скачать книгу бесплатно
Лодка с почерневшими боками нашлась на берегу, лежала, зарывшись острым носом в черную гальку, под брюхом своим прятала весла. Лодку Август перевернул легко, одним движением, и мимоходом удивился этой своей удали. Как удивился и тому, что нет в нем больше страха перед озером, перед неизведанными его глубинами и тем, кто заточен на дне. Он греб размашистыми, широкими гребками и подставлял лицо свежему летнему ветру. Когда оно наступило – это лето? Евдокия ушла зимой, метель была, поземка, снег кругом, а теперь солнце, такое яркое, что больно глазам, жара и ветер в лицо. Полгода жизни куда-то пропало, а он и не заметил. Надо же…
К дому Виктора Август шел пешком. Думал, что не вспомнит, куда нужно идти, но ноги сами нашли дорогу. Его не ждали, но визиту его обрадовались. По крайней мере, девочка, неуловимо похожая и на Федора, и на Айви, и на албасты, точно обрадовалась. Она сидела на крыльце дома, пытаясь повязать платок на голову огромному догу, но, завидев Августа, встала, подошла, взяла за руку. Ее ладошка была маленькой и теплой, а Берг вдруг подумал, что, несмотря на лето и солнце, мерзнет.
– А я вас знаю. – Девочка старалась быть вежливой, но в серых глазах ее горел жаркий огонек обычного детского любопытства. – Вы друг дяди Вити. Вы живете на острове.
Дог, мотнув головой, стряхнул платок, тоже подошел к Августу. Смотрел внимательно, но нападать, кажется, не собирался.
– И я тебя тоже знаю. – Август не нашелся, что еще ответить. – Ты Анна.
Девочка кивнула и даже попыталась изобразить что-то вроде реверанса. Вышло не слишком грациозно, но у маленькой леди еще все впереди. Если у Августа получится выполнить просьбу албасты.
– Анюта! – на крыльцо вышла девушка. Невысокая, стройная, с лицом одновременно счастливым и смертельно уставшим. – Я же говорила тебе, что нельзя… – Она осеклась, замерла, глядя на Августа, а потом улыбнулась и сказала: – Мастер Берг, как хорошо, что вы пришли!
В ее голосе не слышалось фальши. Фальшь Август научился чувствовать очень хорошо. В этом доме ему и в самом деле были рады. Стало вдруг неловко. И за свое помятое, испитое лицо, и за грязную одежду, и за запах, который наверняка не удалось извести озерной водой.
– Анюта, веди мастера Берга в дом. – Анастасия и сама уже спускалась с крыльца, улыбалась, тянула к Августу руки, словно был он самым дорогим гостем.
Она бы тоже взяла его за руку, как маленькая Анюта, но Берг трусливо спрятал руку за спину и голову в плечи втянул.
– Я пришел, чтобы поговорить с Виктором. – Получилось резко, пожалуй, слишком резко. Эта девочка не виновата, что в горе своем он почти утратил человечность, что общаться с неживой албасты для него теперь проще, чем с живыми людьми. – У меня мало времени, – добавил виновато. – У нас у всех мало времени.
– Конечно, Август Адамович, только давайте пройдем в дом. – Анастасия не обиделась и не оскорбилась, лишь взгляд ее сделался чуть более внимательным. – Муж будет с минуты на минуту.
Значит, уже муж. Значит, была свадьба или, скорее, скромное венчание. Наверняка его приглашали, но он все пропустил, отгородился своим горем от чужого счастья. Тогда счастье казалось ему непозволительным и оскорбительным. Впрочем, и сейчас ничего не изменилось.
– Вы голодны, Август Адамович?
Он не знал, разучился чувствовать свое тело, перестал прислушиваться к его просьбам и мольбам уже давным-давно.
– Голоден. Наверное.
– Вот и хорошо, а у нас уже все к столу готово.
В доме пахло болезнью. Этот запах лекарств и человеческих страданий Август помнил очень хорошо. В его собственном доме пахло так же, когда Дуня болела.
