Гетманство Выговского

Запорожцы послали на помощь царскому войску сильный отряд под начальством Силки. Силка явился в Зиньков и начал возбуждать восточную Украину против гетмана. Против этого-то отряда пошел Выговский, стараясь не допустить до соединения с лохвицким войском как его, так и отряды, которые составлялись в близких местечках. Чтоб Ромоданавский не ударил ему в тыл, гетман послал Немирича беспокоить его.

Немирич 29-го января подошел к Лохвице. Московское войско вышло против него, но начальники московской конницы были люди, – по уверению летописца, – неопытные и не могли устоять против Немирича. Московитяне заперлись в Лохвице, и Немирич беспокоил и удерживал их до тех пор, пока Выговский расправился с их союзниками.

4-го февраля Выговский осадил Миргород и послал в город убеждение отстать от Москвы и стоять вместе за отечество, обещая никому не мстить. Миргородский протопоп по имени Филипп, стал говорить за Выговского и так по. действовал своими речами, что не только убедил миргород. еиих казаков, но и сам Степан Давгаль склонился. Своевольство и грабежи, которые. позволили себе великорусские ратные люди в городе, раздражали миргородцев; они отворили ворота и признали власть гетмана. Заклятый враг его, которого взять он домогался так упорно, вместе с другими коноводами противной партии, явился к Выговскому, был им принят дружелюбно и повел вместе с ними своих козакав далее. Великорусские ратные люди, находившиеся в Миргороде, были отпущены к своим. Выговский стал обращаться кротко везде, где слушали его убеждений; местечки и села, одно за другим, сдавались ему и переходили на его сторону. Великорусские воеводы боялись за самого Беспалого, чтобы и он не отказался от своего гетманства и не передался Выговскому. Куракин из Лохвицы поспешил послать в Ромен отряд ратных пеших людей для защиты этого пункта нового казацкого управления. В самом деле, став под Зиньковым, Выговский посылал к Беспалому увещания – отстать от Москвы и соединиться для общего дела. Прочного и надежного не было ничего в народном убеждении: сдавшись легко на убеждения Выговского, малороссияне потом говорили великорусским ратным людям: «Пусть только придет сильное царское войско; мы будем помогать вам против Выговского». Зиньков упорствовал против гетмана; там засели запорожцы с своим атаманом Силкою и в продолжение четырех недель отражали Выговского. Выговский стал под Зиньковым.

Хотя грамота Выговского царю, прислаиная с Булгаковым, показывала уже окончательное расторжение, но в Москве хотели помириться с гетманом, по крайней мере, до поры до времени. Главное начальство поручено было боярину князю Алексею Никитичу Трубецкому. Сборное место назначено было в Севске, куда боярин прибыл 30-го января.

13-го февраля Трубецкому доставлен тайный наказ, где ему поручалось устроить с Выговским мировую, а вслед затем он получил восемнадцать экземпляров царской грамоты, возбуждающей малороссиян против изменника и клятвопреступника Выговского, и по царскому приказанию 18-ro февраля послал Беспалому снаряды и ратных людей на помощь. В тайном наказе Трубецкому, от 13-го февраля, предписывалось сойтись с Выговским и назначить раду в Переяславле, с тем, чтоб на этой раде были все полковники и чернь, и эта рада должна была решить споры. До собрания рады боярин уполномочивался сделать Выговскому широкие уступки, – если окажется надобность. Боярин должен был снестись с Выговским, и, прежде всего, по обоюдному согласию с ним, Трубецкому следовало развести своих ратных людей, а Выговскому отпустить от себя татар. Для предупреждения со стороны Выговского недоверия с обеих сторон следовало учинить веру. Боярин, съехавшись с Выговским, именем царя объявит ему забвение всего прошлого, а гетман покажет ему статьи, постановленные с поляками. Боярин согласится даровать гетману и всему козацкому войску такие же права и привилегии, какие сулили казакам поляки. Должно думать, содержание гадячского договора тогда еще было не вполне известно в Москве, ибо в наказе делается оговорка, что согласиться на подобный договор с царем можно тогда только, когда в этом договоре не окажется высоких и затейных. статей, которые не к чести государева имени. Московское правительство знало однако хорошо, какие выгоды вымогал от поляков, по гадячскому договору, Выговский лично себе и старшине; оно понимало, что главные поводы склонения к Польше заключаются в личных видах старшин, и потому щедро расточало дары свои. Гетману обещали дать прибавку на булаву; соглашались сделать его киевским воеводою; его родственникам, приятелям и вообще полковникам и всей старшине решали дать каштелянства и староства, обещали удалить Шереметева и не вводить ратных людей в Украину, а гетман должен будет оставаться в подданстве и прервать союз с татарами. Все такие обещания, конечно, могли иметь силу тогда только, когда на раде, которую Трубецкой созовет в Переяславле, народ признает гетманом Выговского; но если произойдет иначе, то Трубецкой должен был вручить булаву тому лицу, кого выберет чигиринское староство, как принадлежиость гетманского уряда следовало отдать и новому гетману.

