Элохим

Вслед за принцем Антипатром они прошли мимо стражников у входа в Августов дом и поднялись по широкой мраморной лестнице, устланной красной ковровой дорожкой, на второй этаж и оказались перед высокими двустворчатыми дверями Тронного зала.

У дверей, скрестив копья, неподвижно стояли двое галлов в черном и с красной повязкой на лбу. Увидев принца Антипатра и гостей, глава царской охраны открыл двери и пропустил их в Тронный зал.

Зал был ярко освещен огромной хрустальной люстрой, свисающей с высокого потолка, многочисленными канделябрами и массивными стоячими подсвечниками, установленными вдоль стен. Кругом все блестело и сверкало. На черном мраморном полу отсвечивались узоры позолоченных лепных орнаментов, которыми были покрыты белые стены и потолок Тронного зала. В середине зала на роскошном красном ковре стоял дубовый стол, а на нем был установлен макет будущего Храма.

Царь Ирод сидел на высоком троне из слоновой кости, покоящемся на спине бронзового вола. К трону вели шесть широких ступенек. На каждой ступеньке по бокам стояли бронзовые львы – по два с одной и с другой стороны. Словно львы охраняли последний доступ к царю. Трон, как и царская корона, были сделаны по точным образцам трона и короны Соломона, которому Ирод всячески стремился подражать. Он восхищался Соломоном и ненавидел его отца, царя Давида.

При появлении гостей Симон Зодчий прервал свой рассказ и убрал указку с макета Храма. Сарамалла, Ферорас и Птоломей отошли от стола. Царь Ирод поднялся, поприветствовал гостей и пригласил их подойти ближе к макету.

– Продолжай, Симон.

– Ваше Величество, Храм Иезеки-Эла и Зеруббаб-Эла, построенный пятьсот лет тому назад, во всех отношениях уступал Храму Соломона. И размахом, и красотой, и великолепием.

– Но не по их вине, – прервал зодчего Первосвященник, – Строить с размахом им не позволили персидские цари Кир и Дарий.

– Да, конечно, – согласился Симон Зодчий.

– Кстати, – вставил царь, – наш Симон потомок Зеруббаб-Эла. Так что мы сохраним преемственность даже в этом. Продолжай, Симон!

– Святилище на шестьдесят кубитов ниже Соломонова Святилища. И по площади Храм намного меньше. Мы стремились сохранить самое ценное от второго Храма, но при этом достичь размеров и великолепия первого Храма. Высота Святилища удвоится. Расширится вся территория Храма за счет насыпи на южном склоне горы Мориа. Храм будет окружен новыми высокими стенами. От Шушанских ворот к Масличной горе будет переброшен мост над потоками Кедрона.

– А это что такое? – спросил рабби Иссаххар, указывая пальцем на крытую колоннаду вдоль южных стен Храма.

– Это единственное новое строение на территории Храма, рабби, – разъяснил зодчий, – предназначено для почетных иноземных посетителей, гостей Его Величества.

– Рим в Иерусалимском Храме, – прокомментировал рабби Иссаххар.

– Рабби, – вмешался царь, – нам надо считаться с тем, что наше царство входит в Римскую империю. К нам часто приезжают особо важные люди из Рима и со всей империи. И прежде всего они хотят посетить Храм. Нельзя допускать, чтобы они смешивались с простым людом, как это происходит по сей день. Где наше хваленое восточное гостеприимство, рабби?! А?! Где, спрашиваю? Вот видите, не знаете как ответить. Это во-первых. А во-вторых, я не хочу, как говорит «моя пишущая левая рука», остаться в стороне от истории. Я хочу попасть в нее. Как Соломон. Я следовал во всем его образцу. И обновленный Храм станет точным подобием его Храма. Но я хочу добавить что-то новое от себя. Я трачу столько сил, средств на такую огромную работу, и что, по-вашему, не могу позволить себе новшество!?

– Ну конечно можешь, Моро, – ответил за всех Ферорас.

