Полярная чайка. Повести

Я рванулся по обледенелому трапу вниз. Перила обожгли холодом руки. Липкая квашня снега наотмашь ударила мне в лицо. Ноги заскользили по ступенькам, и я прокатился на коленях до входа в помещение лаборатории.

Там мерно и слажено гудели приборы. Пахло кислятиной. Смердела потушенная сигарета. Операторы сидели у аппаратуры и что-то измеряли. На экране мониторов ползла вверх кривая концентраций метана, а чуть ниже ползли вверх кривые содержаний более тяжёлых углеводородов. Мы пересекали аномалию, свидетельствующую об углеводородном дыхании недр Восточно-Сахалинского шельфа. С учётом данных геофизиков – над антиклинальными структурами осадочного чехла явственно проявлялись признаки глубинных скоплений нефти и газа.

– Докладывайте! Что там у Вас? – гремел и волновался кэп. Он рвался в укрытие.

– Степаныч! Мы тебя поздравляем. Есть результат. Давай заложим в этом районе ещё несколько галсов.

– Чокнутые вы, геологи! Гробите здоровье! Убиваете технику. Себя и экипаж не бережёте. Женщин своих на берегу бы пожалели. Вернётесь убогими, больными, худыми и никчёмные!

– Настырность и труд всё перетрут! – закричал в трубку рации я. – Утрём нос японцам, чтобы никто не зарился на наши острова Охотского моря.

Самолёт вздрогнул. Стал снижаться. Низкое солнце ворвалось в иллюминаторы и поскакало в припрыжку по креслам. Взлётная полоса понеслась стремительно под нами. Ещё мгновение – и мы увидели белое здание аэропорта, окружённое прилетающими пассажирами, зеваками, таксистами и туристами.

Я сидел потрясённый увиденным. Но всё встало на свои места, соединённые силой порыва и зовом справедливости. Я у её дома. А это значит мы будем вместе, образуя много дышащий, много огненный, много жаркий вулкан чувств, способный расплавить своей магмой любые проблемы и стекловидные силикаты несчастья.

Я бросился к выходу. Перебежал привокзальную площадь. И быстро прошёл по улице Мира до улицы Красная. И вот я у её дома. Постучал в дверь.

Дверь открыла Мария Владимировна – мама Ларисы.

– Здравствуйте! Встречайте незваных гостей.

– Егор! Вы, что сговорились. Здравствуй, дорогой! Какими судьбами? Час назад как Лариса приехала. Почему не вместе? Ты из Мурманска? Или был в командировке? Проходи!

– А где Лариса? Отдыхает после дороги? Я прилетел самолётом!

– Садись пить чай. Ты, наверное, голодный? Лариса сейчас придёт.

– Мне надо очень её увидеть!

– За ней Виктор зашёл. Подожди. Расскажи, как ты живёшь? Как работаешь? Все тебя хвалят. Подаёшь большие надежды?

– Мария Владимировна! Я, пожалуй, пойду. Вечером поговорим. Мне очень Лариса нужна.

Я отклонялся и побежал искать квартиру Виктора-художника. В принципе, я знал адрес, но врываться в квартиру к незнакомому поклоннику Ларисы ни с того ни с чего, я считал дурацкой затеей. Поэтому я шёл и сомневался. Идти или подождать? Подождать или идти? Так я нашёл нужный мне дом. Остановился в нерешительности. Замер. И отрешённо постучал в дверь. Дверь была не заперта. Я вошёл в просторный заасфальтированный двор с редкими кустиками по углам. Около деревянного дома остановился как в копаный. Кто-то меня удерживал. Словно я стоял на пороге какой-то замысловатой тайны. Постучал тихонько в зашторенное окно. Но никто не выходил. Я постучал громче и сильнее. За окном послышался неразборчивый шум, послышались голоса. Дверь отворилась. Вышел Виктор в майке и трусах.

– Тебе чего? – спросил он.

– Позови Ларису, – настойчиво попросил я.

– Запросто! Лариса к тебе пришли! Проходи! Гостем будешь, – с услужливой готовностью откликнулся он. И по-хозяйски распахнул дверь.

Я переступил порог большой комнаты. Шторы были завешены. В комнате царствовал полумрак. Посреди комнаты стоял стол с открытыми бутылками, полупустые фужеры и тарелки с закусками. Слева в углу топорщилась разобранная с помятыми простынями кровать. На краю постели сидела полураздетая Лариса.

– Кого ещё к нам принесло? Зачем ты…

И она обомлела, увидев меня. Проглотила какое-то слово и подавилась им, глядя испугано и виновато…

– Егор! Ты!.. Ты! Не может быть! Ты же в Находке. Как это возможно? А!.. Я! Я! Я! Сволочь!

Она упала с кровати. Зажала кулак зубами. Сжалась. Перекосив рот, издала такой невыносимый вой вперемешку со стоном. И стала биться в конвульсиях, грызя неистово руки.

– Вот и хорошо! Всё встало на свои места. Егор! Ты увидел всё!

Я повернулся. И, не чувствуя своего сердца, поплёлся медленно и обречённо, словно убийца, приговорённый к вечной каторге. Меня догонял и хлестал наотмашь истеричный крик Ларисы:

– Не уходи! Не уходи! Подожди! Пойми! Я всё объясню.