20-го февраля прибыл из Москвы в Севск подьячий Старков, с предложениями к Выговскому, и тотчас был отправлен в зиньковский лагерь. Вслед за ним Трубецкой с войском подвинулся ближе к пределам Украины и 1-го марта прибыл в Путивль. С тех пор три недели шли переговоры, которых подробности, к сожалению, нам неизвестны. Трубецкой писал дружелюбные письма к Выговскому и уговаривался, как уладить мировую, но рассылал к народу воззвания – стоять крепко против изменника Ивашки и не склоняться на его прелестные письма.

24-го марта приехал от Выговского Старков с известием, что Выговский просит Трубецкого съехаться с ним для переговоров за десять верст от Ромна, но в письме к Трубецкому не написано было ничего о таком свидании. и: Отпустив Старкова в Москву, Трубецкой 26-го марта отслужил молебен грозному и страшному Спасу и двинулся со всем войском в Украину. Он написал в Лохвицу к Куракину, а в Ромен к Беспалому, чтоб сходились к нему. 30-го марта явился Беспалый с своими полковниками и есаулами. Трубецкой объявил казакам, что пришел не для войны, а для усмирения междоусобий и кровопролития; обнадеживал их царскою милостью, и приказывал писать в города и местечки, которые поддались увещаниям Выговского, чтоб жители раскаялись и по-прежнему обратились под самодержавную царскую руку. «Учини, гетман, крепкий закон, под смертною казнью, своим полковникам и есаулам и всем козакам, – говорил Беспалому Трубецкой, – чтоб они не делали ничего дурного в государевых черкасских городах: не били людей, не брали их в полон, не грабили и ничем не обижали, и не делали бы им никаких насилий и разорений, а государевым ратным людям от меня заказано то же под смертною казнию». Беспалый обещал, и был отпущен в Ромен снова.

Наступил апрель. От Выговского не было известия. Приведеиные в великорусский лагерь языки извещали, что гетман отступил от Зинькова и уехал в Чигирин; а между тем Гуляницкий с казаками и татарами прибыл в Конатоп и оттуда рассылал партии, которые нападали на великорусские села около Путивля, Рыльска и Севска, разоряли их, убивали и брали в плен людей.

Приехал из Москвы Кравченко. Трубецкой, призвав его к себе, изложил ему поведение Выговского, и сказал:

«Скажи гетману и всем казакам, чтоб они отстали от своих неправд и остались под рукою великого государя, по-прежнему, без всякого сомнения; а если они не придут в сознание и не станут бить челом государю о своих винах, то я иду с ратными людьми, и что над ними учинится, то будет им не от меня, а от самих себя».

Кравченко поклялся, что будет уговаривать гетмана и полковников.

«Мы, – сказал он, – посланы к тебе, государю, от. всей черни с рады, и будем по всем городам и местечкам выславлять премногую милость и жалованье великого государя»…

В конце марта Вьповский возвратился в Чигирин. Наступила пасха. По тогдашнему обычаю, на праздник пасхи полковники и другие чиновники съезжались к гетману с поздравлением. Выговский, пользуясь этим случаем, созвал их на раду.

