скачать книгу бесплатно
– Собака, которую нарисовала Дайона, чтобы потом ее оживила Артемида… На беду, у нас в усадьбе не было собак, Епифаний…
Старик хотел сказать что-нибудь правильное, но в этот момент прозвучала резкая команда. Сразу несколько хохочущих мужчин бросились к распростертой на земле Алексии и забившейся в ужасе Дайоне, подхватили и поволокли их к колодцу.
Первой в его жерле исчезла Дайона. Ее предсмертный крик, многократно отражаясь от каменных стен, почти лишил Дионисия рассудка. Когда же подняли так и не пришедшую в себя Алексию, он, забыв об осторожности, о данном Епифанию обещании, о бессмысленности всего, что делает, закричал: «Мама!» – и выбежал на освещенное пространство.
Все, что было потом, произошло одновременно. Скифский стрелок поднял лук, Дионисий почувствовал летящую в него стрелу, откуда-то сбоку к нему метнулась тень, и старый Епифаний, пронзенный насквозь, начал медленно оседать к его ногам.
– Епифаний!
– Беги, Дионисий. Свершилось то, что открылось мне еще днем. Ты спасешься.
– Епифаний! Ты знал? И все равно пришел?! Епифаний! Я не оставлю тебя!
– Помни… ты обещал… Я счастлив, что… что успел… стать… твоим… дру…
* * *
– Тэ-эк… Евграф Леопольдович… – Дюжий таможенник справился с собственной мимикой, по крайней мере так ему казалось. И, как подобает «при исполнении», внимательно осмотрел пацана, застывшего с недочищенным бананом у вагонного окна на нижней полке. В светлых глазах таможенника запрыгали шальные зайцы, и он поспешно перевел взгляд на женщину. – Документы в порядке. Счастливого пути.
– Слава Создателю! – Тетя Люся сложила лодочкой ладони, ткнулась в них подбородком и, закатив глаза, мысленно сообщила Творцу, что она думает о дороге, вонючем щелястом вагоне, обеих таможнях и стоимости билетов за все это «удовольствие». Затем, совершенно невпопад, поблагодарила и, вынырнув из транса, умильно огладила взглядом хмурого племянника. – Графочка, через одиннадцать часов будем в Севастополе. Давай баиньки!
– Ну тетя Люся! – взвыл Графочка и, швырнув банан на стол, полез на верхнюю полку. «Баиньки»! Позорище! Ему же че-тыр-на-дцать! А еще эзотерик! Эзотеричка!
Этим особенным словом – эзотерик – странную теть Люсю назвала мама, когда в их московской квартире появилась южная родственница, увешанная, словно новогодняя елка, бусами, кольцами, браслетами и совершенно невообразимыми амулетами. Мама вообще умела называть. Евграф! И это при муже Леопольде! График, Графин – еще куда ни шло. Графиня, Аграфена или даже Ева – когда-то это доводило до слёз. Не скупых мужских. Отнюдь! А что, каждому рассказывать, как папу друг Евграф во время их альпинистской молодости тащил на себе сколько-то там километров, обморозился, долго болел, выздоровел, и тогда благодарный Леопольд назвал сына в его честь? Кому честь, а кому…
Евграф скомкал подушку, подоткнул ее под грудь и уставился в смоляную ночь, с заданной периодичностью взрываемую уносящимися в Москву фонарями.
Севастополь… За шесть лет, прошедших с предыдущего визита к тете Люсе, от воспоминаний о городе не осталось почти ничего: посиневший распухший палец, которым Евграф ткнул в ерша, притаившегося в дырчатом подводном камне, и памятник со странным названием – «Затонувшим кораблям».
Со злополучным пальцем он носился за теткой, наверное, часа полтора. Отвечая раз за разом на вопрос: «я не умру?» коротким «нет», она наконец сдалась и сообщила, что когда-нибудь это произойдет обязательно.
