Приют Эсхатолога

Олег Никитин

Приют Эсхатолога

15 декабря

Вот создал журнал, он же дневник. Запретил доступ к нему кому бы то ни было. Ни друзья, ни враги теперь не смогут читать его и тем более оставлять в нем записи. Говорят, даже спамеры не сумеют узнать мой адрес. Эскапизм какой-то.

16 декабря

Вышел вечор на брег бурного моря. Средь замшелых скал, под дикие крики чаек, буревестников и пингвинов, устремил я взор на золотистые облака и штормящую даль. Прекрасная дева волновала мое возбужденное воображение. Ее дивный образ подобно альбатросу метался предо мною. И вот! Чу! Выхватив орлиное перо, я принялся записывать чудные строки, что сами собою просились в альбом. Вот они:

Когда бы девы волоокойЯ осязать изгибы смог,Сраженный искренне, глубоко,Я б тотчас, верно, занемог.В тоске как тетерев токуя,И так я грезами томимО шоколадном поцелуе…Красавица, позволь, я будуНадежды полон без причин!

Едва лишь последняя буква легла на бумагу, как грянул гром, и с небес на скалы обрушился ужасающий ливень! Робкие пингвины бросились в щели, а один буревестник стал пробираться под мой сюртук! Чуть не склевал альбом со стихами о прекрасной даме, пернатый паразит. Отбившись от бури и птиц, я вернулся в родные пенаты, под сень прохудившейся крыши, улегся в хладную постель и долго метался в горячечном бреду. Нелегка жизнь пиита.

17 декабря

Я часто думаю о смерти. Потому что дом мой называется «Приют эсхатолога», и думать о чем-то другом здесь нельзя. Вот и сегодня я с самого утра думаю о ней. Наверное, потому, что заболел и мне сильно нездоровится. Проклятый буревестник не только исклевал мой альбом со стихами, но и заразил меня инфлюэнцей. Ежели я останусь жив, придется убить его камнем и разорить гнездо, иначе начнется пандемия. А ежели помру, то и пусть начинается.

По правде говоря, о девах я думаю намного чаще, чем о смерти, потому что девы прекрасны, а смерть наоборот. Тем более во время тяжкой лихорадки лучше думать о юных девах, ведь они лучатся теплом и душевной энергией, а смерть источает могильный хлад.

Стихотворное произведение, на которое покусилась больная птица, я посвятил самой прекрасной незнакомке на свете. Ее зовут Jann-Li. Я познакомился с нею с помощью программы для общения. Вообще-то мне часто пишут юные девы, я даже помню некоторые имена – Джессика, Роксана, Вероника и другие. Имена этих дев очень красивые. Они пишут мне сообщения и хотят со мною пообщаться на каком-то иностранном языке. Они мечтают, чтобы я изучил их язык вместе с ними! Так велико их желание поговорить со мною о судьбах русской поэзии.

Я понимаю, известность моя как поэта шагнула далеко за пределы моего приюта на дикой замшелой скале. Недаром лучшие издатели земли русской выпустили мои романы в стихах. Эти девы хотят погреться в лучах моей неувядающей славы. Однако же я сам не прочь погреться в тепле чаровниц! Лучше двух, трех, а то и пятерых сразу. Но у Джессик, Роксан и Вероник никакого тепла нет, у них только имена красивые.

А Jann-Li не такая. Я знаю, она совсем другая, потому что у нее странное имя. Только необыкновенные девы выбирают себе такие странные имена. Я не знаю, как выглядит эта прелестница, но думаю, что она – верх совершенства. И голос ее никогда я не слышал, но он наверняка напомнил бы мне шелест прибоя в тихий летний день.

Jann-Li так самодостаточна, что ей не нужна моя всемирная поэтическая известность, и она часто пишет мне в программу жестокие слова «нет», «забудь» и «хе». Тогда я устремляю задумчивый взор в окно, на грозовые тучи, и думаю о смерти. Печальные строфы моих бессмертных стихов унылым набатом звучат в моих ушах.

Ну вот, подумал немного о смерти и смог подняться с ложа. Пойду забивать камнями больного буревестника, дабы сварить из него целебный бульон. Только бы он еще не сдох, пернатый паразит, а то без бульона останусь.

18 декабря

Опять всю ночь думал о смерти. Наверное, потому, что проклятый буревестник хрипел и кашлял на соломенной подстилке, кою я соорудил для несчастной больной птицы. Хотел вчера забить ее камнями, но она так печально уставилась на меня загнанным взором, что руки с камнями бессильно обвисли.