Выговский не. доверял московским предложениям: в них полагалось условием – собрать раду. Выговский опасался, что на этой раде стечется много недоброжелателей, – выберут другого гетмана, и боярин, который будет решителем дела, нарушит все данные ему обещания. Притом же московское правительство очевидно ему не доверяло, и, предлагая мировую, действовало против него и соединялось с его врагами. Он представил полковникам грозящую всем им беду; уверил, что москали их обманывают, и по общему приговору разослал по Украине универсал. Гетман извещал в нем украинский народ о причинах, которые побуждают его призывать народ к оружию против московских войск; он доказывал, что царские комиссары на виленской комиссии 1656 года постановили отдать Украину под польское владычество, как только царь получит польскую корону; поэтому гетман и старшины рассудили, что гораздо лучше соединиться с Польшею на правах вольной нации, чем быть отданными в неволю. «Другая причина, – писал Выговский, – побуждающая нас отложиться от державы российской, есть та, что мы осведомились несомненно, что его царское величество прислал князю Григорью Григорьевичу Ромодановскому свою высокую грамоту, повелевающую истребить гетмана со всею старшиною, уничтожить все права и вольности наши, оставить козаков только десять тысяч, а весь остальной народ украинский сделать вечными крестьянами и невольниками».

Этот универсал на первых порах перепугал украинцев на правой стороне Днепра; на левой только Переяславский, Прилуцкий, Нежинский и Черниговский полки держались Выговского.

Между тем Трубецкой 10-го апреля в Константиновском соборе отслужил молебен «грозному и страшному Спасу» и двинулся на Конотоп; в то же время написал Беспалому в Ромен и в Лохвицу к Куракину, чтоб с обеих сторон сходились к нему для соединения. 13-го апреля, на дороге, пристал к нему Беспалый с своими козаками; 16-го они достигли Конотопа, прогнали отряд, наблюдавший за путем; 21-го явился к нему князь Федор Куракин с Пожарским и Львовым и со всем войском, стоявшим в Лохвице. Малороссийский летописец пишет, что прилуцкий полковник Дорошенко хотел загородить москвитянам дорогу, но товарищ Ромодановского, отважный князь Семен Иванович Пожарский, поразил его под Срибным. «Дорошенко, – говорит летописец, – словно заяц бежал по болотам, спасаясь от гибели, а князь Пожарский приказал перерезать всех жителей местечка Срибного».

В конотопском замке было два полковника, – нежинский и черниговский, с своими полками, всего до четырех тысяч человек. Прежде приступа Трубецкой написал к Гуляницкому письмо, извещал, что прислан для успокоения междоусобий и для прекращения кровопролития; убеждал вспомнить единую православную веру и царскую милость, отстать от неправд, бить челом в винах своих и выслать добрых и знатных людей для переговоров.

Вместо ответа из города раздались выстрелы из пушек и ружей.

«Мы сели насмерть! – закричали козаки: – не сдадим города!»

Тогда Трубецкой приказал стрелять по городу и в город.

Соединенное великорусское войско принялось осаждать Гуляницкого. С 21-го апреля до 29-го июня длилась эта осада; многочисленное великорусское войско под командою Трубецкого осаждало четыре тысячи нежинцев и черниговцев – и не взяло их. Замок был окружен глубоким рвом и высоким валом. Несколько дней без умолку гремели пушки, летали гранаты в город, ратные люди рыли подкопы; 28-го апреля, перед рассветом, отпевши молебен, все войско полезло на приступ. Все было напрасно: не зажигался замок от гранат, перерваны были подкопы; московские люди успели было взобраться на стены, но, отбитые с уроном, возвратились с приступа; и осажденные с высоких валов отвечали осаждающим ядрами и картечью так метко, что нанесли им гораздо более вреда, чем сами претерпели. Московские стрельцы и пушкари только даром тратили «государево зелье», как называли они порох. Трубецкой задумал иной род войны: он хотел засыпать ров, окружавший замок, но казаки частыми выстрелами прерывали работу-, делали смелые вылазки, спускались в ров и уносили землю, накиданную туда великороссиянами, на свой вал: таким образом ров оставался так же глубок, как и прежде, а вал делался выше, и казацкие ядра поражали осаждающих еще удачнее. Прошло несколько недель. Наскучив осадою, Трубецкой послал Ромоданавского и Скуратова к Борзне. 12-го мая московские люди напали на Борзну. Начальствовавший борзенскими казаками, Василий Золотаренко, шурин Богдана Хмельницкого, был разбит; Борзна была взята и сожжена; много жителей истреблено, – жен и детей казацких привели пленными под Конатоп и отправили в Великороссию. 21-го мая, по тайному письму неизменного благоприятеля московской стороны, протопопа Филимонова, Ромодановский, Куракин и козаки, под начальством Беспалого, двинулись к Нежину. Нежинцы сделали вылазку; великороссияне прогнали их в город, но на другой стороне стояло большое войско, состоявшее из сербов, поляков, татар; великороссияне пошли на них, произошел бой, – татары отступили; в плен попался казацкий предводитель Скоробогатенко, наказный гетман. Однако князь боялся преследовать татар, предполагая, что они нарочно заманивают его за собою в погоню, чтоб навести на большое войско, и воротился к Трубецкому вести осаду.

