – начал прикидывать прижимистый папаша. – Или можно стелек нарезать.

– Куда тебе столько стелек? Из этой мерзости, оставшейся от «бывшей»? Сам же говорил, что она в колдовство верила – может сглаз какой на эти паласы наложила? Нет, только сжечь.

– СтаршОй, займись после еды, – выдал поручение отец. – Вынесите с Пашкой все паласы за погреб и сожгите.

До самого вечера в саду, за туалетом, жгли мы паласы, дававшие море густого, вонючего дыма.

– Дым, дым, я сала не ем, – пытался Пашка по детскому обычаю спастись от дыма.

– Перейди ты на другую сторону.

Он перешел, и дым потянулся следом.

– Дым, дым, я масла не ем, – вновь начал приговаривать брат, приплясывая.

– Не помогает это, мы так делали в детстве, – поделился я нажитым опытом. – Брехня это все.

– Поможет, дым, дым, я не курю, сала не ем, масла не ем, – усиленной формулой попытался бороться с дымом брат и закашлялся.

– Говорил же, – отшатнувшись от густого вонючего клуба дыма, позлорадствовал я.

– Еще раз попробую, – отдышавшись, упорствовал Пашка. – Дым, дым, я не курю, сала не ем, масла не ем.

– Сало не ешь? Лопаешь за обе щеки, за уши не оттянешь! – возмутилась незаметно подошедшая мачеха. – Брехло ты малолетнее!

– Это просто от дыма так говорить надо, – обиженно огрызнулся Пашка. – Чтобы дым не летел на тебя.

– Психушка по тебе плачет, Павел Викторович, – отреагировала Наташа, открывая дверь туалета. – Отойдите подальше, хмыри болотные, дайте посрать спокойно, извращенцы малолетние.

Отец Наташи, тот еще старый скряга и держиморда, на Ельцина Бориса Николаевича внешне очень похожий, и выпить, как и первый Президент России, не дурак на халяву. Приехав, начал внедрять на наших почвах топинамбур, заполонив форменной заразой не одно хорошее совхозное поле.

– Хрущев хотел всю Россиюшку им засадить, – выпив, объяснял новый дедушка.

– Хрущев амарантом хотел, – возразил я почерпнутым из газеты «Сад-Огород».

– Да что ты понимаешь?

– В газете так написано. Могу принести и показать.

– То в газете, а мне Хрущев сам лично говорил! Кому веры больше?

– Газете.

– А вы Хрущева видели живого? – навострил уши Пашка.

– Вот как тебя.

– Угу. Помнится, отец тоже с Гагариным общался, – напомнил я22.

– Точно, – погрустнел брат. – И книжку Гайдар ему свою подарил23.

При этом по примеру неистового работяги Вити, оформленного на полставки электриком, хитрый дед умудрился оформиться в совхозе на полставки агрономом и получать за это вполне законную зарплату.

– Еще и на пенсии могу Родине послужить, – приговаривал он.

– Конечно папа. Еще и какую пользу, – поддакивала Наташа. – Только ты можешь вытянуть этот колхоз из ямы.

– У нас совхоз, а не колхоз, – вежливо поправил дотошный Пашка.

– Разница между колхозом и совхозом только вам, замшелым колхозникам и понятна. Нам, городской богеме, совершенно без разницы, где вы навоз выгребаете, в колхозах или совхозах. Понял, УО? – срезала его мачеха.

– Понимаш! – поддакнул довольный дед. – Топинамбур это второй хлеб! Навроде кукурузы, только полезнее.

– Папа, да что ты мечешь апельсины перед свиньями? Они же кроме навоза и онанизма и не знают ничего!

– А ведь я могу ссудить денег в долг, на приобретение семенного материала, – важно краснел надутым лицом Борис Николаевич. – И под вполне разумный процент.

– Я подумаю, – был вынужден вежливо ответить папаша.

– Думай, Витек-зятек, думай. Можем хороший гешефт к взаимной пользе поиметь. И тебе хорошо будет, и мне старичишке на молочишко останется.

Потом престарелый пенёк тайно выкопал и перевез к себе ремонтантную ежевику, еще при матери привезенную Филипповичем.

– Слышь, куда-то ежевика пропала, – обратил я внимание отца, с важным видом шагающего вокруг подвала.

– Куда пропала? Какая ежевика? – с усилием тяжелоатлета поднял на меня задумчивый взор.

– Та, что на подвале и возле забора росла. А куда пропала, я не знаю.

– Странно. А что у нас там ежевика росла?

– Да, а ты не помнишь разве? Еще просил с похмелья тебе нарвать как-то.