Я принес буревестника домой и напоил травяным чаем. Потом читал свои избранные стихотворения, наполненные светом и волей к жизни, чтобы буревестник скорее поправился. Но он почему-то стал чахнуть на глазах. Видимо, птицам нужны совсем другие поводы, чтобы счастливо жить на скалах. И я догадался, что человеческие девы, восхвалениями коих полны мои творения, его не вдохновили! А стихов для птиц у меня нет! Теперь думаю над ними. Великие строфы уже стаями роятся в голове.

«Твои белые перья – словно пух лебяжий…»

«Милая птаха, покрути же гузкой…»

«Исклевала ты мозг мне, чудо ты в перьях…»

«Принес я рыбку тебе из пучин океанских…»

Что ж, полагаю, стихотерапия может получиться. А потом, когда невзгоды останутся позади, устремлю я взор в туманную даль, стоя на вершине замшелой скалы, и протяну руки со счастливою птицею в сторону восходящего солнца, и воскликну с чувством: «Лети же с миром, мой пернатый друг!».

19 декабря

Я чувствую, как символы прошлого медленно убивают меня. Держу в руке треснувшую, давно уже негодную флэшку с музыкой, под которую занимался сексом со своей первой девушкой – и медленно погибаю от удушья. Вижу постер с давно забытой группой, на концерт которой когда-то сходил со школьной подругой – и невидимый ледяной кинжал проворачивается в груди. Перечитываю первую строчку письма девы, с которой впервые поцеловался – и яд растворяется в моей крови.

Все, все, что я вижу вокруг себя, полно символов прошлого, и они отнимают у меня жизнь, и так каждый день, изо дня в день, дни напролет.

Все мои снимки, сделанные за годы – это «портреты Дориана Грея», только наоборот! Они живы, а я – лишь источник вечной радости для них, я истекаю жизнью под их веселыми взглядами. Не смотри на фотографии! Сожги их, дабы не возникало искушения лишний раз убедиться, как жестоко время и как много ты оставил позади. Убивает даже голограмма на водительских правах. Никогда, никогда не смотри на нее.

Все, что вызывает хоть мимолетное, но воспоминание о чувстве, событии или слове – смертельно. С каждым днем в мире все больше символов, впитавших в себя частицу моей жизни, и больше всего их рядом со мной. И я умираю под их неощутимым весом, горблюсь и тупею.

Только любовь юной девы еще могла бы вдохнуть в меня огонь, но огонь этот стал бы холодным, синим, и не согрел бы никого и ничего, кроме моего полумертвого сердца. Но даже это мне уже недоступно – ибо юным девам, чья любовь только и греет, интересны лишь спортсмены и музыканты. И все, кому за тридцать, кажутся им глубокими стариками… Возраст человека непростителен.

Где тот день, час, где тот год, в конце концов, когда передо мной осталась только одна дорога? С нее уже не свернуть, можно лишь оглянуться по сторонам и умереть еще одну тысячу раз, потому что кругом – тысяча символов прошлого, и они убивают.

Эх, друг буревестник, понимаешь ли ты меня?

20 декабря

Иной горячий вьюноша мог бы меня спросить: «Почему бы Вам не признаться ей в любви, сударь?» Это нелепость, господа. Во-первых, любовь к прекрасному образу слишком возвышенна, чтобы опошлять ее словами. А во-вторых, это все равно, что признаваться в любви дикому ветру. Потому что Jann-Li свободна и своенравна, как ветер, и так же равнодушна к поэтам. Удивительно уже, что она снизошла до общения со мною посредством программы. Она просто посмеется над моими дерзкими словами! И это будет подлинное везение. В общем, лучше я пока буду молчать, как мертвый пингвин.

21 декабря

Сегодня всю ночь в небесах происходило тревожное шевеление облаков и завывание ветра. А утром в сети Интернет возникло сообщение, всерьез опечалившее меня. Словно прочитав его вместе со мною, буревестник вылетел в окно и принялся громкими криками оповещать мир о надвигающемся урагане. Видать, недаром его так прозвали! Трепеща, я вышел на замшелый утес и устремил взор в бесконечную даль, и… О боги! Увидел там черные пятна рождественского цунами! Воистину, Интернет ничуть не хуже буревестника умеет предсказывать погоду. А уж нездоровую птицу он точно переплюнет.