Не зная, где Выговский и что с ним делается, Трубецкой 4-го июня решился еще раз попытаться прекратить кровопролитие мирными средствами. Он отправил донских козаков с письмом отыскивать его: по-прежнему боярин предлагал мятежному гетману мир и просил прислать теперь знатных людей для разговора. До 27-ro июня не было ни слуха, ни духа о Выговском.

Выговский не помогал Гуляницкому, потому что дожидался хана; казаков, державшихся его партии, было только шестнадцать тысяч. Махмет Гирей явился не ранее 24-го июня, с тридцатью тысячами ордынцев. Первое свидание его с гетманом было на Крупич-поле. Союзники утвердили свою дружбу взаимною торжественною присягою: гетман с старшинами присягнул от лица всей Украины, – полковники присягали за свои полки, сотники за свои сотни; потом хан, султаны и мурзы присягали по своему закону – не отступать от козакав и помогать против московитян, нока не изгонят из Украины московских войск. У Выговского, сверх того, было несколько тысяч наемных войск – сербов, волохов, но преимущественно – поляков.

Соединенное козацкое и татарское войско выступило к Конотопу. Под Шаповаловкою встретился с ними московский отряд, посланный для взятия языков. Произошло сражение; великорусы были разбиты наголову, и этот первый успех ободрил козаков.

В числе пленников был Силка, храбрый защитник Зинькова, которого Выговский приказал приковать к пушке.

Пленники высказали положение войска под Канотопом и прибавили, что полководцы вовсе не дожидаются прихода. неприятелей. В самом деле, воеводы не имели никакого сведения о том, что неприятель, был так близко от них. Союзникам оставалось до Канотопа пятнадцать верст; тут надобно было переправляться через болотистую реку Сосновку. Выговский осмотрел местность: она показалась ему такова, что сражение, данное на ней, могло кончиться совершенным поражением одного из враждебных войск. Козаки могли надеяться на победу, потому что у них было время устроить свое войско выгодным образом; надобно было только заманить московитян.

Выговский расположил свое козацкое войско на широком лугу, в закрытом месте, и отдал начальство над войском Стефану Гуляницкому, брату осажденного в Конотопе, а сам, отобрав себе небольшой отряд, пригласил с собой султана Нуреддина и переправился на другую сторону реки Сосновки, с намерением напасть в тыл на осаждающих, потом побежать, заманить за собою московских людей и навести их на оставшееся козацкое войско; хан с Ордою отправился вправо на урочище Торговицу, верст за десять, с целью ударить в другой раз в тыл неприятелю, когда Выговскому удастся его вывести.

27-го июня, во вторник, Выговский переправился через реку и внезапно ударил в тыл осаждавшим конотопский замок. Неожиданное появление неприятеля смешало великороссиян: в тревоге они побежали, козаки захватили много лошадей и конницы, которая впопыхах не успела вскочить на них вовремя. Но в несколько часов московские люди поправились, – воеводы заметили, что у Выговского войска, по крайней мере,’ в десять раз меньше, чем у них. Пожарский ударил на козаков, – они повернули назад и убежали за Сосновку.

Настала ночь. Несколько козаков было взято в плен, другие добровольно явились служить царю.

«Неужели у Выговского всего на все столько войска, сколько было здесь?» – спросил их Пожарский.

«Нет, – отвечали козаки, – не гонись, князь, за ним: он нарочно заманивает вас в засаду. С ним много козаков, и сам хан с Ордою, а с ханом славные воины:-султаны Нуреддин и Калга, мурзы Дзяман-Сайдак и Шури-бей.

«Давай ханишку! – закричал Пожарский: – давай Нуреддина, давай Калгу, давай Дзяман-Сайдака! Всех их боденых матерей и вырубим и выпленим!»