– Просил, но я не думал, что ты у нас ее нарвал. Думал, может, в саду где-то растет.

– В каком саду? Филиппович же нам привозил! Вспомни.

– Мало ли… Может бывшая в секту свою выкопала и отнесла. Я что, за ежевикой слежу? Дел у меня других нет? Я может. О борьбе со злом думаю, – таинственно прошептал. – И вообще, займись лучше делом, а не глупые вопросы задавай. Джунгли зовут24! – прокричав, кинулся куда-то в сад.

Между прочим, звали деда Борисом. А вот насчет отчества уже не уверен за давностью лет. Пускай будет Николаевич – ход дальнейших событий от этого совершенно не изменится, а читателям будет легче запомнить.

Леонида Филипповича вельми мстительная мачеха со временем отвадила от нашего ставшего беспутным порога.

– МилАй, когда я работала у него в цеху, он меня домогался! – заявила Наташа – Он же бабник натуральный! Полгорода к себе на дачу перевозил! У нас приличная семья и таким гулящим друзьям тут не место!

– Наташа, но он же Пашкин крестный, – начал мямлить в защиту кума, собутыльника и товарища по амурным похождениям, папенька. – Да и на заводе я через него все дела решаю.

– Витя, кто тебе дороже? Он или я? – привела убойный аргумент пышнозадая супруга.

– Ты, – вынужден был сделать очередной выбор Витя.

– А дела на заводе ты можешь и без него порешать. Зачем тебе посредник?

– Могу?

– Конечно же, можешь. Я тебе дам телефончик человека, он все сделает.

Своей гнусной и бесстыдной ложью Филипповича практически изжила из уже не дружной нашей семьи. Вот же потаскушка брехливая, грязная клеветница и гнусная инсинуаторша! А уж как нам расписывала сексуальные подробности якобы имевших место домогательств – даже записной деревенский пошляк Витя краснел, слушая.

Сестры у нее были спортсменками бывшими. Та, что из Москвы, покойная толстомясая Светка, крашенная в блондинку, – баскетболисткой. А та, что из Мурманска, длинноногая брюнетка Лена – легкоатлеткой.

Постепенно осень подкралась, незаметно за изнурительными прополками да беспричинными громкими скандалами, и сестра сводная – анемичная Анастасия Валерьяновна к нам жить переехала. Стала в Алешенскую школу, в один класс с пришибленным судьбой Пашкой ходить. Учителя нам с Пашкой сочувствовали, так как раньше в округе не случалось, чтобы дети жили с мачехой, да еще и городской. Нравы были строгие, еще сохранялась в деревенской глуши советская нравственная закваска.

В то время во всём Добровском районе лишь в семье председателя одного из колхозов, между прочим, друга и бывшего одногруппника папаши, Московитина жила мачеха с двумя детьми. Но там, в отличие от нашей злосчастной семьи, мачеха стала настоящей матерью приемным детям. И там отец детей из дому не гнал и никому бы не позволил такое сделать. Получается, что не всегда верна старая восточная мудрость: «Скажи мне кто твой друг, и я скажу кто ты». В таких случаях всё или почти всё зависит от мужчины. Если он будет мозгом думать, то всем в новообразовавшейся семье будет хорошо: и новой жене и родным детям. А если будет, как папа, думать только неистовым удом своим, то получится в итоге, так как получилось. Или даже хуже, ибо нет такой ситуации, которая не могла бы ухудшиться. Для любителей выявлять скрытые от большинства связи могу сказать, что Москвитин был председателем того самого колхоза «Путь Ильича» в деревне Пеклихлебы. Видите, как тесно все было перепутано там?

После отчуждения Леонида Филипповича «матушка и наша благодетельница» поэтапно, постепенно, последовательно, и неотвратимо как ураган «Катрина», принялась за изживание нашей двоюродной сестры Ларисы Свечкиной.

Тут последует небольшое лирическое отступление, весьма полезное для тех, кто еще не читал сборник «Наследники Мишки Квакина. Том I». Лариска была дочкой старшей сестры папеньки, обделенной ковром, Нины. Истинное «дитя асфальта», на полгода старше меня, Лариска имела привычку проводить лето у нас. Хотя это не спасло её от ряда дурных привычек и аморальных поступков позднее ею совершенных. Видимо, слишком кратким было погружение в простую чистоту строгой деревенской культуры. Не могло лето, проведенное с нами, выбить из человека всю неисчерпаемую внутреннюю гниль, обусловленную проживанием в городе. Да и гнилостное безумие новоиспеченной родственницы Наташи, с которым поневоле соприкоснулась Лариска, тоже заметно отравило ее жизнь.