И вдогонку зло и неистово:

– Ты сам виноват во всём! Бабник! Гад! Убирайся! Видеть тебя не желаю!

Она рыдала и кричала в след мне что-то ещё обидное и матерное. Но я этого уже не слышал.

Я попрощался с Марией Владимировной. Заказал такси и уехал в аэропорт.

Там, я долго думал, куда податься, и решил лететь в Иркутск. Оттуда я собирался добраться до Мухосранска и постараться поставить окончательную точку в истории моей судьбы.

Часть 3

В Иркутск я прилетел на следующий день. Аэропорт не изменился. Гудел, двигался, суетился – шныряли во всех уголках аэропортовской площади машины, пассажиры, автобусы, маршрутки. Все было также как 15 лет назад, когда я сидел здесь из-за непогоды трое суток в зале ожидания, ожидая Новый год, а потом махнул рукой и 31 декабря умчался на железнодорожный вокзал, и праздник встретил в плацкартном вагоне поезда посреди Западной Сибири.

С Иркутском, также как и с городом Мухосранском, так мы прозвали город Усолье-Сибирское, меня связывали достуденческие годы бурной, насыщенной жизни.

По путёвке комсомола я тогда работал плотником-бетонщиком на Всесоюзной ударной комсомольской стройке по строительству Ангара-Усольского химического комплекса.

В памяти моей, особенно ночами, часто всплывают воспоминания: морозные туманы над стройкой, рёв строительных машин и самосвалов, замороженные суглинки котлованов, опылённые инеем паутины арматуры над опалубкой и жёсткий, каторжный труд, когда ватники от мороза распухали и лопались, руки от лопат и кайла кровоточили и ныли, ноги подкашивались, мёрзли нещадно, а 40-градусный мороз раздирал лёгкие.

Да ещё пурга с песком выкалывала глаза, сощуренные до предела под надвинутой корейской шапкой. А непроходящая усталость предательски разжимала пальцы рук, яростно вцепившихся в тяжёлые носилки с бетоном, которые мы таскали, корячась до котлованов, заливая его в конструкции строящего здания. И этот ядовитый, удушливый запах смердящих костров с мёртвым ощущением отравы угарным газом от горящего угля, от чего зрачки глаз расширялись, воспалялись и гноились. При этом загазованные мозги крушили органы, провоцируя тошноту и рвоту. Но нам приходилось круглосуточно держать огонь, оттаивая вечную мерзлоту и кайлить, кайлить, вгрызаясь в землю, выстраивая в канавах и выработках строительные леса под заливку бетона. Но мы были молодые, задорные, неутомимые, нам всем было по 18—19 лет и любые трудности воспринимались, как приключения.

Тяжёлая, убивающая здоровье работа требовала отдушины. И я познакомился с Лидией.

Чтобы не забыть знания, полученные мною в средней школе города Челябинска, я стал посещать вечернюю школу рабочей молодёжи. Каждый вечер после работы я, в беспамятстве от усталости, повторял на занятиях вчерашние уроки, безукоризненно решая примеры по математике. Как-то я задремал во время занятий и спросонья уронил шариковую ручку. Она закатилась под соседку по парте.

– Можно Вас потревожить? – спросил я, пытаясь достать ручку из-под колен миловидной девушки.

Соседка посмотрела на меня исподтишка, с любопытством продавца комиссионного магазина, оценивая мою настойчивость.

– Попробуйте. Попытка не пытка! – ответила девушка. И, улыбнувшись, подвинулась ко мне ближе.

– Меня зовут Лида. Но все меня зовут Лидия.

Я пригляделся. Девушка была стройная, скромно одетая. Правильные черты лица, азиатский разрез глаз. Красивая грудь под прямой шеей и острый прижмуренный взгляд снайпера, выискивающий свою жертву.

– Можете меня проводить. Я живу здесь поблизости.

Мне очень хотелось спать. В шесть утра я просыпался и спешил на работу. Поэтому мне было не до свиданий. Но я с готовностью согласился. Она жила в соседнем общежитии, занимала крохотную комнату и работала в проектной конторе.

После окончания занятий мы вышли вместе из вечерней школы и медленно побрели вдоль полусонных домов Мухосранска. Посёлок затухал, окна угасали, словно прощались друг с другом, а из их труб выплывали дымные пузыри дневной усталости. А одинокие прохожие походили на подвыпивших ангелов. Было непонятно – качаются они или летают.

По пути нам попалась небольшая горка-катушка, покрытая льдом. Мы взгромоздились на неё и, громко смеясь, спустились на ногах вниз. В конце горки был небольшой бугорок. Мы прыгнули через него и растянулись в объятьях. Я не удержался и поцеловал Лидию, при этом задорно смеясь и радуясь лёгкой страсти далёкого детства. Потом мы быстро добежали до четырехэтажного дома, поднялись на второй этаж и очутились в тоннеле длинного коридора с многочисленными дверями с двух сторон. У входа в коридор сидела полусонная консьержка. Мы поздоровались. Начальница коридора сухо ответила и с предвзятым любопытством посмотрела на меня. Лидия открыла ключом ближайшую дверь. Мы вошли в небольшую комнату, где возвышалась пронумерованная мебель: казённая кровать, стол и два стула. Окна украшали сиреневые занавески, а на подоконнике красовалась ваза с цветами. Под окном просматривался хрущёвский холодильник.