скачать книгу бесплатно
– К тому, что у Явнихи полный курятник кур, а вы тут жидкий супчик хлебаете.
– Куры? – Пашка всегда любил поесть, хоть после прожорливого отца нам с ним мало что перепадало. – У нее есть куры?
– Еще какие, – мать широко развела ладони, будто показывающий пойманную рыбу хвастливый рыболов. – Сытые, откормленные, матерые, не какие-нибудь «бухенвальдские крепыши»[35 - Умершую свое смертью советскую курицу, продававшуюся в магазине, в народе называли «бухенвальдский крепыш».] или жалкие кучки костей. Их даже наш Витька хвалил, говорил, что почти как венгерские, а уж он толк в куромятине имеет, понимает, что к чему. Вспомните анекдот:
венгерская курица говорит нашей: Ты взгляни на себя: тощая, синяя, ноги торчат… То ли дело я – упитанная, желтенькая, сердце и печеночка в отдельных мешочках запакованы, посмотреть приятно. Подумаешь, – отвечает наша, – зато я своей смертью померла. Въехали? Их, курей старой ведьмы, если жарить, там столько жирка натечет, сколько не во всяком поросенке будет. Если вы окажетесь расторопными, то вполне успеете под шумок набить свои мешки курами.
– И мы их съедим? – робко спросил Пашка.
– Само собой, не солить же нам их. Часть пожарим в электропечке, часть сварим, часть закоптим. Можно еще холодное сварить и тушенки в банки закатать – на черный день. Эх, жалко не знаем, сколько им лет, а то бы затеяли троецыплятницу[36 - Троецыпля?тница (куриный обед) – самобытный вятский женский обряд на удачу. Поводом проведения Троецыплятницы были тяжёлые роды, болезни в семье и другие семейные несчастья, поэтому обряд не был связан с определенным временем или днём года. Главным обрядовым блюдом на празднике Троецыплятницы была сваренная в горшке курица. Необходимую принадлежность обеда составляет курица-троецыплятница, то есть выведшая три семьи цыплят. Троецыплятница может быть и одна, но может быть их и несколько. Участницами обряда были исключительно женщины, вдовы, жены «одномужнии» (вышедшие один раз замуж), повивальные бабки. Если мужчина и присутствовал на церемонии, то ему завязывали глаза и повязывали головной платок по-женски. Проходил обряд в доме, где завешивались окна (в качестве освещения использовались свечи), закрывались двери, во время проведения царило полное молчание, нельзя было разговаривать и смеяться. Обряд длился полтора часа. Все отбросы куриц собираются в один горшок – перья, внутренности и обглоданные кости, которые не следует перекусывать или раздроблять. После обеда, помолившись, берут горшок с остатками куриц и несут в лес, к болоту или речке для погребения. Происхождения обряда теряется в глубине веков, впервые обряд был упомянут в официальном документе в 1739 году. Праздновали Троецыплятницу вплоть до XX века, сейчас эта традиция полностью забыта. Что касается исторической роли этого обряда, то он восходит к языческой жертве, совершавшейся еще в честь курицы как некоего высшего, святого существа, вероятно носителя божества. https://ru.wikipedia.org/wiki/Троецыплятница (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A2%D1%80%D0%BE%D0%B5%D1%86%D1%8B%D0%BF%D0%BB%D1%8F%D1%82%D0%BD%D0%B8%D1%86%D0%B0)].
– Возьмем с собой мешки? – спросил меня Пашка.
– Возьмем, – обреченно вздохнул я.
– И фонарик Витькин возьмите, – посоветовала мать, – а то будете кур в темноте щупать, как подслеповатые курощупы. Настало время вам пошалить, как тимуровцы, а ей ответить за свои тяжкие грехи. Спешить надо: ночь сегодня хорошая – луны нет, помощи старой греховоднице не удастся от нее получить. Ну, святая пионерская рать вам в помощь!
Суббота – ночь
В ночь вышли с мешками за спинами. Заодно было, куда бутылки с коктейлем и дубинки положить. Прошли вдоль лесопосадки по мокрому саду, в котором стоял наш дом, выбрались на асфальтовый перекресток напротив заброшенного песчаного карьера. Свернули влево, прошли через лесопосадку, обходя деревню. Со стороны совхозного картофельного поля подобрались к забору зловредной бабки.
– Давай сначала курей наловим, – прошептал Пашка, отражая очками свет далекого фонаря на улице, – а то потом на пожар люди набегут, увидят.
– Хорошо, – немного подумав, согласился я. Предложение брата было вполне здравым.