Жизнь в провинциальном городе, где нет метро, не сахар. Тем более в общежитии карандашной фабрики, с общей кухней и одним туалетом и умывальником на весь этаж. У них там было две с половиной комнаты. То есть комната ее с матерью и комната покойного отца – Васи, с которым тетя Нина разошлась. Комнаты были расположены напротив друг друга, в конце коридора, поэтому они выгородили пространство между комнат и поставили дверь. Там стол обеденный и холодильник. Получилось типа импровизированной столовой по-советски. Почему-то это помещение они называли, прошу прощения, «курхуятником». А перед этой дверью, с внешней стороны коридора, стоял большой и тяжелый деревянный ящик с двумя навесными замками для хранения картофеля.

Однажды Лариска прислала письмо такого содержания: «Хотела прислать вам две жвачки, но их украли. Поэтому присылаю вам вкладыши от них». Там они и жили, плетя многоходовые интриги против соседей и пытаясь защититься от ответных ударов. Вот сестра к нам и приезжала морально отдыхать от гнетущей атмосферы коммуналки, в которой даже живучие тараканы становились лишь хрустящими трупиками под ногами людей, вынужденных сожительствовать в этих условиях. У нас хоть в суп не плевали, во всяком случае, до появления мачехи никто в этом замечен не был. Да и супа у нас, как правило, не варили.

Когда Лариска подросла, то приезжая в деревню, крутила беспутные романы с местными «парубками», ходила на дискотеки в клуб. Была она особой ветреной, а тетя Нина держала дочку в «ежовых рукавицах». Даже ее последний бывший муж25 и тот познакомился с ней у нас в деревне на дискотеке. Впрочем, об этом речь пойдет позже. Не будем забегать вперед.

Расчетливая экономистка Наташа, которой самое место было не в деревне, а на Гайдаровском форуме, вооружившись украденным из бухгалтерии калькулятором, подсчитала, что нам дорого обходится прокорм и проживание Лариски в течение всего лета.

– МилАй, мы не можем себе этого позволить. Это слишком обременительно. Нам еще Толика с Женькой надо где-то селить. Тут и так не протолкнешься в вашей халупе.

– Наташ, но это же племянница… Нинка обидится, да и мать будет недовольна.

– Вот и пускай к бабке ездит в деревню, помогает по хозяйству. Нечего тут жопой крутить.

– Как-то не поймут…

– А что я должна сказать Лене? Что на фоне этого «щедрого жеста» дяди Вити не хватает места для племянника и племянницы, Толика и Женьки? Да? Дети весь год живут на крайнем севере, а ты хочешь их и лета лишить?

– Кто? Я? Да пускай приезжают на здоровье! Я же только за!

Два растущих северных организма опустошали запасы съестного подобно лесному верховому пожару. Даже двум пожарам подобно. Воистину, говорю я вам, поедали немыслимое количество харчей. В Мурманске – городе северном, такого харча не было.

Отец у Толика с Женькой на удивление нормальным человеком оказался. Особенно на фоне всего этого не святого вертепа. Александром звали. Он на подводной лодке тогда служил, но планировал вскоре выйти на пенсию и пойти служить в ФАПСИ. Были у него на эту тему какие-то предварительные договоренности. Сам белорус, может, поэтому и нормальный был? Но вероломная родственница Наташа его сильно не любила и постоянно старалась какую-нибудь пакость и/или подлость подстроить, когда он у нас бывал. Часто слабительное ему в порцию подсыпала, пытаясь поносом извести человека. А потом говорила, что это у него от воды нашей такое сильное расстройство желудка. Врожденная подлость никогда из человека не уходит. Только после смерти и очистительного адского пламени. Кстати, когда сестра её – Светка в Москве умерла26, то мачеха видела её во сне в образе вороны угольно-черной.

Сестра мачехи – Света, не подарок была. Особенно для нашей раздираемой внутренними противоречиями и алчными родственниками семьи. Болезненный ребенок Пашка лежал в Детской Республиканской больнице в Москве. Отвозить его поехали всей семьей, за исключением меня, оставленного на хозяйстве. Пока «папа, мама, я» катались по столице, я времени зря не терял и подключил к японскому телевизору микрокомпьютер «Мастер» когда-то подаренный нам погибшей сестрой матери тетей Леной. Он остался у нас после того как она с детьми пару месяцев от бешеного мужа у нас в Горовке скрывалась27.

