скачать книгу бесплатно
Синь над беломошными
древними борами.
Лес стенами мощными,
а светло, как в храме.
Мёдом воздух балует,
в мире нет другого.
Деревушка малая —
свой особый говор.
Здесь поднявшись на ноги,
вдаль спешим к частенько,
только путь у Тарноги
навсегда в Кокшеньгу.
Сосны да кустарники,
тропки, деревеньки…
Только путь у Тарноги
навсегда в Кокшеньгу.
1984
Горе
Он не ползал – ходил, в руках две палки,
на коленях сноровисто, как на лыжах.
Из бороды его пыль тряслась, будто из старой пакли,
что воробьи натаскивают под крышу.
Гришка Юродивый. Пялились на него разини,
когда он стоял перед ними ростом не выше завалин.
«Горе, эй, луковое!» – издали дети его дразнили.
«Горюшком» женщины ласково называли.
Он побирался ещё с колхозных событий,
стар и бездомен. Геологи говорили, вроде
жил он за Чёрным болотом то ли в заброшенном ските,
то ли в разбившемся вертолёте.
Раз в год, весной, он напивался вусмерть.
Пьяный геолог палил над ним сразу из двух ракетниц.
Небо не успевало костью сломанной треснуть,
как апокалипсно-красно засвечивалась окрестность.
Так он и умер по пьяни в дни Первомая,
свалившись в реку, и плыл от деревни к деревне.
Вроде бы всюду пытались выловить тело, но не поймали,
и вроде бы всюду потом напивались до одуренья.
Так Горя не стало. Но тут и настало горе:
селенья, прежде сидевшие друг га друге,
вдруг стали пустеть; на красно-глинистом взгорье
сгорела последняя деревянная церковь в округе.
И как в те года, когда изымались излишки,
селенья забились в себя, хирели, хирели.
Лишь красный фонарь на буровой, уже брошенной, вышке
отпугивал самолёты, словно предупреждая их о холере.
1984
«Так значит, бабье лето, и у власти…»
Так значит, бабье лето, и у власти
сравненье мира с золотом – расхожесть,
где только бор сосновый, как напасти,
бежит осенних празднеств и роскошеств.
Так значит, осень. Держит паутинка
отпавший лист… Откуда что берётся?
Дневной луны нетающая льдина —
свидетельство недавнего морозца.
А дни стоят – из тех, что раз в столетье!..
И не понять при всём твоём усердье:
иль есть зима, как смерть на этом свете,
иль нет её, как в мире лучшем – смерти.
1984
Молния
По полю люпина
ступала корова – ну прям королевна!
А тучи уже тяжело, как лепнина,
висели над полем рельефно.
Не будь той коровы
(поди, уж её обыскались, вражину)
и я бы не встал за здорово
живёшь под сосну без вершины,
где, как в кинозале,
когда в темноте оборвёт кинопленку,
трах молния – зарево зарев! —
в меня и сосну, и бурёнку.
Те жёлтые токи
спаяли всех нас, всех троих воедино.
Я рвался из огненной тоги,
в чужие миры уводимый.
И вкруг меня плыли
мои возраста, будто скок из матрёшки,
и в первом, мохнатом от пыли,
я был босиком и в матроске.
И будто я клянчил
у мамы, но только безмолвней, безмолвней,
рисунок сосны – одуванчик
от понавтыкавшихся молний…
Очнулся. Трухлявость
в руках и ногах. Встал, свинцовоголовый.
Сосна от дождя отряхалась,
люпин поедала корова.
В том поле просторном
качаясь (корова качалась поодаль),
познал я родство не родство, но
какую-то сцепку с природой.
Что нет меня чисто,
как чисто людей не бывает в природе,
и смерть убивает – бесчинство? —
не насмерть, а только навроде.
Наверно, крамольней
не думал. Вернулся я, как из разведки,
к своим, где не ведают молний,
лишь пальцами лезут в розетки.
1984
«Плывёт гроза, как Наутилус…»
Плывёт гроза, как Наутилус,
а у неё из-за плеча
сквозь облака к земле пробились
два крепких солнечных луча.
Ведь солнцу по колено,
что великану град и дождь!
Бредут морской прибойной пеной
оранжевые брюки клёш.
У ветра лёгкие ослабли,
а солнце дальше вброд и вброд
и за собою, как кораблик,
грозу на ниточке ведёт.
1984
«Ты неизбежна, как солнце на детских рисунках…»
Ты неизбежна, как солнце на детских рисунках,
как Фудзияма на строгих картинах японцев,
как в сумрачный полдень,
пусть ливень стеною и сумрак,
всё то же смеётся за тучами яркое солнце.
Привыкнуть к тебе,
как к солнцу привыкли южане —
что есть несуразней, ведь как никакая другая,
ты так неизбежна, что, кажется, во избежанье,
разлуки с тобою
я встречи с тобой избегаю.
1984
«И откуда взялась ты, цыганка моя смуглолицая…»
И откуда взялась ты, цыганка моя смуглолицая
с синим взглядом таким,
синим и сумасшедшим?
Ведь ещё, как известно, работники инквизиции
в Европе повывели всех необычных женщин.
Ой, как весело, вижу,
с ты с нашим братом расправишься,
маленькая ошибочка в средневековых реестрах!
Впрочем, порой одна запавшая клавиша
значит больше всего симфонического оркестра.
1984
«Когда рождается дитё…»
Когда рождается дитё
за тканью звёздных ширм,
то как хрустальное дутьё
рождается наш мир.
Какой красивый это труд —
рожденье звонких детств.
Я стеклодува стукну в грудь:
– Ну, парень, молодец!
1984