– Моя бабушка. – Анастасия ответила на его невысказанный вопрос. – После того как Федор ушел, она слегла. Иногда мне кажется, что она держалась лишь ради того, чтобы дождаться встречи с ним, а теперь ее здесь ничего не держит.
– Мне очень жаль. – Банальность, но ничего другого на ум не приходило. Спрятавшись за собственной бедой, он разучился соболезновать чужой беде.
Виктор появился, когда Август вымыл руки и присел к застеленному льняной скатертью столу, вошел стремительным шагом и, не замечая незваного гостя, поцеловал сначала жену, потом Анюту.
– Вот я и дома, девочки! – сказал приглушенным голосом, наверное, боясь потревожить покой той, кто была уже не в силах выйти к столу, и лишь потом увидел Августа.
– Мастер Берг! – в его голосе слышалось удивление пополам с радостью. Ему и в самом деле были рады, надо же… – Вы пришли.
– Я пришел. – Август пожал протянутую руку и даже попытался улыбнуться. – Нам нужно поговорить.
– Поговорим. – Виктор кивнул. – Непременно поговорим, Август Адамович, но сначала давайте поедим. Наша Ксения замечательно готовит. Вы должны непременно попробовать ее пироги с зайчатиной.
В гостиную вошла крупная, широкая в кости женщина. Судя по округлому животу, она была беременна. На ее лице была улыбка, Августу показалось, что жалостливая. Эта женщина его жалела и жалость свою не считала нужным скрывать. Наверное, раньше Август оскорбился бы, но те времена прошли. Сейчас он лишь благодарно кивнул, когда Ксения поставила перед ним дымящуюся тарелку.
Ели молча, но молчание это не казалось тягостным. Так бывает в кругу сплоченной семьи, где каждый знает о другом все самое главное, где не нужны лишние слова. Оказалось, что Август все-таки голоден, причем настолько, что не отказался от добавки, а потом и от фирменных пирогов с зайчатиной. Зайчатину принес Кайсы, Август был в этом почти уверен. Как и в том, что резная свистулька, которой похвасталась перед ним Анюта, – это тоже его рук дело. Нож Кайсы умел не только убивать, но и создавать такие вот удивительной красоты вещи. У свистульки был громкий, но мелодичный голос. От звука его Анастасия вздрогнула, погладила девочку по голове, что-то шепнула на ухо, и та, прихватив со стола пирожок, снова убежала на двор.
– Это для Теодора, – сказал Виктор с какой-то несвойственной ему лаской. – Они друзья – не разлей вода.
– Это хорошо. – Август дожевывал свой пирожок и размышлял, как рассказать этим двоим о том, что их девочке грозит опасность. Поверят ли? Должны поверить. А он должен хотя бы попытаться.
И он рассказал о визите албасты и о состоявшемся разговоре.
Поверили. По крайней мере, Виктор поверил. И это хорошо, значит, половина дела сделана, албасты будет рада. Если она вообще умеет радоваться.
– Вам нужно уехать. – Он взял последний пирожок и с сожалением посмотрел на опустевшее блюдо. – Она так сказала.
– У нас не получится. – Анастасия заговорила первой, не дожидаясь, пока муж примет решение. Евдокия тоже так делала, решала за него, за них обоих. Сердце засбоило, и захотелось напиться. Интересно, если попросить, нальют? Не нальют, их жалость иного рода, они не станут помогать ему в саморазрушении. – Анечке нельзя уезжать далеко от озера. К тому же моя бабушка тяжело больна. Она при смерти. – Анастасия не всхлипывала, не заламывала руки, но говорила так, что сразу становилось ясно, как сильно она любит свою бабушку. – Доктор сказал, она не перенесет дорогу. Понимаете?
Он понимал. Ну что же, свое дело он сделал, обещание сдержал. Можно уходить. Вот только уходить никуда не хочется. Этот дом околдовал его, взял в плен, заманив покоем и пирожками с зайчатиной. Или не дом, а люди, в нем обитающие? Живые, настоящие, не разучившиеся улыбаться, несмотря ни на что?
– Я думаю… – Август прикрыл ладонью пятно на рубахе, одно из бесчисленных пятен, – что можно отвезти девочку в Пермь. Она сказала, что озеро ее отпустит, что серебро в ее крови спит и, возможно, вообще никогда не отзовется. И я склонен ей верить. Она пытается помочь.
