Дева, Дракон и другие диковинки

На том и порешили. Сговорились о переделках (всего вышло двадцать семь) и о сроках (девушка вытребовала не позднее, чем через неделю).

Выйдя на свет после мрачного колдовского жилища, она вздохнула с облегчением и потрусила обратно по тропинке, не подозревая, что сквозь зловещее переплетение корней зловещего велгрийского дерева следят за ней чьи-то зловещие глаза.

Оставшись в одиночестве, колдун вздохнул с не меньшим облегчением. Он поубавил в огне зеленых искорок (всего то понадобилось прикрыть скрытую между корней трубочку), вытащил невесть откуда дряхлое кресло и уселся в него как самый обычный ахартский труженик после долгого рабочего дня в поле.

– Нитачох!!! – вдруг заорали за спиной, и колдун, вздрогнув всем телом, вскочил на ноги.

За креслом, едва доставая макушкой до спинки, стоял преуморительнейший старичок – кругленький, румяный, с ровными седыми кудряшками и упитанными щечками. Красный бархатный жилет с трудом сходился на его животе; брюки, свисающие мягкими складками, были заправлены в домашние туфли с пушистыми помпончиками.

– Ты хоть понимаешь, что ты натворил?

Старичок наступал на колдуна, потрясая крошечными кулачками. Колдун сьежился, отступил на шаг, значительно растеряв свою грозную величавость.

– Двадцать лет каторжной работы и все дракону под хвост из-за твоей дурьей башки!

– Но папа… – промямлил колдун, – хорошо же получилось. Я сделал все, как надо. Теперь слух пойдет по всем королевствам. От клиентов отбоя не будет.

– Болван! – завизжал старичок. – В том то все и дело! Что ты предложишь этим клиентам? Они все теперь захотят настойку для расширения глаз и примочки для уничтожения прыщей! Где мы их возьмем?

– Сделаем, – мрачно ответил колдун. – Сколько можно одну отраву варить? Пора что-нибудь поинтереснее сотворить.

– Поинтереснее? – Старичок затопал от гнева. – Как ты это варить собрался? Рецепты давно утеряны, ингредиентов днем с огнем не сыщешь, хлопот с этими зельями не оберешься!

– Как-нибудь сварим, – буркнул колдун. – Тут главное начать. Мы же на месте топчемся, папа. Сколько можно людей просто травить…

– Вон ты как заговорил… – Старичок прижал ручки к груди. – Отрава ему не хороша стала. Триста лет она нашу семью кормит. И прадеда, и деда, и отца, и меня, да и тебя, олуха, в люди вывела. Человека то изничтожить проще некуда. Два заклинания, три снадобья, и греби себе золото, запасай на безбедную старость. Народ валом валит, благодарят и еще приходят. Чего тебе надобно, горе ты мое?

– Разве это колдовство, два заклинания и три снадобья? – сумрачно отозвался колдун.

Он уселся на полу, поближе к огню, и искоса поглядывал на старичка.

– Я другого хочу. Истинной магии. Власти над предметами и душами. Хочу проникнуть в древние секреты и подчинить их себе. Вот раньше то, – тут голос колдуна дрогнул, стал нежно-мечтательным, – раньше все не так было. Не волшебники были – гиганты. Что творили. А мы сейчас…

Он горестно вздохнул. Старичок выпятил грудь и взьерепенился.

– Что мы сейчас? Живем как умеем, колдуем, как можем. Ты и так не умеешь. Я тебе что сказал сварить для госпожи Гортензии? Раствор бесцветный и бесвкусный, в три дня безболезненно умервщляющий. А ты что сделал?

Колдун буркнул нечто неопределенное.

– Вот именно, – довольно кивнул старичок. – Не в три дня зелье подействовало, а в пять, несло чесноком, на вкус было как тухлое мясо, и супруг госпожи Гортензии не умертвился, а оплешивел только во всех местах. Пришлось доплачивать, чтобы его в подворотне зарубили, а то неудобно получалось.

– Я хотел восстановить в ней былое влечение к мужу, – мрачно проговорил колдун.

Старичок хихикнул.

– Вот и восстановил, горюшко мое, а все почему? Потому что ты к нашей колдовской деятельности совершенно неспособен. Моя бы воля, я бы давно тебя в Ахарт отправил, пшеницу сеять или горшки лепить. Но не могу. Куда я с такой наружностью? Вот и терплю тебя, бездаря.

Старичок вздохнул, и слезка скатилась по его румяной щеке.