– Кстати, рабби, я рассчитываю не только на поддержку Храма, но и всех состоятельных жителей Иерусалима и прежде всего, разумеется, Элохима и Сарамаллы. В поддержке Сарамаллы я не сомневаюсь.

– Ваше Величество, полагайтесь на меня полностью, – сказал Сарамалла.

– Ценю, друг мой, ценю. А вот как Элохим? Поддержит ли он мое начинание? А!? Рабби!?

– Трудно ответить за Элохима. Лучше спросить его самого.

– Ну а где он? Исчез бесследно. На строительстве будут заняты десятки тысяч людей. Всю эту ораву надо кормить и поить. Притом вдоволь, чтобы могли таскать камни. Люди Элохима могли бы обеспечить их мясом, сыром, маслом. Не так ли, рабби? Он же у вас главный поставщик жертвенных животных для Храма.

– Не знаю. Скорее всего Элохим не останется в стороне. Но лучше подождать его самого. Когда работы начнутся?

– Думаю, где-то после пасхи. Сарамалла, успеем заготовить все строительные материалы к тому времени?

– Постараемся, Ваше Величество. Уже подготовлено очень много из того, что нужно. Но для верности лучше говорить о конце весны и начале лета.

– Ну и отлично, – сказал царь и саркастически прибавил: – Надеюсь, рабби, Элохим до лета появится.

– А как со средствами? Хватит ли? – спросил Первосвященник.

– Ну что скажешь, Птоломей? – обратился царь к своему главному казначею.

– Ваше Величество, справимся, если чуточку поднять налоги на имущество. Напомню, что три года назад, после засухи, мы сократили все налоги на треть. Теперь, когда народ процветает, не помешало бы их повысить на столько же. А еще ввести новые налоги, например, на продажу мяса, масла, шерсти.

– Люди станут роптать, – сказал Эл-Иазар бен Боэтий.

– Не станут. Я объясню народу. Выступлю перед ним в последний день Хануки. И вы обещали мне свою поддержку.

– Договоренность остается в силе, – подтвердил Первосвященник.

– Симон, ты меня знаешь. Если понадобится, я извлеку все золото Дворца, но дело доведу до конца. Продам желтый бриллиант парфянскому царю.

– Надеюсь, дело не дойдет до этого, – сказал Первосвященник.

– Ну что тогда, дорогие гости! Пора нам пировать. Как там, Пато, столы уже накрыты?

– Все готово, абба. Люди давно ждут нас.

– Ну, в таком случае нечего медлить, – сказал царь. – Пройдемте к столу!

Он встал с трона, спустился по ступенькам и, пройдя мимо, снял корону и небрежно повесил ее на макет Храма, а затем направился к дверям. Принц Антипатр ринулся за ним. Царь, заметив его, тихо прошипел:

– Эти иудеи такие неблагодарные твари! У тебя все готово?

– Да, абба. Виночерпий уже предупрежден.

Все последовали за ним.

Уже во дворе, между Августовым и Агриппиевым домом, Йешуа бен Сий сказал рабби Иссаххару:

– Рабби, кажется, вы все еще не в духе.

– Нет, нисколько. Дело доброе. Но не могу утверждать то же о намерениях царя.

27

«Силы у тебя человеческие». Предупреждение Габри-Эла все время звучало в ушах Элохима. «Твой настоящий враг там, в Иерусалиме – царь Ирод». Элохим взглянул на город. Было темно. Он мог различить лишь огни царского Дворца.

– Ничего не видно? Позвольте помочь.

Элохим услышал знакомый голос юноши. Тот вышел из пещеры и сел рядом с Элохимом на камень. Элохим посмотрел на его родинку. Она была у него на левой щеке, и Элохим понял, что это Азаз-Эл.