– Вот вам подарок, племянники, – уезжая, дала коробку с клавиатурой и парой джойстиков.

Папаша возил диковину в райцентр, но телемастера присобачить к иностранному телевизору ее не смогли, и компьютер так и пылился на шифоньере в Пашкиной комнате. А я, оставшись без надзора, посидел вечерок с паяльником и соединил с телевизором. Потом Пашка много времени уделял этой штуке, создавая простенькие программки и по-детски радуясь успехам.

– Видишь, какая тетя была хорошая? А ты у нее сережки украл, – стыдил я.

– Я же не знал. Компьютер лучше, чем сережки.

Его выписали, а приехать за ним сразу не могли, поэтому он жил у тети Светы. И великодушная тетя гнобила его там от всей широты души, скрывающейся в ее полнокровном упитанном теле. Выгоняла по полночи на лестнице сидеть зимой, пока, тряся осветленными волосами, страстно совокуплялась с любимым татарином Валерой. Не кормила толком, хотя и деньги на прокорм и продукты для Пашки были щедро выделены. Бог ей теперь судья. Но, справедливости ради, стоит заметить, что и родная тетя Галя, в Москве проживающая, тоже ни разу не навестила племянника.

Когда я впервые попал в столицу нашей Родины – Москву, то больше всего меня поразил московский метрополитен. Я на эскалаторе катался до тех пор вверх-вниз, пока у меня каблук на ботинке не оторвало, и работники метрополитена совместно с сотрудниками милиции не сняли меня с эскалатора. И я понял, что: «Город это страшная сила!» задолго до любимого простым народом бессмертного Балабановского творения. Но город сила лишь для слабых душ, а для тех с кем Бог, никакой город не страшен, даже нынешняя густо проросшая различными бесами Москва.

Несчастный деревенский обормот Пашка потом вспоминал, как украл у кого-то в больничном холодильнике йогурт.

– Ничего вкуснее в жизни не ел, – едва не давясь слюной, говорил.

Йогуртов тогда и правда в русских деревнях не было, и мы практически не знали что это такое. Я только читал, в книге «Дожить до 180 лет», что в Болгарии что-то такое существует. Хотя, я не уверен, что и сейчас йогурты в вымирающих русских деревнях есть. А если и есть, то не уверен, что они полезны, но твёрдо уверен в том, что они не по карману большинству полунищего сельского населения.

– А на что он похож, йогур этот? – благоговейно расспрашивали Пашку любопытные дети.

– Такой как сметана, только йогур, – важно отвечал, как всегда по привычке перепутав название. Брат вообще был великим путаником. Например, подберезовики называл подбородовиками. – Розовый такой и жидкий. Вкусно!

Еще впечатленный яркой столичной жизнью деревенский карапуз Пашка рассказывал, как совместно с другими голодными детьми из российских регионов, воровал сосиски у «буржуев»:

– Я стоял на шухере, пока они воровали. А потом, когда мы делили сосиски, то мне дали кожуру от них. Вкусно! Если еще в йогур макать бы…

Привез из больницы черную футболку с зеленым четырехконцовым крестом в центре и надписью «Благовест» – подарок какого-то благотворительного общества, которых тогда расплодилось сверх меры. Потом подаренная футболка ему очень пригодилась. Также предметом его гордости были несколько глянцевых журналов с ранее невиданными в наших местах комиксами. Позже он кому-то из сверстников выгодно сбагрил эти журналы.

Впрочем, в случае с кражей из холодильника мелкий шельмец Пашка был лишь генетическим продолжателем нечестивого дела взрослого паскудника, ибо была у ненасытного проглота Вити, помимо явно заметной ползучести, такая привычка, как инспектировать холодильники чужие. Как только попадал ненасытный прожор Витя к кому-нибудь в дом/квартиру, так первым делом под любым предлогом незаметно проникал на кухню и похищал что-нибудь съедобное из холодильника. Часто, прямо там, на кухне, и пожирал алчно нечестивую добычу свою.

Если не получалось украденное схарчить сразу, то просился с украденными продуктами в туалет, где и тешил неистово ненасытную утробу. Даже при поездках к родителям мачехи и то умудрялся воровать харчи. А уж если попадал туда с ночевкой… так же и когда к бабушке Дуне ездил. Та знала паскудную привычку и ставила в холодильник (или в сени) испортившиеся продукты, которые нужно было бы выбросить, но рука не поднималась. Так же поступала и тетя Нина – не жалела для любимого братца испорченных харчей. А что, этот удав мелкорогий всё схарчить мог, только давайте. Папаша был жлобиной, но тетя Нина его все-же переплюнула.