Дом Явнихи был стандартным: щитовой, обложенный кирпичом. Сарай тоже – белокирпичная коробка. Дверь была заперта на металлическую щеколду с воткнутой вместо навесного замка палочкой. Когда я ее вынимал, вспомнился лежащий в кармане «счастливый» сучок, а затем и лежащий в яме мертвый отец. Меня опять замутило.
– Возьми, – я отдал палочку Пашке.
– Зачем?
– Пригодится. Вдруг счастливая…
Он спрятал ее в карман, а я открыл дверь. Достал захваченный по совету матери длинный железный фонарик, включил. Курятник мы нашли легко, а вот с самими птицами пришлось повозиться: недовольные прерванным сном куры начали шуметь.
– Тихо ты! – шептал я держащему мешок брату. – Не шугай их так.
– Они сами, я не виноват.
Скрипнула дверь, в сарае зажегся свет. Явниха подслеповато всмотрелась в нас…
– Директорские выродки! Вы что тут делаете, паразиты?!
– Это не я! – закричал Пашка и уронил мешок, предварительно затянув горловину. – Это он все придумал!!! – показал на меня. – Он меня заставил!!! – брат заплакал и кинулся к выходу, ловко огибая старуху.
– Он? – Явниха довольно хмыкнула и достала из левого рукава длинную ржавую спицу. – Сейчас мы посмотрим, какого цвета у него потроха, крапивное семя. А ты погоди пока, клоп. – Обернулась на Пашку. – Закончу с ним, займусь тобой, коммунячья кровь. Ну что, еретик?.. – ловко поигрывая спицей, мелкими шажками шла ко мне. – Нарушаешь тимуровскую пионерскую клятву? Страшно, кривой вражонок, когда амба[37 - Амба – жаргонизм: конец, конец всему, логическое завершение начатого.] приходит?? Я тебя сейчас выпотрошу… – она картинно отвела руку назад, готовясь к удару.
Я весь сжался и зажмурился в ожидании летящей в живот спицы, приготовившись быть убитым и съеденным злобной старухой. Явниха странно хекнула. Потом послышался шум падения. Я приоткрыл один глаз: у моих ног лежала Явниха, позади нее стоял Пашка с осиновой дубинкой в руках. Он подбежал к поверженной бабке и, со всей силы размахнувшись, врезал дубинкой ей по затылку.
– Чего ты стоишь?! Хватай дубину и лупи ведьму, пока не ожила.
Я невольно подчинился. Минут десять мы дубасили тело, не забывая бить и по тени. Пашка схватил стоящие в углу вилы и начал втыкать в безжизненной тело.
– Я святой пионер Илларион! – выкрикивал он. – Я святой пионер Илларион!
– Еле пришибли фашистку, – брат устало вытер рукавом старой отцовской рубахи пот со лба.
– Ага.
– Забираем курей, поджигаем ее в сарае и валим.
Так мы и сделали: набили в мешок совершенно ошалевших от безумной ночи кур, засыпали тело сухой соломой, взятой из одного из хлевов, расставили вокруг трупа наши бутылки. Вышли из сарая. Я поджег спичкой запал бутылки в Пашкиной руке, и он швырнул ее в сарай. Хлопнуло, загудело пламя. Подхватив мешки с добычей, мы кинулись наутек. По всей деревне дико лаяли взбудораженные собаки, в окнах вспыхивал свет, встревоженные люди выходили из домов.
Нам повезло перебраться через асфальт никем не замеченными. Затаившись в нашем саду, мы наблюдали за людской суетой. Первым начали тушить пожар ближайшие соседи Явнихи: дед Сысой и Колька Жаренков. Постепенно к месту событий подтянулась почти вся деревня. Мы даже увидели одетую в светлый югославский плащ мать, целеустремленно шагавшую к пожару. Логично – ее отсутствие могло вызвать ненужные подозрения. Кстати, о подозрениях…
– Кур отнесем домой, а сами пойдем на пожар, – решил я.
– Зачем?
– Чтобы никто ничего не заподозрил.
– Как в «Операции Ы»?
– Да, как в «Операции Ы». Там почти вся деревня крутится, и если нас не будет, кто-нибудь об этом потом расскажет.
– Кому расскажет?
– Милиции…
– А при чем здесь милиция? – удивился брат. – Она же фашистка. Милиция разве будет приезжать?
– Не знаю, но участковый точно будет.