– Силы ведь у тебя человеческие, – повторил Азаз-Эл его мысль. – Вот в эту самую минуту царь Ирод и его гости переходят из одного дома в другой. Пировать! Твой враг тоже попал в безысходное положение. В тупик, в некотором роде. Но ищет выхода по-своему. Строит, пирует. И не подозревает, что мы тут сидим и говорим о нем.

– Благодарен за помощь.

– Благодарен!? Мне, Азаз-Элу!? Вот за что уважаю тебя, Элохим. Избранник Бога, а благодарен Азаз-Элу! И не побоялся Его гнева?

– Я никого не боюсь, хоть и силы у меня человеческие.

– Молодец! Потому он тебя и избрал.

– Послушай, оставь этот покровительственный тон и перестань выставлять мне оценки как школьнику.

– Ладно. Давай поговорим, как равный с равным. Как мужчина с мужчиной.

– И о чем же ты хочешь поговорить?

– О том, что настоящего мужчину интересует больше всего. Разумеется, после женщин.

– О Боге?

– Угадал. Но хочу предупредить. Без всяких задних мыслей. Типа сбить тебя с верного пути. Ты уже успешно прошел Его испытание. А Он, как говорил твой отец, испытывает лишь однажды в жизни. Ему некогда тратить свое драгоценное время дважды на одну и ту же персону. И у меня нет власти подвергать одного и того же человека дважды искушению. По-крупному, конечно. Не по мелочам.

– Не по мелочам, говоришь?

– Не беспокойся, вопрос о Боге не мелочь. Вот скажи мне. Одни верят в Бога. Их большинство. Другие нет. Их мизер. А третьи не знают, верить или не верить. И их немало. А как ты?

– Я не могу не верить.

– Никто в мире еще не отвечал так. Теперь я благодарен тебе. Твой ответ показывает, насколько серьезно ты относишься к Нему. И не только к Нему, но и ко мне. «Не могу не верить». То есть может быть, хотел бы, но не можешь. Как бы вера в крови. С рождения. Правильно я тебя понял?

– Отчасти.

– Наиболее мыслящие люди, не иудеи конечно, а в основном немцы и французы…

– Кто, кто?

– Ну, галлы и германцы, как те, что служат у Ирода. Так вот, они то доказывали, то опровергали существование Бога. Наконец, один толковый англичанин пришел и сказал, что бросьте заниматься х*йней, человеческий разум не в силах ни доказать, ни опровергнуть существование Бога. Потом один чокнутый немец воскликнул: “Gott ist Tot!”. Мол, важно не то, что Он есть или Его нет, а важно то, что Он мертв. Другой чудак, не немец, не англичанин и не иудей, а черт его знает кто, смесь всего непонятного, пошел еще дальше и сказал: «Нет Бога или есть, не могу сказать. Но Он умер для меня». Ну ты понимаешь, насколько важно каждое слово, каждая буква, так сказать, каждая запятая в такого рода высказываниях. Как в том приговоре: «казнить, нельзя помиловать». Переставь запятую, и ты получишь прямо противоположный приговор. Понимаешь?

– Понимаю. От того, как решается вопрос о Боге, зависит судьба человечества.

– Правильно мыслишь, Элохим. От иудейского «В начале сотворил Бог небо и землю» до немецкого «Бог мертв» пройдет одна великая цивилизация. С немецкого «Бог мертв» может начаться, а может и нет, совершенно иная цивилизация. Но это дело будущего. Вернемся к тебе. В твоем ответе прозвучала также какая-то грусть. Не ошибся?

– Нет, не ошибся. Вера, быть может, самая тонкая материя в мире. В своей вере трудно избежать шкурнических интересов и быть искренним с самим собой до конца. И вот искренность требует от меня признать, что в вере есть что-то глубоко унизительное. Верить во что-то сильнее тебя и возлагать надежду на его милость – довольно унизительно. Но нет выхода. Как верить во что-то сильнее тебя, осознавать ограниченность собственных сил, но при этом полагаться только на самого себя и ничего не просить? Если Бог нас создал слабыми для того, чтобы мы постоянно унижались перед Ним, прося Его милости, то я не могу принять такого Бога. Я принимаю Его в том случае, если Он нас создал слабыми для того, чтобы мы нашли в себе силы возвыситься над своей слабостью и достойно прожили свою жизнь.