– Так что не забывай, Нитачох, не колдун ты, а видимость одна. Личина устрашающая и в трепет приводящая, но ничего больше. Нечего тебе заноситься и в секреты древних магов лезть. Ты с нашими, фамильными тайнами совладать не можешь, куда тебе в настоящие волшебники…

Старичок залез в кресло, уютно закинул ногу на ногу.

– Хватит уже о глупостях. К вчерашнему заказу на рвотные булочки еще не приступали. Принеси ка мне…

– Я все равно стану настоящим магом, – буркнул колдун, поднимаясь.

– Еще ступку номер восемь и стекла зеленые, круглые…

– У меня отросток велгрийского дерева есть.

В пещере вдруг стало тихо. Даже огонь потрескивать перестал, словно тоже прислушивался.

– Что у тебя есть? – мирно переспросил старичок.

– Отросток велгрийского дерева. Я его сам нашел и пересадил.

– Ты что такое говоришь? – Старичок явственно заволновался, даже с кресла сполз. – Последнее велгрийское дерево сожгли торжественно сто пятьдесят лет назад, с тех пор ни листика, ни семечка не было нигде в мире, а ты говоришь, у тебя есть росток!

– Я его у пруда нашел, – сказал колдун. – Там вода стоячая, с пиявками, вот он и пророс.

– Совсем из ума выжил, – рассердился старичок. – Это же велгрийское дерево. Зло в чистом виде. Воплощение самых страшных человеческих кошмаров. С помощью велгрийского дерева можно творить самую жуткую магию, без ограничений. А ты говоришь, у пруда. С пиявками.

– Там питательных веществ много, вот он и пророс, – упорствовал колдун.

– У всех чародеев древности были велгрийские деревья, поэтому никто не мог с ними совладать, – продолжал волноваться старичок. – Но сила их зла была слишком велика, и было решено уничтожить все деревья. Без остатка и жалости! И ты после этого утверждаешь, что у тебя есть велгрийское дерево?

– Не дерево. Росток.

– Неважно! – взревел старичок, брызгая слюной. – Ты, колдун-неумеха, позор заслуженной трудовой династии, и вдруг нечаянно натолкнулся на велгрийское дерево?

– Росток, – упрямо повторил колдун. – Он еще совсем маленький.

Старичок забегал по пещере.

– Поверить не могу, что ты… олух… бездарь… недоумок, который только для вывески и годится… именно ты нашел росток велгрийского дерева! Это же смехота!

– Нет такого слова, – обиженно сказал колдун. – А росток есть.

– Велгрийское дерево? Дарующее беспредельное могущество? Владеющее сокровеннейшими секретами магии? – Старичок хихикнул и вдруг побелел и стал одного цвета со своими кудряшками. – Где оно? Дай мне его! С ним я стану величайшим чародеем королевств. Мое имя заставит трепетать каждого! Я…я… я королем стану, если захочу. Отдай мне его, сынок!

Он рухнул на колени и пополз к колдуну.

– Теперь я уже не бездарь? – сварливо спросил тот.

– Бездарь, – не согласился старичок, но на коленях остался. – Зачем тебе велгрийское дерево? Ты и спрятать его толком не сможешь. Тебя четвертуют, если узнают про него.

– До сих пор хорошо прятал, – надулся колдун.

– Рано или поздно ты все равно ошибешься, – настаивал старичок. – Сам подумай, какой из тебя великий маг. С велгрийским деревом или без него ты даже примитивный эликсир забвения не сваришь. А я смогу сеять хаос и насаждать террор. Я стану настоящим бичом Трех Королевств! Ты не сможешь!

– Я и не собираюсь, – возмутился колдун. – Я хочу творить магию, а не хаос сеять. Настоящую магию. Я уже пробовал делать порошок из листьев, знаешь, неплохо получилось. Вот эти искорки зеленые как раз…

– Что? – взвыл старичок. – Ты разбазариваешь листья велгрийского дерева на искорки?

– Я экспериментирую, – с достоинством сказал колдун. – Листья все время новые растут.

– Отдай мне его, сынок. – Старичок подполз совсем близко и ухватился за полу длинного одеяния колдуна. – Я всегда о тебе заботился. И дальше буду заботиться. Ты со мной останешься, конечно. Внешность я себе сделаю пострашнее, но тебе тоже работенка найдется. Будешь… Будешь моим глашатаем. Или герольдом, чтобы это ни значило. Хочешь?

– Я хочу быть колдуном.