Мы отнесли кур домой, спрятали в одном из сараев, за три года понастроенных предприимчивым отцом, и пошли на пожар. К тому времени огонь уже потушили и как раз приехали из Дубровки (райцентра) две пожарные машины. Без воды… Они развернулись и поехали на деревенское озеро набирать воду. Кто-то из деревенских обнаружил труп и близко к сараю детей теперь не пускали. Мы с Пашкой потолкались, поговорили с приятелями и сверстниками. Потом взрослые стали прогонять детей по домам, и мы с братом с облегчением свалили. Я вспомнил, как у Гайдара в «Школе» герой реагировал, впервые убив человека – даже сознание потерял. Странно, я ничего подобного не испытывал. Просто хотелось спать и слегка подташнивало от сладковатого запаха подгорелой человечины, резко врезающегося в мокрый предутренний воздух. Даже гарь пожарища его не скрывала.
На крыльце стояла большая корзина, криво сплетенная из свежей лозы. Корзина доверху была полна грибов.
– Откуда это? – удивился брат.
– Не знаю, – я настороженно рассматривал грибы, – принес кто-то…
– Кто нам мог грибы принести?
– Я откуда знаю? Я же с тобой был. Пошли спать.
– А грибы?
– Пускай стоят тут. Не трогай.
Я лег спать, а Пашка одел свою ценность – значок БГСО[38 - Значок «Будь готов к санитарной обороне СССР»], постелил журнал «Под знаменем марксизма», встал на него на колени и начал бить поклоны, молясь фотографии святого пионера Иллариона на стене.
– Святой Илларион, святой крепкий, святой в галстуке, помилуй нас, – доносилось до меня сквозь сон.
Молитвы святым коммунистам и пионерам мы знали наизусть – как говорила мать: «Чтобы вместе с зубами выскакивали!»
Только я заснул, вернулась мать.
– Чего грибы не занесли, лежни? – растолкала она меня.
– Откуда они? – зевнул я.
– Знамое дело откуда, – мать перекрестилась, – Станислав-грибовик принес, снизошел на ваше сиротство, никчемность, беспомощность и криворукость. Ты язык попусту не бей, а занеси грибы на веранду. А завтра с утречка, как корову сгоните на выпас, переберите их.
Воскресенье – утро
Назавтра утром, когда мы с Пашкой, позевывая, погнали корову в поле, все разговоры были только о смерти Явнихи.
– У ней сова давеча на трубе сидела, – угнездившись под укрепленным на длинном шесте плакатом с надписью «Солнце, воздух и вода множат силы для труда!», на куче сосновых бревен, не первый год лежащих возле перекрестка и служивших своеобразной завалинкой, рассказывал дед Грибный, крепкий высокий старик с большим носом, похожим на вороний клюв, дымя душистым самосадом из цыгарки. – Известное дело – к смерти в доме.
– Ты, дед, вечно приметы какие-нибудь к смерти сведешь, – поддела его молодая доярка-предпартийка, предпарторг фермы Катя Милева по кличке Печень Бонивура[39 - Вита?лий Бори?сович Баневу?р (Бониву?р) (1902 – 17 сентября 1922) – участник Гражданской войны на Дальнем Востоке, герой-комсомолец. https://ru.wikipedia.org/wiki/Баневур,_Виталий_Борисович (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%91%D0%B0%D0%BD%D0%B5%D0%B2%D1%83%D1%80,_%D0%92%D0%B8%D1%82%D0%B0%D0%BB%D0%B8%D0%B9_%D0%91%D0%BE%D1%80%D0%B8%D1%81%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87)].
– Суевер ты, – поддержал ее бывший печник Вилен Фирс, – темный ты человек, Кузьма Егорыч, как Владимирыч скажет. Кстати, – поманил он меня пальцем, – Владимирыч где? Ночью что-то я его не видел. Чего на пожаре не было его? Приболел?
– Он в город уехал, – соврал я.