Призвал я пернатого на плечо и удалился под сень прохудившейся крыши. Опять польется с потолка, вновь засверкают молнии в старых зеркалах! А главное, вновь унесет мою несчастную спутниковую антенну, коя одна моя утеха и отрада, ибо куда ж я без нее. Опять буду уныло отыскивать ее покореженный труп среди замшелых скал, вперяя взор в каждую расселину, а потом воздвигать на крыше.

4 января

Jann-Li помахала мне рукой! Так велико мое волнение, что не по порядку начал свой сбивчивый рассказ. Дело же было так. Приладив наконец спутниковую антенну на прохудившуюся крышу, я спустился под ее сень и вошел в программу. Счастье мое было безмерным! Ведь ждало меня сообщение от Jann-Li, в коем она приглашала меня подняться на замшелую скалу и устремить взор на юг, в туманную даль. Этим, собственно, я и занялся около часа назад. Взошел – и что же? Куда ни вперял я взгляд, всюду видел лишь бесплодные пустоши – буревестник же, сидя на моем плече, вертел головою вместе со мной и молчал. И вдруг! Бывшая больная птица ликующе вскричала и указала крылом на юг! И я разглядел там скопление рыбачьих домишек! Напрягши зрение что было сил, удалось мне узреть на крыше одного из них крошечную фигурку в скромном белом платьице… Это была прелестная дева, без сомнения. Она как будто также увидала меня и помахала гибкой рукою!

Ослабевшая в лихие дни птица взмыла радостно ввысь и ринулась в сторону Jann-Li (а это была, безусловно, именно она), дабы передать ей мое восхищение. Увы, увы… Крылья пернатого ослабли, и буревестник словно камень рухнул вниз, скрывшись от моего затуманенного счастьем взора!

Вот поэтому вместе с нечеловеческой радостью от лицезрения прелестной фигурки Jann-Li испытываю я и безмерную печаль. Лучше бы я привязал буревестника за лапу.

18 января

Вчера Jann-Li написала мне в программу, что больше не будет со мной разговаривать. Наверное, ей не понравилось, что я стал причиной гибели буревестника – ведь она наверняка видела, как несчастная птица рухнула в море. А может быть, была у нее и другая причина… Я шесть часов стаял на краю замшелой скалы, устремив взор в туманную даль, и трагические строки прощальных стихов бурлили в моей голове. Восемнадцать или больше раз посещала меня мысль последовать за птицею вниз, но воля к жизни победила.

21 января

Сегодня поутру случилось подлинное чудо расчудесное! По обыкновению, стоял я подле распахнутого на бурное море окна и внимал его шуму, устремив задумчивый взор в солнечные дали, как вдруг раздался несмелый стук в дверь! Изрядно удивленный, подошед я к дверям и распахнул ее. И что же? Весь израненный, побитый и почти бескрылый, стоял там и покачивался под ударами стихии мой добрый друг, вновь больной буревестник! Схватил я его на руки и прижал к сердцу, дабы выразить тем самым радость по случаю восстания птицы из мертвых. И вдруг почувствовал, что к лапе буревестника прикреплено кольцо, а к нему уже привязан бумажный свиток… Сердце мое в груди бешено заколотилось, а в глазах помутнело, словно бы тьма на миг охватила меня!

Осторожно развернув сие послание, я узрел довольно-таки крупный, многолистовой текст, местами поеденный морскими ветрами и волнами, а также погрызенный сухопутными тварями. Теперь, друзья, помыслы мои помимо поэзии и выхаживания полумертвой птицы, заняты расшифровкой этого послания с того света.

Jann-Li же, увы, больше мне не написала ни строчки, ни буковки – как и поклялась. Видимо, придется мне занести ее имя в длинный список дев, с которыми мне уже никогда не встретиться, и посвящать ей прочувствованные стихотворения, полные лирики и безмерной скорби.

5 сентября

Близится к завершению мой титанический труд по расшифровке таинственной рукописи, кою доставил мне мужественный буревестник. Текст написан от руки, горизонтальным почерком «насх», что серьезно облегчает перевод. Хотел было привести тут фрагмент начала, дабы всякий, кого занесла нелегкая на эту страничку, сумел оценить, что за опус попал мне в руки. А также и с иной целью – ежели кто знает имя автора, пусть пошлет мне весточку с голубиной почтою, а иначе опубликую под своей фамилией. И название уже придумал – «Следы на воде». Но потом решил, что успеется… Даром, что ли, корплю с арабским словарем?