– И будешь, – закивал старичок. – Дерево беспредельное я тебе, конечно, не дам, но дедушкину книгу получишь. Все тебе отдам. Будешь пробовать старинные рецепты. Сколько хочешь.

– Ладно, – неохотно вздохнул колдун. – Наверное, ты прав. Ты больше достоин им владеть.

Он полез за пазуху. Старичок замер.

– Только обращайся с ним бережно, хорошо? Он этого заслуживает.

Из-за пазухи колдун вытащил маленький бумажный мешочек и передал его старичку, который дрожащими руками извлек из пакета глиняный горшочек, а в нем… да, никаких сомнений, тот самый, никем сто пятьдесят лет невиданный, с зелеными листочками и коричневыми веточками, росток величайшего зла на земле.

– Сокровище ты мое, – прослезился старичок. – Деточка.

– Здравствуйте, – вежливо отозвался росток. – Я благодарен за добрые слова. Надеюсь, вы не обидитесь, но я бы предпочел, чтобы вы звали меня Чакчей.

Побагровевший старичок осел на пол.

– Он разговаривает!

– Разговаривает, – подтвердил колдун. – Почему бы ему и не поговорить?

– Я никогда не слышал, чтобы велгрийское дерево… – начал старичок. – Впрочем, неважно. Говорит это хорошо. Здорово даже, что говорит.

Он потер руки и захихикал довольно противно.

– Извините, – сказал росток, – но я здесь присутствую, а вы так обо мне говорите…

– Чем он, собственно, говорит? – заинтересовался старичок, наклоняясь к ростку.

– Простите, но мне неприятно такое слышать, – смущенно прошелестело в листиках.

– Извинись перед Чакчей, – посоветовал колдун. – Он не любит, когда о нем говорят как о неодушевленном предмете.

– Хорошо, хорошо, мальчики, как скажете, – засмеялся старичок. – Ты у нас обидчивый, да, кустик?

– Я росток велгрийского дерева, – поправил росток. – Не куста.

– Зануда, – хохотнул старичок. – Но ничего, я потерплю. Мы с тобой таких дел натворим, росточек мой. Мы с тобой весь мир заставим дрожать от ужаса. Мы с тобой… Нитачох. Неси дедушкину книгу. Будем работать.

В мгновение ока старичок преобразился. Лицо сосредоточенное, жесты скупые, приказания краткие. Через минуту он уже листал книгу из замусоленных листов пергамента, а колдун, пыхтя от напряжения, тащил на середину пещеры громадный, местами тронутый ржавчиной котел. Чакча помалкивал и только листиками шелестел, создавая приятное, хоть и ложное ощущение свежего летнего ветерка.

– С чего бы начать? – бормотал старичок под нос, шурша пергаментом. – Поразить чумой близлежайшие деревни или наслать великую водную напасть на Ахарт? Может, низвергнуть с небес огонь на Заповедный лес? Надоел мне, ну его к драконам. Браконьеры только шляются…

– Если позволите заметить… – деликатно начал Чакча.

– Не позволю! – рявкнул старичок. – Ты меня с мысли сбиваешь.

– Он все равно скажет, – буркнул колдун, разжигая под котлом огонь.

– Может, сразу явиться к королевскому двору и поджарить там всех заживо? – задумчиво пробормотал старичок. – Тут есть одно прелестное заклинание. Эффектно, эффективно и несложно. То, что нужно для начала.

– Исключено, – сказал Чакча, и на этот раз листики его шелестели совсем не приятно. – Пострадают люди. Это не этично.

– Не что? – фыркнул старичок.

– Пожалейте людей. Начать можно с чего нибудь не кровавого. Как вам эссенция всеобщей радости?

– Не глупи, – строго оборвал его старичок. – Радости в мире и так хватает. Чего в мире не хватает, так это взрывов, землетрясений, потопов и всеобщего рабства.

– Но…

– Не спорь со старшими! – перебил старичок. – Я лучше знаю. Твое дело листья давать и злость копить. Внешней политикой буду заниматься я.

– Я только хотел внести пожелание…

– Нитачох! – завопил старичок. – Утихомирь свое растение. Оно мешает мне думать.

С печалью в глазах колдун подобрал валявшийся на полу пакет и натянул его на Чакчу.

– Так то лучше, – одобрительно заметил старичок. – Распустил ты его. Но ничего, я его быстро в порядок приведу. Такое велгрийское дерево из него воспитаю, им детей пугать будут! Что же все-таки выбрать? Начну я, пожалуй, с себя. Как тебе кажется, что лучше для начала? Клыки как у дракона или рост выше деревьев?