– Ясно. То-то я гляжу, «Субботнего курощупа» висит прошлой недели номер – про суринамских мусорных кур[40 - Красноклювый большеног (лат. Talegalla cuvieri) – вид птиц из семейства большеногов. Видовое латинское название дано в честь французского зоолога Фредерика Кювье (1773 – 1838). Эндемик Индонезии. Распространён в индонезийской части Новой Гвинеи (полуостров Чендравасих и горы Судирман), а также на острове Мисоол в архипелаге Раджа-Ампат. Живёт в дождевых лесах. Тело длиной до 57 см. Оперение чёрное. Лицевой диск неоперённый, жёлтого цвета. Клюв оранжево-красный. Ноги оранжевые. Питается семенами, опавшими плодами и наземными беспозвоночными. Гнездо устраивает в больших курганах из смеси песка, листьев и других растительных остатков, где тепло, образующееся при разложении органического материала, служит для инкубации яиц. Строительство и уход за курганами, которые могут достигать 4,5 м в высоту и 9 м в диаметре, происходит в течение года. https://ru.wikipedia.org/wiki/Красноклювый_большеног (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9A%D1%80%D0%B0%D1%81%D0%BD%D0%BE%D0%BA%D0%BB%D1%8E%D0%B2%D1%8B%D0%B9_%D0%B1%D0%BE%D0%BB%D1%8C%D1%88%D0%B5%D0%BD%D0%BE%D0%B3)]. Подумал, можа случилось ненароком чего с Владимировичем. Да еще и на пожаре его не было. Теперь все понятно. В город, значится…
– В Трускавец он поехал, – ляпнул брат.
– Чего? – удивился Фирс. – Туберкулез на курорте лечить?
– Нет, там выставка.
– А, куроводческая, – понимающе кивнул печник и посмотрел на Грибного.
– Суевер, так суевер, – Грибный развел руками, возвращаясь к прерванному нашим появлением разговору, – только я жизнь повидал и с германцем воевал: зря не скажу, а скажу не зря. Все сбывается, сами посудите. Например, если впереди стада черная корова идет, то дождь будет, а если белая – будет погодка.
– А ежели пестрая? – захихикал Фирс, судя по всему уже успевший с утра похмелиться.
– Вот ты смеешься, а зря. – Грибный пожал плечами. – Это мудрость житейская. Все знают, что в пасмурную погоду огурцы хорошо сажать или сетку на рыбу ставить. А откуда знают? Оттуда и знают, из наблюдений старых людей. И вот что я скажу из своих наблюдений: у бабки Тугды курица петухом надысь пела.
– И что? – спросил Фирс. – У бабки Соломониды в сене блохи да гниды, – захихикал он.
– Не гневи Бога, Вилен, – одернул его Грибный. – Бабушка Соломонида Христа парила, да и нам парку оставила. А будешь ее всуе трепать, так в бане угоришь. Или обдериха тебя обдерет, да повесит кожу на каменку сушиться. Либо баенник[41 - Ба?нник (рус. баенник, баинник, байнушко, банный, байник; белор. лазеннiк, лазнiк) – демонологический персонаж в поверьях восточных славян, особый род домовых, недобрый дух. Обитает в бане; обычно невидим, иногда принимает вид голого старика, покрытого грязью и листьями от веника, или человека с длинными волосами, а также превращается в вепря, собаку, кошку, лягушку, в белого зайца. Живёт за каменкой или под полком. Любит попариться после нескольких смен людей в бане и моется исключительно грязной (нечистой) водой, стёкшей с человеческих тел. Считается, что банник парится после полуночи, и в это время находиться в бане нельзя. https://ru.wikipedia.org/wiki/Банник (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%91%D0%B0%D0%BD%D0%BD%D0%B8%D0%BA)] заест да за полок забьет.
– Да я что? – выставил ладони Фирс. – Я ничего. Я вообще, можно сказать, предпартиец. Был…
– Вот и не трепись зазря, хучь и предпартиец. Был. Все знают, что такие дела не перед добром, несчастье предвещают, – солидно объяснил Грибный.
– Брось ты эти темные суеверия, – поморщился печник.
– А еще вчерась днем слышал я, как из ближнего леса, – кивнул в сторону нашего вчерашнего грибного похода дед, – кричали на разные голоса.
– Дети ходили в лес, вот и перекрикивались, озоровали.
– Какие же дети в дождь в лес пойдут, – рассудительно сказал Грибный. – То леший шалил, знамое дело. Чуял, что убийство в деревне будет, вот и лиховал.
Первыми к восьми утра приехали из Дубровки милиционеры на УАЗ-ике. Потом участковый – капитан Николай Васильевич Семенов и автобус-катафалк забрать тело на вскрытие – еще пожарные обратили внимание на железные вилы, торчащие из обгоревшего трупа Ларисы Гитлеровны. Рукоятка то сгорела, а вот что металл останется, мы с Пашкой не сообразили в ночной суматохе. К обеду тело увезли, а опрос жителей милиционеры продолжали часов до трех дня. Уже в полдень, когда мы пошли забрать из пригнанного к деревне стада корову на обеденную дойку, среди доящих хозяек слышалось зловещее слово «Убийство!». Убийства в районе были редкостью, и преступление не могло не взбудоражить окрестный народ. Явниху никто особо не жалел, но всем было интересно, кто же мог прикончить старую ведьму?