– Хочешь знать правду?

– Твою правду? Нет.

– Нет, не мою правду. А правдивую правду.

– Ну хорошо. Пусть твоя правда называется «правдивой правдой».

– Не поверишь, Элохим, но это так. Он сам не ведал, что творил. Даже в вашей книге есть намек. Он творил и лишь в конце каждого дня замечал, что «это хорошо». У Него тогда открылся какой-то творческий зуд. Не мог остановиться. Творил и творил. Ну рассуди сам, мыслимо ли создать без огрехов такую махину, как мироздание, за шесть дней. Без плана действий, без, так сказать, ТЭО.

– Без чего?

– Без ТЭО. Технико-экономического обоснования. Впрочем, Он сам это понял, правда поздно, только на седьмой день, когда обозрел все созданное разом, одним взглядом. И удивился. Вроде бы, порознь все получалось хорошо, а вместе, вышло почему-то х*ево. Стал ломать голову, как исправить ситуацию. Особенно Он остался недоволен тем, какими вышли люди. Опять не поверишь. Он чувствовал себя виноватым перед людьми, как мог бы чувствовать себя виноватым красавец-отец перед сыном-уродом.

– Разве Бог может чувствовать себя виноватым?

– Может, если сильно захочет. Так вот собрал Он архангелов. Мол, что делать? Миха-Эл, его любимец, посоветовал послать пророков к людям с предупреждением: мол, исправьтесь сами, а то с вами будет не то! Люди проигнорировали их. Тогда Сама-Эл, архангел смерти, подсказал Ему уничтожить всех. И Он взял и устроил потоп. Утопил почти всех, даже младенцев не пожалел. Рафа-Эл, архангел милосердия, упал к Его ногам: мол, оставь хоть кого-нибудь! Миха-Эл и Габри-Эл поддержали Рафа-Эла. И я был не против. Зачем уничтожать всех!? Скука какая! И Он оставил в живых Ноя, его сыновей и их жен. Но потоп был устроен зря. Зря погибли младенцы. Люди, какими идиотами и мразями были, такими же и остались. Опять Он действовал импульсивно, без плана и без ТЭО. И вот только тогда, наконец-то, до Него дошло, что нужен план. Не семидневный или пятилетний. А план, по крайней мере, на пару тысяч лет. И чтобы он был добротным, а не филькиной грамотой. Вот Он и выработал такой план и назвал его Великим Тайным Предсказанием. Поручил Мелхиседеку, своему Высшему Священнику и Царю Шалема, донести его до Авраама, которого и назначил первым ответственным лицом за его выполнение. План ведь не выполнишь без ответлица. Не так ли?

– Тебе виднее.

– С тех пор прошло почти две тысячи лет. За это время от Авраама до Давида четырнадцать родов, от Давида до переселения в Вавилон еще четырнадцать родов, а от переселения в Вавилон до тебя, Элохим, тринадцать родов ответлиц трудились над выполнением предначертанного плана, хотя свою ответственность до конца осознавали двое – Авраам и Давид. А многие выполняли план, сами толком не ведая того. Ты есть самое последнее и самое ответственное звено в этой цепи ответлиц. Вся Его надежда теперь возлагается на тебя. Не дай Бог, если сорвешь план, весь многолетний труд твоих предшественников пойдет насмарку. Уж тогда не знаю, что Он сделает! Скорее всего, на этот раз возьмет, да и расколет землю пополам и уничтожит всех на х*й раз и навсегда. Ему просто осточертело возиться дальше.

Издевательские нотки в голосе Азаз-Эла не могли не опошлить Великое Тайное Предсказание, не задеть Элохима. Но он решил сохранить спокойствие и лишь промолвил:

– Как легко опошлить самое сокровенное.