Он тоже пытался помочь, пусть неуклюже, как получалось.
– Я могу поехать с Анечкой. – Ксения вопросительно посмотрела на Виктора. – Я присмотрю за ней, пока тут… – она вздохнула, – все не решится. А вы с Трофимом можете нас навещать, – добавила она и погладила себя по животу.
Обратно на остров его в тот день так и не отпустили. Нашлась тысяча причин, чтобы Август остался в этом гостеприимном доме. И он остался, позволил себе маленькую человеческую слабость.
Они сидели под старой яблоней, распаренные, разомлевшие после истопленный Трофимом бани, когда Виктор заговорил о том, о чем не хотел говорить при Анастасии.
– В городе ходят слухи, что Злотников возвращается и собирается обосноваться на Стражевом Камне.
– Хорошо. – Август отодвинул кружку с холодным квасом, улыбнулся и, не глядя на Виктора, сказал: – А я уж думал, что не дождусь.
– Не отступитесь?
– А ты отступился бы? – Все-таки на Виктора он посмотрел. Мальчишка, ошалевший от любви и потому глупый и беспомощный в своем счастье. Берг и сам был таким всего каких-то полгода назад – глупым и счастливым. И теперь он знает, как легко можно все потерять. А Виктору есть что терять, у него жена, ее бабушка, Анечка, Трофим с Ксенией и мальчонка, имя которого Август все никак не мог запомнить. Собака вот…
Дог, лежащий у ног Виктора, словно почуял мысли Августа, вскинулся, посмотрел внимательным взглядом.
– Отступился бы? – повторил Август свой вопрос.
– Не знаю. Я, честно сказать, даже думать о таком боюсь.
Боится. Он тоже боялся, слишком уж нереальным, слишком хрупким было его нечаянное счастье. Не уберег, разбилось счастье, разлетелось на осколки, и в душе теперь вместо любви лишь черная ненависть и неживая албасты сердечной подружкой.
– И не думай, не надо тебе об том думать. Ты вон за девочкой присматривай. Необычная эта девочка, сам понимаешь. Хорошо, что защитников у нее теперь много. Ты, Трофим твой. Да и Кайсы, как я посмотрю, за внучку любому горло перегрызет. Преставится графиня, и вы уезжайте. Незачем вам себя в этой глуши хоронить. Нет для тебя больше в Чернокаменске занятий. Маяк давно готов, службу свою он сослужил… – Август замолчал, из хлебного мякиша принялся лепить маячную башню. Получалось красиво.
Виктор тоже молчал, гладил по голове пса, и тот блаженно щурился от хозяйской ласки.
– Ты не знаешь, какой человек Злотников. – Август поставил хлебную башню на стол рядом с наполненным квасом кувшином. – Сиротка по сравнению с ним младенец. Ни тебя, ни Настю твою он из Чернокаменска не отпустит. Он чужое счастье чует лучше, чем иные волки кровь. А если про девочку узнает…
– За Анечкой я присмотрю. Я за вас переживаю, мастер Берг. Вы себя убиваете…
– Не бойся, Витя, до смерти мне еще далеко. Или ты про пьянство мое? – Замок из хлебного мякиша получился таким же красивым, как и башня.
– И про пьянство тоже. Нельзя так, Август Адамович. Евдокия Тихоновна бы не одобрила.
– Евдокия многое бы не одобрила из моей нынешней жизни.
– Так живите по-другому.
Легко давать советы, когда у самого все хорошо, да только не стоят такие советы ничегошеньки. И Виктор понял, опустил виновато голову, словно извиняясь за собственное счастье.
– Себя не вини. – Август поставил замок рядом с башней. – Я взрослый давно. Видишь, даже лысина имеется. – Он погладил себя по изрядно поредевшей макушке. – Знаю, что делаю. А что пью… так мне сейчас, Витя, что водка, что водица ключевая – все едино. Не хмелею я. Веришь? – Он поднял глаза на Виктора.