Грозная мачеха Наталья Борисовна тем временем, после прощания с быстро наскучившей ей совхозной бухгалтерией, став «свободной женщиной Востока», напоследок изрядно полив грязью Веру Андреевну, зажила в свое полное удовольствие на нашем полном довольствии. Это не в городе, на казенном коште, полуголодную жизнь ИТР-а вести. В машиностроении народец не шибко шиковал.

Для декларируемого ею так называемого «духовного роста», но больше от нечего делать, завела Наташа огромную «амбарную» книгу – «РЕЕСТР поступлений, возвратов и выплат…» (форма №25). Несколько таких книг, вместе с калькулятором и графином стянула из бухгалтерии. Обозвала гроссбух «домовой книгой» и начала вести там, в соответствии с заветами В. И. Ульянова (Ленина): «Строгий контроль и учет». Каждую неделю сводила дебет с кредитом: сколько кур, сколько индюков, сколько уток; сколько яиц собрано; сколько дров заготовлено / сожжено и так далее и тому подобное. Вся эта нудная «домостроевщина» перемежалась активными проклятиями в мой адрес и многочисленными пожеланиями разнообразной смерти для меня же.

Немного, правда, и несчастному недотепе Пашке там досталось. То случайно стекло разбил на веранде, за что проклинала его до седьмого колена, то свинью упустил, то ещё что-то подобное по детской неловкости совершил. Но ему доставалось меньше моего.

Одна из этих книг, кстати сказать, уцелела во всех перипетиях, правда, хранится ныне не у меня. Презанятное и крайне поучительное чтение, смею вас заверить. Я иногда, раз в год, читаю и хохочу гомерически от этого исторического документа. Если издать этот «магнум опус», то посмешнее, чем у покойного Михаила Задорнова будет.

– Старший сын совсем дебил, а младший еще подает надежды стать человеком, – всем объясняла она. – У одного нога с дефектом, у другого глаза и они оба с дефектом мозгов. Хорошо хоть Витя с «бывшей в употреблении» на первом потренировались, и второй ребенок почти нормальным получился, хотя и убогонький. Но все равно, такой же приживала, как и старший. Никакой пользы от обоих недорослей нет – сами себе злые буратино. Их от тюрьмы спасает только слабоумие.

– А при Вальке вроде дети работали? – сомневались те, кто знал нашу семью раньше.

– И при «б/у» такими же лежебоками были! Если бы не я так и вовсе бы уже завшивели! Жидята, им только «семь сорок» танцевать. Боюсь, как бы мою девочку не испортили. Настенька у меня просто необыкновенная, настоящее чудо! И поет и шьет и готовит и девственница до сих пор!

Еще наладилась белёная хевра каждую неделю ездить в уездный город Смальцо28, к любимым родителям.

– МилАй, я должна навестить маму.

– Конечно, я же понимаю, – покорно соглашался лысый лопух. – Родители это святое. Джек привез из Лондона веселый танец шейк, – начинал нудно петь он.

Нанимала кого-нибудь из деревенских, имеющих машину, доехать до райцентра, если заботливый супруг довезти не мог. А уже оттуда, нагруженная как двугорбый верблюд на Великом шелковом пути, электричкой везла накопленное за неделю добро родителям – персональным пенсионерам.

Возвращаясь от заботливых родителей, предприимчивая доченька с новой силой развивала бурную деятельность по личному обогащению. К примеру, привозила и продавала в деревне, явно краденные, вещи, которые ей сбывали шалавоватые подруги детства. Наладила массовую продажу заячьих шапок. Когда я учился в институте, то такую шапку носил пресловутый продажный футбольный судья Артемка29. Один в один шапка такая у него была! Может быть, тоже в свое время у нашей мачехи прикупил. Даже не знаю, откуда она шапки брала, врать не буду. Ещё новоявленная бизнесвумен занималась перепродажей туалетной бумаги. Тогда в Добровке ее не было в магазинах, а эта прощелыга из города привозила и перепродавала втридорога местному населению, которое озаренное светом «Прожектора перестройки» только начинало приобщаться к «демократическим» и «общечеловеческим ценностям». Еще обычно приволакивала несколько бутылок ликера «Амаретто» – для личного потребления.

– Ликер – благородный напиток, – говорила, хватанув перед едой стакан. – Богемное пойло.

– Это да, милая, – провожал папенька жадным взглядом руку любимой женщины.

– Налей и себе, – великодушно разрешала она. – Ты же не совсем быдлан.

Довольный супруг хватал граненый стакан и всклень набухивал ликером.