Старичок задумчиво поскреб в затылке и перевернул страницу.

– То, что нужно! – обрадовался он. – Зелье драконьего кошмара. И клыки, и рост, и огонь изо рта при необходимости. Неси двести кусков жабьей печенки, сынок.

Когда печенка была мокрой неопрятной кучей свалена в углу, а под котлом жизнерадостно потрескивало пламя, старичок протянул властную руку к пакету с Чакчей.

– Листок!

Из пакета вылетел маленький бледно-зеленый листик.

– Нитачох, измельчи и брось в котел, – скомандовал старичок.

– Если вы все-таки позволите мне высказаться, – раздалось из пакета, – я бы посоветовал вам добавить листик в последнюю очередь, и не измельченный, а разорванный на четыре части.

– В рецепте сказано измельчить и бросить в самом начале, – с сомнением проговорил старичок.

– Я вам велгрийское дерево или не велгрийское? – капризно спросили из пакета. – Не хотите, не слушайте. Но мой вариант делает клыки в два раза длиннее, а у пламени появляется нежный фиолетовой оттенок.

– Фиолетовый? – переспросил старичок мечтательно. – Я люблю фиолетовый.

Из пакета кашлянули деликатно и довольно.

Разорванный на четыре части лист полетел в котел последним.

Через час зелье было готово. Попахивало оно сомнительно, да и выглядело не очень, но старичок принес фамильный половник (золотой и с штампом академии магов), торжественно опустил его в котел и зачерпнул немного тягучей зловонной жидкости. Грязно-серая капля повисла на краю и с отчетливым неприятным плюмс шлепнулась обратно.

– Для нашей семьи начинается новая эра! – воскликнул старичок с чувством. – За это и выпьем.

– Может, не надо, пап? – засомневался колдун, но старичок, не сводя глаз с содержимого фамильного половника, поднес его к губам и залпом выпил.

С минуту ничего не происходило. Старичок уже начал грозно сводить брови, и колдун благоразумно сделал шаг назад, но тут вдруг что-то булькнуло, рыкнуло, глухо ухнуло, старичок схватился за рот, потом за живот, потом триумфально улыбнулся, потом воскликнул:

– Они растут! Я чувствую, они…

А потом рассыпался кучкой пепла.

– Папа! – позвал колдун. – Ты меня слышишь?

Пепел не ответил. Колдун подошел ближе.

– Папа, – прошептал колдун. – Ты где?

– Если ты думаешь, что он восстанет из пепла вроде легендарной птицы, то ты ошибаешься, – раздалось ехидное из пакета.

– Это ты сделал? – растерянно спросил колдун.

– Разве у меня был другой выход?

Пакет дрогнул, полез вверх, упал на пол. Освободившийся Чакча встряхнул листиками.

– Ненавижу пакеты. Обещай, что больше никогда не будешь сажать меня в пакет.

– Я не буду, – вздохнул колдун. – Но вот папа…

Чакча кашлянул.

– Твой папа, к счастью, больше никогда не сможет никого посадить в пакет. А также отравить, испепелить, утопить или уничтожить одним из тысячи способов, описанных в вашей замечательной дедушкиной книге.

Колдун перевел задумчивый взгляд на кучку пепла.

– Ты в этом уверен?

– На сто процентов. Я же велгрийское дерево. Я знаю о магии все.

Пепел решили оставить на месте.

– Будет как будто гробница, – одобрил Чакча, когда колдун вынес его на Сумрачную поляну. Мертвый пень велгрийского дерева смотрелся в предзакатных лучах мощно и устрашающе. Колдун впервые попытался представить себе, как выглядело это дерево в дни своего цветения, и с уважением посмотрел на небольшой росток в глиняном горшочке, который держал в руках.

– Что теперь будем делать?

Чакча сладко потянулся всеми листиками.

– Жить и Колдовать. Разве ты не этого всегда хотел? Со мной ты станешь величайшим колдуном нашего мира. Если, конечно, будешь соблюдать мои условия.

– Что еще условия? – насторожился колдун.

Чакча потер листик о листик.

– Понимаешь, у меня есть определенные жизненные принципы, и ты должен их уважать. После долгого и вдумчивого анализа я пришел к выводу, что в этом мире слишком много зла. Я вижу свой долг в том, чтобы воздерживаться от злых мыслей, намерений и действий и по возможности творить добро.

– Ты только что убил моего папу! – воскликнул колдун с негодованием.