– Верю. – Тот кивнул и тут же спросил: – Это из-за серебра? Я себя теперь как-то иначе чувствую. Сильнее, здоровее. Перелом у меня какой был, а сейчас даже не хромаю. Из-за серебра?
– Из-за него. – Август покрутил кольцо – тусклое, серое, на безымянном пальце. Точно обручальное. С кем оно его связало? С не-живой албасты?
– Это ведь Тайбека кольцо.
– Его.
– Она поэтому к вам пришла? Из-за кольца? – Говорить об албасты Виктору было тяжело. Вон даже кулаки сжал. Видать, свежа в памяти та встреча с Айви, с темной ее половиной.
– Отчасти поэтому. – Про серебряную чешую, спрятанную в надежном тайнике под восточной башней, Август рассказывать не стал. Теперь это его тайна и его крест. Незачем мальчишку тревожить. – Прощальный подарок от Тайбека.
– Август Адамович, вы сказали, она для Анечки опасна, а для вас?
Вот и задал вопрос, который его мучил. Беспокоится? Неужто в этом мире кому-то еще есть дело до Августа Берга? По всему выходило, что есть. Только отчего-то легче не становилось.
– Она сильная. – Август посмотрел на свою ладонь. Как и обещала албасты, рана, оставленная ее когтем, загноилась. – Она может сдержать свои… порывы. Обещала не убивать. – Он усмехнулся. – Я для нее теперь вместо Тайбека. Сердечный друг…
Август сгреб со стола и башню, и замок, бросил псу. Тот поймал угощение на лету, щелкнул мощными челюстями и снова улегся у ног Виктора. Августу вдруг подумалось, что неплохо бы и ему завести какую-нибудь зверюгу. Просто чтобы было с кем разговаривать долгими ночами.
Стоило подумать, и зверюга нашлась. Ее принесла в подоле платьица Анечка.
– Дядя Август, возьмите котеночка, – предложила строго, по-взрослому. – Последний остался, самый красивый и самый умный.
Красивым котенок не был: большеголовый, лопоухий, какого-то невразумительного, по-куриному пестрого окраса, с гноящимися глазами.
– Кошка ушла и не вернулась, – объяснил Виктор, забирая у Анечки котенка. – Настя с Ксюшей малышей выходили и раздали, а эта красотка никому не приглянулась.
Красотка сидела смирно, не вздрогнула, даже когда пес ткнулся носом ей в бок. Смелая.
– А возьму я вашего зверя! – сказал Август, сам дивясь такой безрассудности. Куда ему котенок, считай, дите малое, когда он и с собственной-то судьбой управиться не может! Его ж кормить нужно, лечить… Есть еще возможность отказаться от собственных слов.
Нет, нету уже такой возможности. Анечка обрадовалась, засияла вся и котенка у Виктора забрала, но лишь затем, чтобы передать его Августу.
– Это девочка, – добавила доверительным шепотом. – Она будет вас любить сильно-сильно.
Кошечка выпустила коготки и спинку выгнула под Августовой ладонью, а из тощей ее утробы послышалось неожиданно громкое урчание.
– Вы ей понравились, – заключила Анечка. – Видите?
Скорее, чувствует. Мелкие бусины позвонков, тонкие ребра, обтянутые такой же тонкой шкурой, размеренный рокот и частое биение маленького сердца. Слишком хрупкое, бесполезное существо, за которым теперь придется приглядывать. Но досады нет. И злости тоже. Лишь легкое недоумение оттого, что он согласился.
– Нянька из меня плохая. – Август почесал кошку за ухом. – Сбежишь – искать не стану.
– Она не сбежит, – пообещала Анечка, и отчего-то сразу стало ясно – не сбежит, поселится на маяке, обживется, почувствует себя хозяйкой всему. И Августу в том числе. Станет ловить мышей, но не с голодухи, а чтобы он знал, что она умеет присматривать за хозяйством, что и сама она хозяйка хоть куда, даром что такая неказистая.
Спать в дом Август не пошел, хоть Анастасия и настаивала, улегся в сарае, на свежескошенном, сладко пахнущем сене. И кошка легла рядом, потопталась на льняной простыне, а потом перебралась на живот к обретенному хозяину, выпустила коготки, но не сильно, а так, чтобы не вздумал сбросить, замурлыкала. Под это мерное мурлыканье Август заснул и спал так крепко, как не спал уже много дней.