Бури уже так истрепали мою замшелую скалу, что порою, устремляя взор в туманные дали, или же прилаживая на место павшую спутниковую антенну, мечтаю о городской тиши. Издатели опять же зазывают, ибо притомились уже слать мне гонорары натурою – солью, сухарями, юколой и проч.

Буревестник жив и здравствует, только кричит вослед товарищам, когда те гордо реют в поднебесье, и терзает рыбью тушу.

14 ноября

Долгие часы взирал сегодня на туманную даль, бушующие водяные валы и свободолюбивых чаек, что реяли окрест моей замшелой скалы. Ветер нещадно трепал мою лысину, жалил ледяными иглами нос, но я не уходил с вершины своего маленького мира, ибо прощался с ним навеки. Наконец он отпечтался в моей памяти с неколебимой крепостью, и тогда только я спустился в дом под замшелой скалою.

Устал прилаживать проклятую антенну, да и остался от нее уже куцый огрызок. Нынче же выкину его прочь, на растерзание гадам морским.

И буревестник покинул меня, одарив напоследок страстным поцелуем клюва в лоб. После чего я долго рыдал в печали и бинтовал череп рукавами рубах.

И Jann-Li осталась лишь в моих снах. Невзгоды принудили ее заложить свою хижину в рыбацкой деревушке алчному банку, улов же нынешней осенью оказался весьма невелик – вот и подалась прелестная дева в шумный мегаполис, подальше от скромной простоты натуры. Никогда не мелькнет уж на горизонте ее белое платьице в блестящей чешуе.

Пора и мне в новую жизнь – иначе в пасть к ненасытным издателям моих бессмертных стихов.

9 февраля

Воистину символы прошлого не желают отпускать меня. Уж было совсем я забыл о покосившемся домике под замшелой скалою, как читатель моих записок озаботился вопросом: как называл я бедного буревестника, коего выходил под ударами стихий и вопреки его ранам, толкая сульфодиметоксин в его упрямо сжатый клюв? Как выкликал, бесплодно рыская среди скал в поисках его хладного трупа, когда птица упала с замшелой скалы? Как, наконец, обратился к этой бессловесной и безответной твари, когда провожал в дальние страны, вослед его свободолюбивым товарищам? Ответ очевиден. Если помните, эта безобразная птица при нашей первой встрече пыталась исклевать мой стихотворный альбом, эту кладезь образов и душистых рифм. Оттого и закрепились за буревестником клички Скотина, Подонок и Сволочь. Таким вот единым в трех мордах (или клювах?) он и остался в моей памяти, подонок эдакий, сволочь больная, скотина пернатая, бросил одинокого поэта на голой скале и даже на прослезился, и не навестил ни разу в каменных джунглях мегаполиса.

28 февраля

Вот уже второй день думаю о смерти. Точнее, я о ней думаю всегда, но вот постоянно не удавалось – а тут… Причина проста. Вчера я повстречал в каменных джунглях прекрасную Jann-Li. Дело же было так: я стоял на замшелом балконе старого 20-этажного небоскреба и печально любовался буйством стихии. Струи дождя свирепо хлестали меня по щекам и лысине, проникали под ветхое рубище, но я лишь хохотал им в лицо и выкрикивал ярые строки поэмы. Но вдруг, оторвав взор от небес и опустив его к далеким улицам, по коим бегали жалкие словно муравьишки люди (а город этот кишит ими, и нет им покоя), я узрел знакомую до боли фигурку прелестной девы! Она не укрывалась от стихий, подобно всем остальным пешеходам, а шла с гордо поднятой головой, и словно бы радуга озаряла ее необыкновенное лицо! Как будто молния ударила мне прямо в темечко, я сорвался с места и ринулся вон из моего нищего пристанища под прохудившейся крышей, перескакивал сразу через восемь ступеней, и летел… Как только пятку не ушиб.

Она уже удалялась прочь по холодной и ветреной улице. Я бросился следом, расталкивая мокрых людишек, сам такой же мокрый и растрепанный, они же кричали мне в спину обсценные слова. А кто-то даже толкнул, и пал я животом в лужу, и растянулся в ней в полный рост. А когда же восстал, то узрел пред собою ее, чудную Jann-Li. Она стояла и смеялась над моим жалким видом, такая же прелестная, какой представлялась мне в грезах. «Jann-Li», – пробормотал я потерянно. Глаза ее прищурились подозрительно. «Откуда вы знаете мое имя, грязнуля?» – холодно спросила она. Горло мне сдавил чудовищный спазм, и словно увидел я себя со стороны, беспомощного и ничтожного как побитый бурями пес. И не нашлось у меня нежного слова в ответ, кое смягчило бы ее взор, подобный лезвию. «Вот, возьмите эту монету, да купите себе одежную щетку». Она протянула мне золотую кордобу, и я механически принял ее… И повернулась она, и ушла прочь по улице, и затерялась в людном месиве безвозвратно. И теперь я беспрерывно думаю о смерти.