Напрасно Трубецкой останавливал Пожарского. Отважный князь не послушался. «Он, – говорит летописец, – слишком верил в свою непобедимость после удачи под Срибным». 28-ro июня рано Пожарский с тридцатью тысячами переправился за Сосновку. Другая половина войска, под начальством Трубецкого, оставалась под Конотопом; при ней был Беспалый с козаками.

Перешедши через Сосновку, московские люди ставили батареи, устраивались в боевой порядок. Выговский не препятствовал им. Но. в то время, когда великорусы приписывали это бездействие козаков трусости, пять тысяч украинцев, под командой Степана Гуляницкого, рыли извилинами ров по направлению к широкому мосту, по которому прошло московское войско. Как только они отвели свои работы близко к московскому войску и могли быть им замечены, Выговский сделал нападение, но после первых. ответных выстрелов побежал. Пожарский, уверенный, что казаки трусят перед его доблестью, бросился за ними. Выговский отступил еще далее… Все московское войско снялось с своей позиции, с жаром преследовало козаков и удалилось на значительное расстояние от моста.

Тем временем казаки, быстро копавшие ров, очутились в тылу московского войска, бросились на мост, изрубили. его и остатками его запрудили мелководную реку: вода начала разливаться по вязкому лугу. Это неожиданное явление подало Гуляницкому мысль не только преградить московским людям обратный путь через Сосновку, но затруднить им ход по лугу. По его приказанию, козаки рассеялись по болоту: одни косили траву и камыш, другие рубили тальник и лозу и бросали в воду, В несколько. минут река была запружена, и вода разливалась во все стороны.

Увидевши позади себя козаков, великорусы перестали гнаться за Выговским и обратились назад; тогда в свою очередь погнались за ними бежавшие казаки, и вдруг московские люди были оглушены страшным криком и свистом: Орда с ханом и воинственными мурзами порывисто летела прямо на левое крыло московского войска. Московские люди хотели удержать напор, но Выговский с козаками и наемным войском ударил на них с правой стороны. Московские люди, стесненные с боков, подались назад…

Но назад им не было ходу; вода, разлившись по лугу, превратила его в болото; не двигались московские пушки; погрязли по брюхо московские лошади; московские люди пустились было бежать пешком, но идти было также невозможно. «Разве тот мог убежать, – говорит летописец, – у кого были крылатые кони».

Напрасно рвался изо всех сил Пожарский, напрасно хотел выбраться на сухое место: тридцать тысяч верных царю русских погибло в этот ужасный день. Татары не жалели их, потому что с простых нельзя было надеяться окупа; а козаки были ожесточены против этого войска, которое, по уверению Выговского и старшин, приходило будто бы для того, чтобы уничтожить их права и обращать их самих в невольников.

Пожарский был схвачен и приведен к Выговскому. Князь резко начал говорить ему за измену царю, и Выговекий отослал его к хану.

Повелитель правоверных сказал ему через толмача:

«Ты слишком безрассуден, князь, и легкомыслен; ты осмелился не страшиться наших великих сил, и теперь достойно наказан, ибо через твое легкомыслие погибло столько храброго и невинного московского войска!»

«Князь Пожарский, – говорит летописец, не посмотрел, что был в плену, но в ответ на ханское замечание угостил ханскую мать эпитетом, неупотребительным в печатном слове, и плюнул хану в глаза. Разъяренный хан приказал отрубить ему голову перед своими глазами. «Отозвалось ему, – говорит украинский летописец, – истребление невинных жителей Срибного». Вместе с ним хан в ярости приказал изрубить и других знатных пленников; в числе их был сын знаменитого Прокопья Ляпунова, Лев, двое Бутурлиных и несколько полковников. Пожарский явил себя настоящим великорусским народным молодцом. Народная память оценила это и передала его подвиг потомству в песне.