А корабли, давшие название памятнику, оказались не затонувшими, а затопленными. Поправку внес папа, но выглядела она нелепо: кто же будет топить собственные корабли? Интернет подтвердил: во время Крымской войны в далеком 1854 году, «чтобы заградить вход неприятельским судам и спасти город», вице-адмирал Корнилов отдал приказ затопить поперек фарватера Севастопольской бухты российский флот. Евграф, однажды расстроившийся из-за своей первой и единственной деревянной лодочки, канувшей в пригородном пруду, много раз пытался представить, как моряки покидают свое судно, как отдает ему честь командир… И высоченные стройные мачты медленно уходят, уходят, уходят под воду, а потом торчат поперек бухты двумя жуткими рядами, свидетельствуя то ли о победе, то ли о поражении. Над ними носятся и тревожно кричат чайки, а на берегу, сжимая кулаки, стоят матросы, и глаза у них мокрые и злые.
Вот в такое место вез Евграфа поезд. По выражению мамы – «поджариться на солнышке», по версии папы – «отмокнуть и просолиться». И только тетя Люся многообещающе обмолвилась, что собирается «приобщить ребенка к святыням». В общем, у всех были свои планы на вполне самостоятельного и почти взрослого человека.
* * *
– Э-эй, дружочек, глянь в окошко!
Евграф открыл глаза.
– Теть Люся, что, приехали?
– Нет. Впереди Джанкой, потом Симферополь, Бахчисарай, а уж потом и дома будем. Часа четыре осталось. Я тебя на Сиваш[7 - Сива?ш (Гнилое море) – залив на западе Азовского моря, отделяющий полуостров от материка.] разбудила. В окно посмотри.
Евграф свесил голову с полки. За стеклом, сколько хватало глаз, была вода. Она то подступала к рельсам, то убегала за розовато-коричневые соленые проплешины, утыканные ровненькими рядами невысоких деревянных столбиков.
– В другое окно глянь!
Напротив была точно такая же вода, соль и столбики. В вагоне завоняло.
– Фу-у-у! – Евграф потянул носом, сморщился.
– Чего носом крутишь? Это планктон. На этих отмелях раньше соль добывали. Вон ограждение осталось. Теперь планктон развелся. Крым начнется – проветримся.
– Теть Люся, мы что, по мосту едем?
– Вот современная молодежь! Ничего не знают! – оживился новый сосед и посмотрел на Евграфа.
Чувствуя ответственность за «современную молодежь», Евграф неприязненно смерил взглядом попутчика. Это ж надо! Только в поезд сел, а уже лезет.
– Чего им знать-то? Как в школах учат, так они и учатся. У нас раньше урок не подготовишь – стыдно. А теперь… – включилась «нижняя» соседка.
Она выламывала из наполовину съеденной курицы вторую ногу, и Евграф, стараясь не видеть хваткие жирные пальцы, внутренне взвыл от невозможности искоренить человеческие стереотипы, к которым относилась и обязательная «железнодорожная» курица – продукт, менее всего подходящий для еды в вагоне.
– В компьютерах теперь все дело, – справившись с ногой, продолжила соседка. – Мы без них учились себе и учились. Еще и на танцы вечерами бегали, и общественной работой занимались. А эти? Из школы олухи олухами придут, в экран уткнутся…
«На себя бы поглядела! Динозавриха!»
– Вы же ничего не понимаете! Компьютер… – начал строить линию защиты хулимого поколения Евграф.
Но тетя Люся поспешно дернула племянника за локоть и кивнула на окно:
– Графушка, смотри, в Крым въезжаем.
– Как ты узнала?
– А тут раньше на бережку большими буквами было написано: «Крым», – не реагируя на пацанскую ершистость, доброжелательно пояснил сосед. И Евграф подумал, что, возможно, не очень-то он и вредный. Просто имеет собственное мнение.
«Собственные мнения» были и у Евграфа. Например, он был убежден, что одиннадцать лет в школе рациональнее потратить по прямому назначению, то есть на учебу, а не на попытки ее избежать.
Сосед на секунду задумался, затем встрепенулся и цепким глазом поймал Евграфа.
– Ну-тка, отвечай, школьник, чем это место, по которому едем, особенное?