– И сделал доброе дело, – радостно согласился Чакча. – Разве нет? Тебе хорошо, мне хорошо, людям хорошо.

– Папе плохо, – напомнил колдун.

– Ему сейчас лучше всех, – отрезал Чакча. – Ни забот, ни хлопот, а нам с тобой, между прочим, еще где-то надо заночевать. Может, пойдем уже, а?

Колдун покорно вздохнул, привычным жестом сунул Чакчу за пазуху и пошел по тропинке прочь от отчего дома. Начиналась новая жизнь, и жалел он лишь о том, что не сообразил поесть поплотнее.

4. «Лошадку застраховать не желаете?»

В конюшне было душно и грязно. Пахло прелой соломой, навозом, конским потом. Стойла были давно не чищены, овес в кормушках кое-где покрылся плесенью. О воде здесь и не слышали. Содержатели конюшен при Гентурийской Приграничной Ярмарке заботились исключительно о наживе и экономили на всем. Все равно дольше одной ночи постояльцы здесь не задерживались: прибывали с хозяевами отовсюду аккурат накануне ярмарки, проводили в конюшне ночь и на следующий день уходили с молотка в руки новых владельцев.

Ярмарка в конце года обычно не пользовалась популярностью ни у продавцов, ни у покупателей, и потому конюшня была заполнена едва ли на треть. Четверка обычных крестьянских кляч, кобыла с жеребенком явно сентихветского происхождения и, нежданный и удивительный гость в ярмарочной конюшне, роскошный жеребец белой масти.

Жеребец был исключительно хорош. Шелковая грива водопадом струилась по могучей шее. Упругие мышцы перекатывались под нежной шкурой. Он был не подкован, без седла и поводьев, что наводило на мысль о нелегальных способах его появления на ярмарке. Но Гентурия, особенно приграничная полоса, тем и славилась, что здесь лишних вопросов не задавали. Владельцем коня значился высокий мрачный оборванец в черной накидке, и никто у него не поинтересовался, где он его раздобыл.

Поначалу жеребец бушевал. Бил мощным копытом в деревянные переборки, сопел и фыркал. Но старался он напрасно. Несмотря на внешнюю неприглядность, конюшня была сделана на славу и могла выдержать не одно возмущенное копыто.

Вскоре жеребец притомился и замер в углу, опустив благородную голову. Усталость взяла вверх. Он задремал, и белоснежная челка спустилась на круглый блестящий глаз.

Конь видел сон.

Белокурая челка лихо закручивалась на гладком лбу. Приветливая улыбка украшала и без того красивое лицо. По городской улице, утопая в нечистотах, шагал молодой красавец. Верхушки его черных сапог блестели, как и черные глаза из-под пшеничной челки. Одет он был скромно, но опрятно и со вкусом, под мышкой сжимал небольшой холщовый мешок. Сердце радовалось при взгляде на его счастливую румяную физиономию.

На середине улицы красавец остановился. Повертел головой по сторонам, потоптался немного на месте и пошел прямиком к аккуратному домику с зелеными ставнями. К столбу у входной двери был привязан могучий сентихветский конь, и красавец, обходя его круп на почтительном расстоянии, окинул коня неожиданно цепким заинтересованным взглядом.

Открыли красавцу сразу. На пороге стояла дебелая девица, чье зеленое платье чуть ли не лопалось на мощной груди. При виде девицы красавец расцвел, откинул со лба пушистую челку и сладко спросил:

– Лошадку застраховать не желаете?

Из дома с зелеными ставнями он вышел не скоро, сжимая в руке туго скатанный пергамент. Отошел подальше, с довольным видом сунул пергамент в мешок и свернул на соседнюю улицу.

Эта была побогаче и погрязнее. Почти у каждого дома были врыты столбы для лошадей, а кое-где виднелись и крытые навесы, способные приютить упряжку-другую. Красавец заметно оживился, пригладил волосы, подтянул штаны и пошел прямиком к первому дому.

К концу улицы мешок красавца поправился на четыре свитка, а в его внешности произошли некоторые изменения: под глазом набухал синяк, рубашка на плече была разорвана, на штанах сзади виднелся отчетливый след от сапога. Но уныния в красавце заметно не было. Он еще раз оглядел улицу, усмехнулся и, поправив разодранную рубашку, двинулся дальше.

Вечер следующего дня застал красавца в городском трактире. Он скромно сидел в углу, попивая мутное пиво, и стрелял по сторонам глазами. Рубашка его была зашита, синяк под глазом побледнел. Мешок был надежно приторочен к поясу.