Воскресенье – день
К нам домой заходил участковый, спрашивал у матери про отсутствующего в деревне отца. Мать напоила Семенова чаем с вареньем, расспрашивала его об убийстве. Мы подслушивали из комнаты. Версий у милиции было не особо много – считали, что кто-то убил Ларису Викторовну по пьяному делу с целью грабежа. Семенов обратил внимание матери на пропажу кур. Милиционеры проверили всех деревенских бывших судимых и асоциальных элементов, но у всех было алиби. Как сказал Николай Васильевич, видимо, кто-то из соседних деревень совершил черное дело. Допив чай, участковый откланялся, попросив, чтобы, когда вернется отец, ему непременно позвонил.
– Вот значит как, – мать налила себе еще чаю и задумчиво вертела чашку, – думают, кто-то из округи…
– Так я герой или нет? – спросил Пашка.
– Ты – баран. И ты, Виталий, тоже. Не додуматься вилы вытащить – это просто уму непостижимо. Это надо быть полными петрушками с пустыми головами. Про кур слышали?
– Да, – ответил я.
– Надо начинать их рубить и потрошить по-тихому, пока никто ничего не заподозрил.
– А кто и что может заподозрить?
– А вдруг обыск? – пристально посмотрела на меня мать. – И что ты им скажешь? Что чужие куры сами в сарай набились?
– Я не умею рубить…
– У неумеки руки не болят, – отрезала мать. – Что там уметь? Кладешь ее шею на пень, топором ёк и все: курица не птица, Советская Болгария не заграница. Вспарываешь ей пузо и вываливаешь в помойное ведро потроха. Потом тушку ошпариваешь кипятком и начинаешь ощипывать. Справитесь, – махнула рукой, – не сложнее, чем старушку замочить, Раскольниковы. Иди, что ты стоишь? Ты же будущий воин, – глумливо сказала она. – Не будете ротозеями – все у вас получится.
Пообедали жареными ночными грибами. Грибы как-то в горло не лезли, сразу вспоминался отец. Я незаметно подвинул свою тарелку Пашке, а он и рад стараться: смолотил мигом. Как в него только помещалось столько еды?
После обеда, мы с Пашкой поставили на очаг во дворе греться выварку с водой и пошли в сарай за первой курицей. Стоял у нас во дворе металлический обод от тракторного колеса, с вырезанным сбоку отверстием для дров, служивший очагом. На него ставилась длинная сорокалитровая выварка из нержавеющей стали. В любую погоду: в снег и дождь, в грозу и вёдро, град и буран, приходилось нам с братом разжигать огонь под этой вываркой и, постоянно подбрасывая дрова, караулить, пока вода закипит. Даже падающие с неба камни не могли освободить нас от этой обязанности. Когда вода закипала, засыпали туда комбикорм и заваривали, помешивая длинной узловатой палкой. Потом снимали и ставили следующую выварку. А дальше надо было в большом чугунке с дыркой от пули картошки сварить для поросят. Так весь вечер возле этого костра и проводили, под дождем и снегом, среди комаров и разного гнуса.
Курицу схватили первую подвернувшуюся. Приволокли ее к костру. Положив ее на пень, я достал спрятанный за калиткой топор. Прятали мы его, чтобы никто не спер, хотя, у нашего отца и так никто бы ничего не спер. Подкравшийся Пашка смотрел с острым любопытством, возбужденно подрагивали, словно хоботок насекомого, очки. Я стоял и чего-то ждал.
– Чего ты ждешь? – не выдержал Пашка.
– Она же живая, – попытался объяснить я. – Она дышит.
– Руби скорее, мамка успеет на ужин сготовить!
– Она же живая, как ты не понимаешь?
– Руби, а то опять один горох вечером жрать! – горячечно сказал Пашка.
Отец где-то спер целый мешок гороха, и мать из экономии постоянно варила его нам. Вздохнув, я резко опустил топор на покорно вытянутую шею. С легким хрустом перьев голова отделилась и отлетела к забору. Из обрубка шеи ударила длинная струя крови. От неожиданности я отпустил тушку, и обезглавленная птица рухнула с пня. Упав на землю, она вскочила на ноги и, поливая вокруг кровью, словно из брандспойта, кинулась прочь, в сад. Я остолбенело смотрел вслед. Пришел в себя только от воплей брата.