Евграф снова глянул в оба окна:
– Воды, что ли, много?
– Правильно, много. А какой воды? Ладно, вижу, не знаешь. Мы сейчас сразу между двумя морями проехали. Черным и Азовским. Хоть слышал о таких?
– Да что вы, я же!..
– Ну и молодец, молодец! Не обижайся на деда. Справа – Черное море, Азовское – слева. Рыбы в нем раньше было – руками ловить. Какие осетры плавали!
– А сейчас что, не плавают?
– Есть и сейчас. Да с прошлыми-то годами не сравнишь.
– Почему? Выловили, что ли?
– Нас, сапиенсов, много развелось. И выловили. И нефтью потравили, и химией. С полей смыв куда идет? В море. А смыв какой, знаешь?
– Ну…
– Вот-вот. Химикаты сплошные. И города свое добавляют. Я сам водолазом был. Как водолазную школу окончил, так всю жизнь и отработал. Бывало, спустишься, минутка свободная есть – по сторонам посмотришь… Что там твое коралловое море! Рыбки серебристые, красные, желтые, и на зебру похожи, и в пятнышко. Пацанве с маской поплавать – одно удовольствие. Усиков наловить. А сейчас?..
– Усиков?
– Это креветки по-вашему. У нас их усиками всю жизнь звали. Из-за длинных усов. Сколько их было! Все улицы в усиках, что в семечках… Теперь одна мелочь осталась.
Евграфу стало как-то уж совсем грустно. Куда же везет его тетка? В пустыню? А он еще мечтал понырять за крабами, со спиннингом постоять…
– А крабы? – с надеждой спросил Евграф.
– Крабы-то? Крабы есть. И травяшки, и каменные. Рапану хорошую достать можно. Ее раньше бросовой считали. А нынче за деликатес держат. Знаешь рапану?
– Знаю. Читал. Ее в Черное море не так давно завезли. Нарушили экосистему. Рапана мидий пожрала. У меня дома большущая раковина. Ее к уху приложишь – море шумит.
– Да-а-а… Шумит море… Ты это, того, парень… Ты мое ворчанье особо не слушай. Мы, старики, все такие. И солнце у нас раньше теплее было, и сахар слаще. А море, оно на своем горбу все вынесет. И нас, сапиенсов, тоже. Восстановится море. Уже лучше стало. Кефаль вон опять ловить начали. А то лет пять назад в рот нельзя было взять!
– Почему?
– Нефтью отдавала. Удивительнейшая рыба! Приспособилась нефтяные пятна с поверхности воды собирать. Я как-то тряпку с катера уронил, которой мотористы руки вытирали. От нее сразу по воде радужное пятнышко пошло. Смотрю, мальки кефали – а их зимой в бухте тьма-тьмущая – со всех сторон мазут окружили и ротиками – шлеп-шлеп-шлеп! А потом, конечно, пахнут… Да…
– Скажите, а вы корабли затопленные видели? – поспешно спросил Евграф, чувствуя, что сосед погружается в какие-то свои мысли.
– Это ты про какие спрашиваешь?
– Которым памятник.
– Э-э, дружок! Тех нет давно. Это ж когда было! Полторы сотни лет прошло. После той войны еще не одна была. А корабли затонувшие видел. Не те – другие. Никакой романтики. Я, брат, линкор «Новороссийск» поднимал. Страшное дело! Страшное…
– А вы…
– Ты не выкай. Палычем меня зови. Виктором Палычем. У меня внучка такая, как ты, тоже всем интересуется.
– Виктор Павлович, про корабль расскажите! Его что, немцы потопили?
– Может, и немцы. А может, и еще кто. Версий много. Судно трофейное, от итальянцев досталось. А дело после войны было. Осенью. Спать легли. Ночью взрыв. Весь город проснулся. Люди на улицы раздетыми повыскакивали.
– Почему?
– Так война-то не так давно была. Не забылась еще. А Севастополь бомбили так, что не дай бог какому городу столько металла на себя принять.
– Виктор Павлович, а вы воевали?
– Я тогда совсем мальком был. Только-только в школу пошел. В подземную.