7 июля

Смотрел с балкона на мостовую и думал о смерти. Совсем было перебрался через перила, как с небес на меня обрушилась могучая тень буревестника и отбросила прочь! А когда в глазах у меня рассосалась тяжелая мгла, вокруг уже бушевала гроза – сверкали обычные молнии и роились шаровые. Никакой же птицы не было и в помине, лишь клякса пегого помета на замшелом балконе… Да и та оказалась разбитой градиной. Почему, почему она не встряхнула мне мозги до полной невменяемости? Куда бы лучше было остаться без памяти, улыбчивым пиитом, и не отыскивать в пустыне глобальной сети Интернет следы бессердечной Jann-Li. Но растворилась она в ней, и не услышу уже от сей девы резкого слова вразумления. Хоть бы поразила меня инфлюэнца.

2 августа

Очень хорошо думается о смерти, когда начинаешь ворошить прошлое. Как далекое, так и близкое. Ибо такого количества бездарных, тупых, смешных, отвратительных ошибок, поступков, деяний, не-деяний и всего прочего можно было бы избежать – вернувшись назад во времени. Только маразм и амнезия и спасают, скрывая в тумане самые фатальные ошибки. А то бы думы о смерти могли круто усилиться и привести к очередному, на этот раз финальному идиотскому действу. Эх, сочиню-ка я стих во славу умных людей, что счастливо лежат на смертном одре и взирают на учеников и потомков с благословением на устах.

18 декабря

Намедни посетил я поэтический вечер знаменитого рифмоплета Егоретова. Этот пиит земли русской весьма славен и буквально жжет, отчего все любители изящного приходят в неистовство и выкрикивают его имя в стремлении прикоснуться к стопам и власам кумира. Но я не таков, ибо сам умею складывать строфы в эпистолы и мадригалы. А потому внимал выступлению с хладной головою и горячим сердцем, устремив взор на сцену, и детально вникал в духовную и смысловую компоненты творчества Егоретова.

Надобно признаться, что слава постигла сего рифмоплета заслуженно. Есть, есть что-то непостижимо завораживающее в его едких, хлестких стишатах, кои он обрушил на уши фанатов. Недаром подхватили они самые популярные строки, заглушили трубный глас поэта и вызвали содрогание стен и потолка.

Собственно, я бы, может, и не стал рассказывать так подробно о сем поэтическом вечере, пусть и примечательном, если бы не одно обстоятельство. А дело в том, что на одном и столов, на кои взобрались поклонники егоретовской поэзии, я узрел прелестную Jann-Li. Она звонко кричала популярные вирши и притопывала ножкою, и крутящиеся фонари порой выхвативали из зловещего мрака ее одухотворенное лицо. И как только увидал я ее, так похолодел весь до кончиков ногтей и утонул в неизбывной печали, а взор мой затуманился подобно зеркалу в ванной. Постиг я замшелую истину: только лишь поэтическая слава народная принудит эту недостижимую деву обратить на меня внимание. Понурившись долу, отправился я восвояси, оставляя позади мощный хор фанатов, и лишь в битве с гардеробщиком за потертый свой макинтош обрел относительное спокойствие. Да и то, бродил потом под ударами стихий до самого рассвета и слагал в уме горькие вирши о судьбе великого русского поэта.

О смерти, конечно, тоже думал, даже выбрался на середину проспекта в поисках шального водителя повозки: увы, все они уж осели к тому времени в сугробах и не могли прекратить мои душевные муки. Так и вернулся я в свое мрачное жилище, живой и даже не простывший, где и забылся горячечным сном.

7 февраля

Продолжаю знакомиться с творчеством современных поэтов. Пусть они бесконечно уступают мне в мощи и образности, однако также привлекают толпы поклонниц. Например, некто Вольдемар Шах-Рин. Хорош, сукин сын. И стихотворения представил на своем вечере достойные, все больше о смерти, чем пленил мой мятущийся дух. Увы, дефилируя в толпе фанатов, вновь узрел я прелестную Jann-Li… Воистину нет мне избавления от ее волшебного образа! Жестокий рок не дает мне отринуть воспоминание о ней и погружает в пучину скорби вновь и вновь.