* * *
Когда на следующий день Берг вернулся на маяк, оказалось, его остров, доселе тихий, практически необитаемый, заполнили люди. Шумные, гомонливые, они нарушили установившийся порядок вещей, потревожили покой и острова, и Августа. Значит, не врали слухи – Злотников возвращается, и к его появлению готовятся, убирают в замке и округе, наводят лоск.
Люди все еще боялись острова, считали его дурным местом, на Августа смотрели как на блаженного, кто с жалостью, кто с отвращением, не могли понять, как можно жить здесь, как можно так жить. Но озеро спало. Или спала та темная сила, что притаилась на его дне? Как бы то ни было, но смерти прекратились. Почти. Полная луна еще требовала свою жертву, но жертва та была малая: утонувший городской пьянчужка, повесившийся на старой вербе калека, утопившаяся от безответной любви девица. Зло если и не ушло окончательно, то хотя бы отступило от берегов Стражевого Камня, и люди это почувствовали. Люди – это ведь те же звери, только на двух ногах, и первобытные инстинкты в них все еще сильны, даром что на дворе уже конец девятнадцатого века.
Кошка затаилась за пазухой у Августа, впилась острыми коготками в живот, не пыталась ни выглянуть наружу, ни сбежать. Если бы попыталась, Август ее не держал бы, но кошка ему досталась умная и острожная, даром что такая никчемная на вид. На берегу острова дремали лодки. Он насчитал пять штук. Горло сдавила злость на чужаков, посмевших нарушить его покой, но Август себя одернул. Пускай! Люди – не помеха, а всего лишь вестники грядущих перемен, с их суетливым присутствием можно смириться. Ведь жил же он раньше среди людей.
Не опасаясь промочить ноги, Берг спрыгнул в воду, вытащил лодку на берег, прихватил приготовленную Анастасией корзинку с гостинцами и зашагал к маяку. В башне царили полумрак и прохлада. Даже в самый солнечный день на нижних этажах было сумрачно, а что делается наверху, на смотровой площадке, Август не знал. Он не поднимался туда с той самой переломной ночи. И в подземелье тоже больше не спускался. Завис между небом и землей, невидимыми цепями приковал себя к перестроенной под кабинет комнатушке, в которой было все самое необходимое для отшельнической жизни: очаг, рабочий стол, шкаф с книгами и чертежами, грубо сколоченный лежак с набитым сеном тюфяком и покрывалом из звериных шкур. Покрывало принес Кайсы. Наверное. Август не помнил точно, но кто еще, кроме Кайсы?
Кошку из-за пазухи он доставал бережно, ощущая, как дрожит под пальцами тощее тельце. Уйдет, подумалось вдруг с тоской. Звери чувствуют зло острее людей. Пускай зло уснуло, но тень его все еще лежит серым пологом и на острове, и на маяке, и на замке, и, надо думать, на самом Августе тоже.
Не ушла – забилась в складки мехового полога, так, что только глаза видны, смотрит внимательно, настороженно, но бежать не пытается, хотя дверь открыта, Август специально не стал ее закрывать, оставляя путь к отступлению и себе, и зверюге.
– Голодная, небось? – спросил он и удивился, как глухо, незнакомо в стенах башни звучит его голос.
Кошка не ответила, лишь раздраженно дернула лопоухими ушами, но Августу и не требовался ответ, он и без того знал, что доставшаяся ему зверюга вечно голодна. В корзине с гостинцами нашлась большая бутыль с молоком. Август плеснул его в найденную в завалах грязной посуды плошку и поставил перед лежаком. Себе налил тоже, прямо в граненый стакан, который до сих пор пах самогоном. А и пусть! Выходить из маяка за водой не хотелось. Все в той же корзине обнаружились фирменные пироги Ксении. Наверное, свежих напекла, специально для Августа. Он впился зубами в пирог, сделал большой глоток молока и зажмурился. Вкусно! Почти как раньше, когда он еще был не сумасшедшим отшельником, а нормальным человеком, когда еще помнил, какая жизнь на вкус, и умел этой жизнью наслаждаться.