Недалеко от красавца выпивала шумная компания, и служанки едва успевали выставлять на стол новые ломти хлеба и копченой свинины.

– Слышали, на подворье Груздя все лошади подохли? – вдруг спросил один.

Красавец навострил уши.

– Говорят, моровая язва.

– Какая язва, капусты тухлой поели, вот и сдохли, – усмехнулся трактирщик.

– Неправда, – возразил рассказчик. – И у Жука кобыла сдохла. Он ей всегда отборный ячмень давал.

В компании зашумели, заволновались.

– Что делается… по миру пойдем… куда король смотрит… лечить скот надо… это Гентурия виновата… границу закрыть и дело с концом…

Под шумок красавец перебрался за общий стол, повозмущался вместе со всеми, посетовал на правительство и погоду, а затем бросил невзначай.

– Есть верное средство от любой напасти.

Все головы повернулись к нему.

– Стараюсь об этом не распространяться, желающих слишком много. Но вам скажу. – Он понизил голос. – Страховать лошадок надо.

Через полчаса мешок красавца разбух и потяжелел. Последний из компании тяжело сопел, выводя на пергаменте свою подпись, когда трактирщик собирал кружки со стола.

– Ерунда все это, – сказал хозяин веско. – Какая у нас эпидемия. Капуста тухлая.

– Значит, вы лошадок страховать не желаете? – расплылся красавец.

– Еще чего. – Трактирщик понес кружки к стойке. – И никому не посоветую.

Красавец проводил новых знакомых до навеса, подождал, пока они не разберут своих коней, и, когда последний всадник скрылся с глаз, сунул руку за пазуху и достал маленькую черную коробочку. Воровато оглядываясь по сторонам, не идет ли кто, отсыпал из коробочки в ладонь бесцветного порошка, кинул его в корыто с водой, у которого толклись хозяйские кони, и шустро зашагал прочь от трактира, бормоча под нос «капуста, я те покажу капусту».

Утром следующего дня красавец бодро шагал по Гентурийскому Тракту в сторону границы. До перевалочного пункта было еще два дня ходу, но красавец и не собирался покидать пределы щедро унавоженного Ахарта. В приграничной полосе было немало поселений, где у жителей водились и кони, и золотые, а ничего иного красавцу и не требовалось.

Лачугу на обочине дороги красавец сразу не заметил, а когда заметил, решил поначалу, что время терять не стоит. Деревянные стены, исхлестанные непогодой и изъеденные жучками, едва держались. Крыльцо осело и покосилось, на крыше почти не осталось соломы. Окошки были забиты досками, сквозь щели в одном пробивалось какое-то чахлое темно-зеленое растение. Если в таком доме кто-то и живет, лошадок у него явно не водится.

Но за лачугой красавца поджидал сюрприз. Под добротным навесом, который не посрамил бы и приличный дом, стоял могучий черный жеребец и жадно поедал овес из яслей. Корыто было красиво сработано, украшено резьбой. Необыкновенно крупный овес смачно хрустел на зубах коня. Но самым необыкновенным был сам жеребец, мощный, сильный, с блестящей гривой. Что это за порода, красавец не знал, хотя лошадей повидал всяких. Зато он отлично понимал, что у хозяина такого коня должны водиться деньжата.

Без колебаний красавец взбежал на крыльцо. Перемахнул через провалившуюся ступеньку, толкнул хлипкую дверь.

– Есть кто-нибудь? – осторожно спросил он. – У меня к вам дельце.

Было слышно, как за стеной лачуги заржал конь. В глубине лачуги завозились.

– Лошадку застраховать не желаете? – спросил красавец.

В лачуге зажегся свет, толстая свеча из первостатейного ахартского воска, на удивление хорошая, недешевая вещь. В закоптелых стенах бедняцкой лачуги, на кривом столе из грубых досок она смотрелась неуместно, как и жеребец под навесом.

– Что надо? – проскрипел голос, и навстречу красавцу шагнул хозяин лачуги.

Человек это был высоченный, неимоверно худой, но крепкий и широкий в кости. Черный поношенный балахон висел на нем как складки плоти на хвосте пентегских драконов, да и в нем самом, как показалось на миг оторопевшему красавцу, было что-то драконье: большой крючковатый нос, узкая щель рта, высокий лоб с выдающимися надбровными дугами, длинные черные волосы. Грудь его была вся засыпана овсом. Он бы напугал любого, но красавцу приходилось сталкиваться и не с такими типами, а воспоминание о роскошном коне приятно грело душу.