– Не удивляйся, Элохим. Это еще один изъян в первоначальном сотворении. Но теперь, кажись, все идет по предначертанному плану. Вижу, как гости у Ирода рассаживаются за пиршественный стол. Надо пойти послушать, о чем они там п**дят.

Азаз-Эл встал. Элохим тоже. Азаз-Эл протянул ему руку.

– Элохим, ты второй лучший идиот, которого я встречал когда-либо.

– А кто был первый?

– Нимрод.

– Нимрод!? Кто он?

– Сын Хуша, внук Хама и правнук Ноя. Он был сильный зверолов. И стал самым сильным человеком на Земле, которому удалось завоевать все царства, весь мир. Он был первым и пока единственным на Земле Всемирным Царем.

– Никогда не слышал о нем.

– Но это еще не все. Он первым из людей осмелился восстать против Бога.

– Против Бога!? – удивился Элохим. – Зачем?

– Чтобы отомстить Ему за потоп. Он поклялся в этом и стал строить высоченную башню, чтобы добраться до Него, и чтобы больше ни один потоп не мог затопить людей.

– Неслыханная дерзость! Предел человеческой дерзости!

– Но Бог не позволил ему. Смешал всем языки. И люди перестали понимать друг друга, бросили строительство башни и разошлись по Земле. Нимрод остался один. Один на один с Богом. И на самой крайней грани отчаяния!

– Могу себе представить его отчаяние, но дерзость нет! Мыслима ли более дерзкая дерзость!?

– Сомневаюсь. Лично я восхищаюсь Нимродом и полагаю, что люди могли бы гордиться им, хотя нынче он почти забыт. Вот тебе еще одна мировая несправедливость. Люди возносят до небес имена Александра Македонского, Гая Юлия Цезаря. Но при всем их величии они Нимроду и в подметки не годятся. Я тебе открою самую великую тайну. Хочешь?

– Как Великое Тайное Предсказание!?

– Вроде того. Но похлеще. Мир движется к новому Нимроду, к Единому Всемирному Царю. Тому подтверждение – попытки Александра, Цезаря и тех, кто придут следом.

Элохим задумался: «Наверно, он прав, иного не дано».

– А ты, Элохим, совершенно другой. Ты не святой. Ты лучше святого, но не лучше Нимрода. В каждом святом есть что-то противное. В тебе нет. С тобой было неплохо. Прощай! На этот раз, быть может, навсегда!

28

Йешуа бен Сий удивился, увидев Г.П., своего Учителя, среди сидящих за праздничным столом. Все встали, за исключением Г.П.

– А, Йешуа, иди садись рядом со мной.

Йешуа бен Сий посмотрел на рабби Иссаххара.

– Иди к своему Учителю, – сказал тот тихо. – Все равно Ирод потащит меня за собой в другой конец стола.

За длинным столом, установленным посередине просторного зала буквой «П», сидело много людей. Царь Ирод взял рабби Иссаххара под руку и, лукаво подмигнув, сказал:

– Рабби, позвольте угостить вас чем Бог послал. Не гнушайтесь.

Затем царь повел его во главу стола. Первосвященник и Принц Антипатр последовали за ними.

Старый Дворцовый Шут, всеобщий любимец, сидел на месте царя.

– Эй, ты, старый дурак, вставай с моего места.

– Не неси туфту. Я сижу не на твоем месте, – ответил Дворцовый Шут. – Твое место – трон. Садись на любое свободное место. Не стесняйся!

– Не паясничай тут. Встань, тебе говорят.

– Хорошо, хорошо. Убери ногу! Но-но! Только без насилия! Не толкай, сам встану.

Царь сел на свое место, называемое еще со времен Саула «седалищем у стены», и усадил Первосвященника по правую, а рабби Иссаххара по левую руку от себя. Принц Антипатр устроился рядом с рабби Иссаххаром, слева от него.