И с того судьбоносного дня возвышаюсь я на своем замшелом балконе, пронзая взором туманные дали, и шлифую самое великое свое стихотворение – подведет оно черту под мировою поэзией, вознеся меня на вершину славы, недосягаемую для прочих. Вот тогда заметит меня непостижимая дева, и постигну я счастие. А иначе умру в печали.

19 февраля

Поэзия несколько утомила меня. Слишком уж много развелось в наши дни рифомплетов, всяк норовит вскарабкаться на сцену по головам собратьев и «осчастливить» толпу фанатов звонкими виршами. Совершив аят, удаляюсь в золотую пустыню чистого эгрегора, дабы познать просветление и почерпнуть вдохновение. Алля! Прелестная Jann-Li послужит мне проводником по сему оазису чистого духа.

13 марта

Стоял на замшелом балконе, глядел в туманную даль и совсем не думал о смерти. Наверное, потому, что голубиная почта прислала мне права на управление морским судном водоизмещением до 3,5 тонн. Пассажиров при этом я могу перевозить не более 8 голов, да и тех привязывать в трюме ремнями к различным трубам. Теперь размышляю, что мне приобрести с достаточно вместительным трюмом и где плавать в шумном мегаполисе, поскольку моря тут нет, а есть только пруд с кувшинками.

21 апреля

Увидел ныне с замшелого балкона Jann-Li и напрочь забыл о смерти. И почему-то живо вспомнился поэтический вечер DJ Greben, посвященный 35-летию этого славного ветерана сцены. А еще я приобрел небольшое деревянное судно водоизмещением 1,5 т, оно буквально вчера – не более 40 лет назад сошло со стапелей заморской верфи. В трюм может поместиться 3 девы, если уложить их как можно плотнее. Керосиновый движок корабля тянет с силою 85 лошадей. Не так уж и много, но наш невеликий пруд не годится для могучего лайнера, ибо поднятая им волна повредит чудные заросли кувшинок и перепугает жаб.

5 мая

С утра привычно подумал о смерти, а потом решил: какого черта? Не стал о ней думать, воздвиг парус на утлом суденышке и вышел на широкий простор городского пруда, подгоняемый промозглым ветром. Благо буквально накануне повязал на замшелый румпель ленточку в ознаменование победы государева оружия над силами зла. Она также реяла, не хуже стяга. Довершал мой триумфальный заплыв буревестник, который спикировал с небес и громко оповещал посетителей парка об этом событии. Был ли это приснопамятный Скотина, не ведаю. Кстати, от бортов и носа корабля поднялась порядочная буря, не менее двух баллов. Лелею надежду, что Jann-Li услыхала глас птицы и рокот волн, и обратила взор на одинокий парус, что белел в туманной дали парка.

19 мая

Посетил на днях свой старый домишко на замшелой скале. Он уже почти развалился без присмотру и едва стоит, и повсюду видны следы незваных диких гостей. Хорошо здесь думалось о смерти, совсем не так, как в дебрях мегаполиса. Взошел на утес, устремил было задумчивый взор в штормящую морскую даль, вознамерившись предаться эсхатологическим размышлениям. Вотще. Слишком уж бодро вопили чайки в вышине, вспугнутые с гнездований, и весьма метко целили пометом в мою лысину.

2 июня

Нынче на мой утлый баркас налетел свирепый шторм. Едва не опрокинул судно вместе с девою. Тут бы и задуматься о смерти, однако взамен того я, напротив, возжелал продлить свои скорбные дни. Видимо оттого, что издатель прислал мне изысканную обложку моего нового поэтического сборника. Захотелось вновь поучаствовать в стихотворных баталиях, разя глаголами людские сердца.

16 июня

Получил письмо с голубиною почтой. Товарищ, некогда покинувший родину в поисках лучшей доли, обитает ныне на американском континенте. Стихов он, по счастию, не пишет. Подумываю отправиться за океан в путешествие, дабы обрести новые источники вдохновения и покинуть заодно замшелый балкон, благо баркас мирно покачивается в тихой гавани с кувшинками и, будучи просмолен, особого присмотра не требует. О смерти, следовательно, размышлять недосуг.

5 июля

Ныне стоит в мегаполисе удушающая жара. Замшелый мой балкон того и гляди, потрескавшись, рухнет на головы горожан из поднебесья, а вместе с ним и я, буде придет мне блажь в тот момент возвышаться на нем, пронзая взором смог, иначе туманные дали. Но о смерти не думается, напротив.