За рекою, переправою, за деревнею Сосновкою, –Под Конотопом под городом, под стецою белокаменной,На лугах, лугах зеленых,Тут стоят полки царские,Все волки государевы,Да и роты были дворянския. –А издалеча, из чиста поля,Из того ли из раздолья широкого,Кабы черные вороны табуном табунилися, –Собирались, съезжались калмыки со башкирцами,Напущалися татарове на полки государевы;Они спрашивают татаровеИз полков государевых себе сопротивника.А из полку государева сопротивникаНе выбрали ни из стрельцов, ни из солдат молодцов.Втапоры выезжал Пожарский князь, –Князь Семен Романович,Он боярин большой словет, Пожарской князь, –Выезжал он на вылазкуСопротив татарина и злодея наездника:А татарин у себя держал в руках копье острое,А славной Пожарской князьОдну саблю остр: ую во рученьке правыя.Как два ясные сокола в чистом поле слеталися,А съезжались в чистом полеПржарской боярин с татарином. –Помогай Бог князю Семену Романовичу Пожарскому –Своей саблей острою он отводил острое копье татарское,И срубил ему голову, что татарину наезднику,А завыли злы татарове поганые:Убил у них наездника, что ни славнаго татарина.А злы татарове крымские, они злы, да лукавые,Подстрелили добра коня у Семена Пожарского,Падает окорачь его доброй конь.Возкричит Пожарской князь во полки государевы:«А и вы солдаты новобранные, вы стрельцы государевы.Подведите мне добра коня, увезите Пожарского;Увезите во полки государевы».Злы татарове крымские, они злы да лукавые,А металися грудою, полонили князя Пожарского,У везли его во свои степи крымскияК своему хану крымскому – деревенской шишиморе.Его стал он допрашивать;«А и гой еси, Пожарской князь,Князь Семен Романович!Послужи ты мне верою, да ты верою-правдою,Заочью неизменою;Еще как ты царю служил, да царю своему белому,А и так-то ты мне служи, самому хану крымскому, –Я ведь буду тебя жаловать златом и серебром –Да и женки прелестными, и душами красными девицами».Отвечает Пожарской князь самому хану крымскому:«А и гой еси крымской хай – деревенской шишимора!Я бы рад тебе служить, самому хану крымскому,Кабы не скованы мои резвы ноги,Да не связаны были руки во чембуры шелковые,Кабы мне сабелька острая!Послужил бы тебе верою на твоей буйной голове, срубил бы тебе буйну голову!»Вскричит тут крымской хан – деревенской шишимора:«А и вы, татары поганые!Увезите Пожарского на горы высокие, срубите ему голову,Изрубите его бело тело во части во мелкия,Разбросайте Пожарскаго по далече чисту полю».Кабы черные вороны закричали, загайкали, –Ухватили татарове князя Семена Пожарскаго.Повезли его татарове они на гору высокую,Сказнили татарове князя-Семена Пожарскаго, –Отрубили буйну голову,Изсекли бело тело во части во мелкия,Разбросали Пожарского по цалече чисту полю;Они сами уехали к самому хану крымскому.Они день, другой нейдут, никто не проведает.А из полку было государевы козаки двое выбрались,Да в одно место складывали;Они сняли с себя липовый луб,Да и тут положили его,Увязали липовый луб накрепко,Понесли его, Пожарскаго, к Конотопу ко городу.В Конотопе городе пригодился там епископ быть.Собирал он, епископ, попов и дьяконовИ церковныих причетников,И тем козакам, удалым молодцам,Приказал обмыть тело Пожарскаго.И склали его тело бело в домовище дубовое,И покрыли тою крышкою белодубовою;А и тут люди дивовалися.

29 июня вышел Гуляницкий со своими нежинцами и черниговцами из двенадцатинедельного заключения. В отряде его оставалось тогда только две тысячи пятьсот человек.

2 июля князь Трубецкой стал отступать, переправился через реку с большими неудобствами; многие утонули во время переправы.

Победители погнались за ним, но Трубецкой окопался и отразил напор неприятеля; сам Выговский был в опасности: осколок ядра ранил его лошадь и задел кафтан. Трубецкой дошел до реки Семи, в десяти верстах от Путивля; но далее не мог обороняться, и ушел к Путивлю. Выговский отказывался преследовать войско московское на московской земле. Напрасно поляки, служившие у Выговского на жалованье, из мести за Гонсевского, только что перед тем, в мирное время, схваченного Хованским в Вильне, упрашивали его; напрасно хан убеждал гетмана: Выговский показывал вид, что поднял оружие только для того, чтобы изгнать из Украины московское войско, причиняющее бедствия народу и разорение краю, а вовсе не намерен вести войны с царем и великорусским народом. «Вероятно, – замечает польский историк, – он боялся, чтоб казаки не отпали от него, если он выйдет из Украины».