Дворцовый Шут норовил сесть как можно ближе к царю, но его оттеснили дальше, и он очутился рядом с Черным Евнухом у выхода. Он посмотрел на Черного Евнуха и громко сказал:

– Уважаемые гости и не очень уважаемые дворцовые нахлебники! Сегодня наш ученый муж, Николай из Дамаска, наконец-то открыл мне, над чем он бьется последние семь лет. Оказывается, он никак не может доказать, что наш царь и Черный Евнух не братья. Говорит, «они очень похожи, как родные братья». Оба громадные, оба толстые, оба черные и оба постоянно чего-то хотят.

– Даже не смешно, – сказал Ферорас, брат царя.

– Вот именно. Я говорю ему, посмотри на Ферораса. Ни капли не похож на царя. А все равно его брат. Говорит, «это следующая проблема», на что, наверняка, у него уйдет еще семь лет. Надо, говорит, «выяснить все объективные и субъективные причины». Почему, мол, Ферорас не похож на царя. Ну, выражаясь проще: кто виноват? Сосед по шатру или кто-нибудь еще? Говорит, у меня пока нет фактов.

– Не переходи границу, шут! – пригрозил царь.

– У познания нет границ, царь, дозволено изучать все. Вот я говорю Николаю, ну это же очевидно, что царь и Черный Евнух не братья. Один все время хочет и может, а другой хоть и хочет, но не может. А он говорит: «Очевидно только одно: они не близнецы. А все остальное лишь субъективное допущение, но не объективный факт». Тогда, я говорю, брось терзать себя. У тебя же нет фактов, что они братья. А он говорит: «Ну да, нет, но у меня также нет фактов, что они не братья».

– А что разве не так? – возразил недоуменно Николай Дамасский.

– Нет не так, – ответил Дворцовый Шут. – Тебе факт нужен? Вот тебе факт. Царь обрезан, а Черный Евнух нет.

Черный Евнух шлепнул Дворцового Шута по затылку.

– Откуда знаешь, что я не обрезан? А может как раз наоборот, обрезан!

– Чего злишься, дурак! – недоуменно сказал Дворцовый Шут, потирая затылок. – Тебя же сравнивают с самим царем. Радуйся!

– Кончайте базарить, – сказал царь и обратился к Г.П. – Учитель, вот вам пришлось много лет прожить в Афинах. Скажите, в чем самая главная заслуга греков, так сказать, перед человечеством?

– Греки, вроде бы, первыми разделили вещи по категориям, – ответил Г.П. – У них категориальное мышление. Все разделять и раскладывать по полочкам.

– Не очень ясно, – посетовал царь. – А нельзя ли попроще?

– Κατηγορια означает обвинение. На афинской агоре от обвинителя – κατηγορος’а, требовались четкость и ясность речи при выдвижении обвинений – κατηγορεω против кого-либо, что в свою очередь требовало умения все строго разделять и не путать между собой. Афиняне научились пользоваться словом, как мясник ножом. У них связь мысли, слова и действия приобрела стройность и остроту. В тоже время, человечество приобрело мышление, острое как нож, а именно, категориальное мышление. Так что скачок человечества от Думания к Мышлению впервые произошел у греков на афинской агоре. Теперь-то ясно?

– Ясно, – ответил непроизвольно царь, а потом прибавил: – Но убей меня, ничего не понял.

– Учитель, позвольте привести пример с греческой армией, – вмешался Йешуа бен Сий.

– Валяй.

– Когда-то, – начал Йешуа бен Сий, – во времена Сократа и Платона у древних греков поощрялась любовь между воинами. Считалось, что любовники дерутся вместе более отважно. И вот один предводитель с категориальным мышлением в башке, вроде бы решил выяснить, кто есть кто у него в армии. Приказал всем, кто получает удовольствие встать направо, а кто предоставляет его – налево. Вся армия пришла в движение. Кто направо, кто налево. Лишь один остался посередине. «А ты чего стоишь, чудак?» – спросил предводитель. А тот ответил: «Не могу самоопределиться. Расколоться мне пополам, что ли?!»