– Почему подземную?
– Другие руинами лежали. Немец тогда к городу рвался. Пушку невиданную привез. «Дора». Не слыхал о такой? Правильно, москвич. Из нее после Севастополя больше нигде вроде и не стреляли. Размером с паровоз махина. Один ствол – тридцать два метра. По рельсам доставили. Снаряд чуть не на сорок километров летел. Железобетонную стену толщиной в восемь метров пробивал, да только все снаряды не там, где им хотелось, легли. Так вот, школу у нас в штольнях устроили. Сверху бомбы сыплются, а детвора буквы учит, примеры решает.
– Страшно было? – Евграф попытался представить свой собственный класс, только не в просторной светлой школе, а в тесной темной штольне, и у него ничего не получилось.
– Человек ко всему привыкает. Вроде как страшно, а вроде и нет. Мне, малышу-то, что? Была бы мамка рядом. А вот между занятиями одноклассница из горы на солнышко выбежала – и нет одноклассницы… Конечно, жуткое время было. И голодное – это да. Пить особенно хотелось. Я с тех пор шампанское на дух не переношу.
Связи между шипучим французским напитком и военным прошлым Палыча Евграф уловить не смог и, видя, что тот не намерен объяснять, спросил:
– Почему?
– Жили мы в штольне рядом с подземным заводом шампанских вин. Когда пресная вода в городе закончилась, пришлось шампанское пить. Им же и раны обрабатывали, и мылись… Даже младенцев поили. Война…
Сосед замолчал, отвернулся к окну. Евграф догадался, что рассказчика лучше пока не тревожить, но не выдержал, окликнул:
– Виктор Павлович!
– Что? Еще рассказывать?
– Вы про линкор собирались…
– А-а-а… Да. Что ж тут говорить? Беда получилась. «Новороссийск» вернулся к вечеру из похода, пришвартовался в бухте, совсем рядом с берегом. Часть команды домой ушла, а большинство на корабле осталось. Там же и курсанты были – офицеры будущие. Ночью – взрыв. Не знаю, какой инженер этот корабль родил. Итальянец-то он итальянец, но конструкция – глупее не придумаешь. Все двери в одну сторону открываются – к корме. Если пробоина в носу, закрыть их невозможно: вода не дает. И вся ее масса прет по одному борту. Ну-ка, что произойдет, парень, если с одного борта судно затопить?
– Перевернется, что ли? – неуверенно предположил Евграф.
– А что так робко? Даже тебе, мальцу, понятно, что перевернется! Оно и перевернулось. Причем очень быстро. Когда ясно стало, что кораблю суждено кверху брюхом всплыть, люди стали на палубу выбираться. А она уже дыбом. Фильм «Титаник» видел? Одна разница – «Новороссийск» на левый борт кренило. Люди ошалели, в воду попрыгали. Кому повезло, спасся. Большинство тут же рухнувшей палубой накрыло. Многие внутри остались. В борт стучали…
– Как – стучали? Они что, не утонули?
– По-всякому было. Корабль быстро вверх дном лег. Во многих местах воздушные подушки образовались, дышать можно. Среди выживших нашелся мичман, который устройство судна знал настолько хорошо, что сумел даже в перевернутом сориентироваться. Так вот он несколько человек через кингстон вывел. Остальные погибли.
– А моего папу друг в горах на себе после обвала несколько часов тащил. Меня в его честь назвали, – неожиданно для себя признался Евграф.
– Вот и гордись! Это почетно – в честь героя называться.
– Виктор Палыч, кингстон – это что?
– Устройство для забора воды. Ею двигатели в машинном отделении охлаждают. Диаметр трубы большой, человек протиснуться сумеет.
– А потом куда этот корабль дели?
– Разрезали на куски. Я и резал. Под водой.
– Страшно?
– Страшно. Не резать – это обычная водолазная работа. Страшно потому, что ты в одном отсеке находишься, а из соседнего снаряды выносят. Кто знает, как они после взрыва и затопления себя поведут? Вдруг ухнут?
– Не рванули?
