banner banner banner
Звук. Стихотворения и поэмы
Звук. Стихотворения и поэмы
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Звук. Стихотворения и поэмы

скачать книгу бесплатно

«Тщетно в Москве искать уголка потемнее…»

Тщетно в Москве искать уголка потемнее,
тут даже снег белофосфорно свет излучает.
Мчатся машины по улицам, как по тоннелям,
светятся окна, их звёздный расклад
не случаен.

Есть переулок, где старые рушат зданья,
зданья, что ранее луг на реке погубили,
там,
как цветы на лугу в той давности давней,
звёзды встречаются – жёлтые, красные, голубые.

Вот красота – вознесение луга на небо!
Пусть даже,
ёжась лучами-тычинками да лепестками,
летние звёзды вроде Веги или Денеба
падают в снег, на кровельное железо и камень.

Спит экскаватор, ковш положив на дуб.
По веткам
сны колготятся, будто жильцы в суете выселений.
Тихо на шаре земном, слишком, может быть, ветхом
по генеральному плану застройки вселенной.

1986

«Память моя, как сбившаяся со следа гончая…»

Память моя, как сбившаяся со следа гончая,
забегает в будущее,
в неизвестное тычет свой мокрый нос…
(Жизнь – это когда прошлое ещё не закончилось,
а будущее уже началось.)

Вернётся
и то заскулит, угла не найдя привычного,
то задней лапой за ухом в настроеньи самом дурном,
то вдруг что-то вспомнит,
скосится глазом коричневым
и вновь, как за кошкой,
рванётся за прожитым днём.

1986

Бор

Сменяются времена года. Но не в беломошном бору.
В нём ничто не меняется. Он всегда в постоянстве неком.
Только лишь белый мох
– шкурой белого медведя на полу —
раз в году чистится белым, как сам он,
снегом.

Мчатся лето, весна, зима – стороной.
Стороной осень – ликом иконописным.
Стороной прошли первобытно-общинный строй,
рабовладельческий, феодализмы, капитализмы…

И только время в бору стоит, как в графине вода,
и совершенно не зависит от своего далёкого праначала.
Видимо, здешнее время вообще никогда
никаким таким свойством материи себя не считало.

Поэтому тетерев в воздухе может встать, как ветряк,
и долго стоять в раздумье – крылья провисли.
Поэтому телеграфными проводами лежат на ветвях
следы прыгавшей с дерева на дерево
рыси.

И сосны стоят, будто в каждую втиснут взрыв,
будто весь этот бор, по сути, мартиролог, картотека,
где в хвою сосновую с помощью римских цифр
внесены данные на каждого когда-либо жившего
человека.

1986

Тарнога*

Костёр запалив, срежу рябинку на таганок
и, глядя в огонь, буду думать, как это на нагло,
что Тарнога – это ещё и, если поближе, Таганрог
и, если подальше, античный город Танагра.

А вспомнить, как берег над поймой крут,
да об окрестных холмах-угорах зелено-кудрых,
то Тарнога – это ещё и польский град Тарногруд,
и польский же город Тарновске-Гуры.

А память всё выдаёт созвучия на-гора,
Польша ли, Франция, суша ли, море.
То-то сейчас икнулось великому Тангароа,
океанскому богу полинезийцев маори.

Накинув на плечи обрезанную дембельскую шинель,
в вечное пламя гляжу, как слепец, неподвижен.
«Речной перекат за бугром – Ниагара шумней.
Триангуляционная вышка – Эйфелева башня выше!»

Всей Тарноги – слово. Но чую, загад не бывает богат,
такое оно и пред божием словом не струсит.
Раз в детстве я слышал: всем клином врезаясь в закат,
огромный, красные, странно гортанили гуси.

И чу! То ль в огне, то ли в небе кричат: «Тар-но-га-а!..»
Где-то сказано: «Огненнаго искушенья
не чуждайтесь как приключения для вас страннаго».
Странная Тарнога. Две староверки сожглись на кожевне.

И было мне знание (пусть кто-то сочтёт за бзик),
что Тарнога – древнее буква-символ. Пусть не изучен
распределённый во всей планете такой язык,
и пусть он угадывается лишь по созвучьям.

Пусть в этом былом языке всё разбивку: слова, слога,
но вот и по Франции – аль в совпадении редком? —
летит река Тарн, своим древние га-га-га,
растерявшая древле по здешним студёным рекам.

* название реки и села

1986

Корова Икона

Корова Икона, белая морда с рыжей каймою,
что же ты вспомнилась, скажи на милость?
Сыто подойник гудел, «как перед войною».
Икона, на тебя и вправду молились.

Твой белый лик был бабушкой зацелован.
Вымя твоё светилось в хлеву, как Иисуса тельце.
Ты молоком поила даже свирепого зайцелова
кота Заломайко (уши заломаны в детстве).

Тебя бы по справедливости в красный угол,
а ты коченела всю зиму костлявою ряскорякой.
А по весне тяжело уходила от плуга,
а тот планету держал как якорь.

Говорят, будто Будда в одном из своих превращений
сам на себе испробовал эту шкуру коровью,
вот оттого-то и нет у индусов скотины священней.
Только и Русь к ней, корове, с дочерней любовью.

За потраву чужого овса проткнутая жердью,
Икона лежала за гумном в крапиве
и молча мучилась перед смертью,
а обломок жерди качался в боку, как бивень.

Не стало Иконы, мир стал для бабушки шаток.
Не молиться же на маслозавод-химеру!
Может, поэтому, когда ей перевалило на восьмой десяток,
бабушка перешла в старую веру.

1986

Третье крыло

Дева по гороскопу, я был удивлён,
узнав на деле не Дева, а уже свыкся,
астрономически, вышло, рождён подо Львом,
а в целом уже под каким-то сфинксом.

Сознанье двоит. Но не тем созвездием Близнецов,
не звёздными братьями Кастором и Поллуксом.
Тут Дева и Лев. А не всё ли равно в конце-то концов?
…Раз ночью из Кунцева в центр я шёл по улицам тусклым.

И, зеленоглазые, по-кошачьи подлащивались такси,
и кошки брызгали на столбы, вальяжны, как такси пополудни.
Вот тут-то, смешав свои звёзды, все беты, дзеты и кси,
явилось созвездие в виде, сперва решил, блудни.

У неё были волосы – как трансформатор, обмотки враздёрг,
а выраженье лица напоминало крупную дождевую каплю.
Она испугалась, будто это я её подстерёг
и сейчас изнасилую иль, на худой уж конец, ограблю.

Но столько чудного в ней было воплощено,
что вскоре я шёл на нею, как в ад (ну, вот ещё Данте))
в квартиру, где жил двухголовый уж, пятилапый щенок
и скворец, где и мебель была мутант на мутанте.

Ведь это не где-то пустыня Семипалатинская мертва.
Под каждый полом – ядерный полигон, лишь палас отвернёте.
Стоп! А на кой мне баба с мордою льва
и трехкрылым скворцом, летающим на манер вертолёта?

И на что мне её вставший пописать сын,
толстый, с модной причёской под свиристеля?
И к чему эта ночь в обществе змей и псин —
вот и матрац на полу расстелен.

Но всё было проще. На кухне мы пили чай,
индийский из Индии, как сказала она, «бывшемужнин»,
и я был полон печали к ней, и эта печаль
было всё, что я мог ей дать, и всё, что ей было нужно.