Все рассмеялись, одни громко, другие тихо.

– Не обиделся, Эврикл? – спросил царь своего лакедамонского друга.

– Нисколько, – ответил тот. – Сократ как-то сказал, что Алкивиад, пока юн, обольщает мужчин своей красотой, но как только возмужает, ею же будет соблазнять женщин.

– У греков есть чувство юмора, чего не скажешь о римлянах, – заметил Г.П. – Они слишком серьезны.

– И слишком сильны, – добавил царь.

– Это только нынче, – парировал Г.П. – Но недостаточно умны, чтобы сохранить свою силу надолго.

– С римлянами общаюсь я давно. Но иногда кажется, что ни они меня не понимают, ни я их. Отчего это, Учитель? – спросил царь.

– Мы разные. Вроде бы, по-разному видим мир. По-разному понимаем его.

– Но мир-то один, – сказал Ферорас и спросил Г.П. – Учитель, вы что, хотите сказать, что римляне отстают от нас умом? Вот прелесть!

– И не только умом, – ответил Г.П. – Отстают и во времени. Лет эдак на полторы тысячи.

– Но римляне теперь, так сказать, властители мира. И это самое главное! – спокойно возразил царь и встал с места. Обвел взглядом присутствующих. Шум за столом стих.

– Дорогие гости и друзья! Думаю, все согласятся, что при мне иудейский народ достиг наибольшего процветания за всю свою историю.

Царь взял золотую чашу с вином, сделал два глотка и продолжил так же тихо, как начал. Но все, кто знали его хорошо, понимали, что это – лишь затишье перед бурей.

– Сегодня важный день в нашей жизни. Я, Симон и рабби Иссаххар только что одобрили обновление нашего Храма. Рад сообщить, что строительство начнется не позднее начала лета. Предстоит громадная работа. Но не это пугает меня. Не первый раз я берусь за крупное дело. Крепость в Масаде, Дворец, в котором вы находитесь, подтверждают мои слова. Почти завершено строительство одного из крупнейших портов в Великом море. Только вчера я вернулся из Цезареи. Порт захватывает дух своей красотой и великолепием. Нет, не это меня беспокоит. Меня беспокоит другое. Рим благоволит нам. Соседи уважают нас. Мы наслаждаемся долголетним миром и процветаем. Это, с одной стороны. Но с другой, среди нас еще есть люди, которые недовольны моим царствованием. До сих пор фарисеи и саддукеи отказываются принести мне клятву как своему царю.

При воцарении Ирода около 6000 фарисеев отказались присягнуть ему[38].

– Отказываются не по причине неверности тебе, а по соображениям веры, – сказал Первосвященник. – Наша вера запрещает приносить клятву.

Царь взорвался. Словно ждал искры.

– Что ты тут вешаешь лапшу мне на уши! Вера!? А что, у меня нет веры!? Вера верой, а политика политикой! Даже, ты, мой собственный тесть, отказываешься принести мне клятву. Что говорить о других!? А знаете, во что мне обходится малейшее неверное телодвижение внутри царства? Моя бывшая теща взяла и нацарапала письмецо царице Клеопатре. Всего лишь одно письмецо какой-то дуры! И чем это кончилось!? Пришлось уступить свои плодоносные рощи под Иерихоном этой шлюхе Клеопатре и потом у нее же их обратно арендовать! У вас даже понятия нет, какую огромную сумму я выплатил Марку Антонию, Сосию, Агриппе за все эти годы. Какие дорогие подарки сделаны им, их женам, любовницам, детям, всем этим сенаторам в Риме. Всякий раз когда я приезжаю в Рим, знаю, о чем думает там каждая собака. «С чем это приехал Ирод?». Вижу по их глазам. Все ждут от меня подарков и денег. Вам даже во сне не приснится, какую сумму я отдал Цезарю при нашей последней встрече! Сказать!? Не упадете со своих стульев!?