– Есть иди, – сказал, не открывая глаз, и услышал не то шелест, не то шорох.
Кошку не пришлось звать дважды, она спрыгнула с лежака, осторожно, словно опасаясь подвоха, подошла к плошке, понюхала молоко, фыркнула. Может, в плошке тоже когда-то раньше был самогон? Август не помнил.
– Ничего, – сказал раздраженно, – и так сойдет. Чай, мы с тобой не баре.
Кошка согласилась, что они не баре, и принялась лакать молоко, сначала осторожно, а потом уже и с жадностью.
– Это теперь твой дом. Не хоромы, конечно, но уж как есть. Мыши тут водятся. И птицы разные гнездятся. Так что, если не будешь лениться, с голоду не помрешь. – Август жевал пирог с зайчатиной и говорил с набитым ртом. – А на меня не надейся. На меня нынче надежды никакой. Поняла?
Кошка ничего не ответила, лишь дернула тонким, облезлым хвостом. Наверное, смирилась с неизбежным. Хорошо ей, вот сам он смириться никак не может. Не оттого ли и не остался в башне, как планировал, а, сунув гостинцы в шкаф с книгами, подальше от мышей и зверюги, вышел на полуденный солнцепек.
Солнце палило нещадно, так, что чистая, выстиранная и выглаженная рубаха почти сразу же пропиталась потом и прилипла к спине. Но жара не доставляла таких мучений, как раньше, лишь легкое неудобство. А в былые времена, помнится, Август жару ненавидел, сердце забивалось, как от быстрого бега, и виски начинало ломить невыносимо. В такие дни он предпочитал отсиживаться в прохладе дома, во двор без лишней надобности не выходил. Еще и хандрил к тому же, словно не было в его жизни большего горя, чем какая-то там жара. Не знал он, глупец, тогда еще, какое горе на самом деле.
А окрестности замка изменились. На этот берег острова Август давно не заглядывал, не интересовался дальнейшей судьбой своего детища, думал, что и остальные не интересуются. Оказалось, ошибался. Определенно, теперь дом был готов не просто для жизни, а для очень комфортной жизни. У него имелось два лица, два фасада. Суровое, с грубыми, четкими линями, присущими замковой архитектуре, смотрело на озеро сквозь узкие прорези окон, нависало громадой восточной башни над самой водой. И притворяющиеся спящими горгульи пристально всматривались в свое отражение. Любовались? Ужасались? К воде же вела мощенная камнем дорожка, достаточно широкая, чтобы по ней можно было прогуливаться парой. Дорожка вилась между вековыми соснами и упиралась в дощатую пристань. В тени дома прятался колодец, который не решились засыпать, но облагородили новой каменной кладкой и укрыли от посторонних глаз деревянным навесом. Хорошо, что колодец цел, уж больно вкусная в нем вода.
Парадное лицо дома было иным, аристократичным и обманчиво приветливым. Гостям ли, хозяевам ли виделось широкое крыльцо с девятью низкими ступенями, портик с похожими на черные витые свечи колоннами и гостеприимно распахнутая дверь. Неведомый садовник разбил перед крыльцом клумбы, а совершенно бесполезную, ведущую в никуда подъездную аллею обсадил кленами и украсил изящными коваными беседками.
Дом получился прекрасным и уродливым одновременно. Августу удалось создать архитектурную химеру – наполовину замок, наполовину дворец. И химера эта была плотью от плоти острова. Стражевой Камень признал ее и принял в свое лоно. А вот Август принять не мог. Восхищался, удивлялся, испытывал горечь пополам с отвращением, но гордиться так, как гордился своими башнями, не получалось. Было в замке что-то темное, темнее его графитово-черных стен и похожих на оплывшие свечи колонн. И даже яркий солнечный свет не мог рассеять эту черноту. Каменная химера еще спала, но сон ее уже сделался зыбким. Августу не хотелось думать, что станется с теми, кто окажется в ловушке ее стен, когда химера окончательно проснется.
